Тонкая красная линия

«Сволочь». Не обидно, не грубо, почти ласково сквозит мятным холодом в журнале вызовов среди кучи незаписанных номеров. Нервозно, настороженно, обоюдно закидывая крючки в душу, боязливо пробуя друг друга на вкус сначала робко, потом смелее, чтобы под конец уже просто нырнуть с головой в омут чего-то пугающе-сладкого. Что-то нравится, что-то бесит, громкая ругань и не менее громкое примирение, — соседи по квартире всё давно поняли, ну и хер с ними, — короткие отмашки хлёстких пощёчин, долгие, тягучие вечера под одним одеялом, путаясь в чужих волосах пальцами и нашёптывая что-то безумно важное и бессмысленное. Да, ссорились, да, он мудак, да, бухает, как не в себя, и спит с кем попало. Да. Только мудак он обворожительнейший. Такой, что другого нет и не надо. И сколько ни убеждай себя в том, что он конченый, всё равно это «да» будет рваться наружу только в стонах, когда от его хриплого голоса поджимаются пальцы ног. — Ты такая сука. Развязно, с ухмылкой на губах тянет Вегас, стоя в дверном проёме и скрестив на груди руки. — Сука, — улыбаясь, соглашается Женя. — Только вот не твоя, детка. И мажет по темным глазам откровенно презрительным взглядом. — Да мне ширпотреб нахуй не нужен, — парирует Даня ментальный плевок в лицо. Две щетки в стаканчике на полке в ванной, цветочный (тошнотворный, противный до ужаса) запах шампуня по вечерам и «не трогай, скотина, мой крем после бритья, он дороже тебя блять». Притёрлись, въелись друг другу под кожу, ставшие частью когда-то разбитого, наспех склеенного целого. Мало денег, много проблем и одна комната с маленькой общей кухней на двоих — не особо круто, но не так уж и плохо. — Какого хуя?! Светски, выйдя из ванной, машинально уклоняется от летящей в него толстой книжки. — Что именно? — уточняет он, оказываясь вжатым в стену и чувствуя, что ещё чуть-чуть и ему нехило так всекут. — Ты поменял именами номера моих баб! — Ааа, ты об этом, — Женя во всю старается сдержать прорезающуюся улыбку, сохраняя на лице максимально невинное выражение. — Знаешь, мне было та-ак скучно… — Сволочь! — Вегас злится, Вегас грубо рычит сквозь стиснутые зубы. — Ну я хотя бы не шлюха, — широко улыбается блондин, и ему тут же всекают тяжёлым кулаком. Из разбитой ударом губы течёт соленая кровь, оставляя на языке металлический привкус. Женя прикрывает глаза и раздражённо шипит, когда голову грубо оттягивают за волосы, впиваясь зубами в шею. Ногти царапают стену, сдирая обои, свежие синяки неприятно ноют, отдаваясь вспышкой тупой боли при каждом резком толчке. — Уёбок. — Стерва. — Паскуда. — Ненавижу. И краткий обмен мнениями заканчивается надрывным стоном. — Продолжай. «Подонок». Коротко и ясно, короче только несуществующая сухая прелюдия перед двух-трехчасовым марафоном. Ссадины, пластыри, синяки, терпкий лимонный дым от средства для мытья посуды набивается в узкие лёгкие. Холодно, чужая куртка на плечах, последний ряд в кинозале на ночном сеансе какого-то ужастика. Сон в трамваях в качестве платы за бессонные ночи, помятые вид и постель — что-то смутно знакомое, с привкусом дежавю, будто где-то когда-то уже случалось, но вроде не с ними, не здесь, а потом вдруг внезапно осеняет, что было, точно так же было в какой-то книге с трагичным концом. И от этого по позвоночнику пробегает волна крупной дрожи. Да, он чёртов садист. Да, местами ревнив до ужаса. Да, он собственнически орёт «моё», когда кто-то берет его кружку, и после него в ванной адская парилка. И что с того? — Блять, не закидывай на меня свои лапищи, — громким злым шёпотом высказывает Светски полусонному Дане в четыре утра. — А куда мне их ещё девать, если ты почти всю кровать занял?! — не менее зло шепчет тот в ответ. — Меня не ебёт, куда ты их денешь, хоть в трусы засунь. Только не на… ЁБ ТВОЮ МАТЬ, ВЕГАС. — Что? — Не ко мне в трусы, еблан! — орёт шёпотом Женя, пиная пяткой лежащего рядом. — Холодно же пиздец! — Ой, какие мы нежные, — фыркает Даня, но руки всё-таки убирает. — Меня, между прочим, тоже много чё не устраивает. Твои, мать их, волосы везде: во рту, в глазах, на подушке; не очень-то приятно, знаешь ли. — Я хотя бы не храплю! — Ага, ты просто одеяло всё на себя перетягиваешь и меня на пол спихиваешь. — Потому что это МОЯ кровать, если ты забыл! — обиженно сплёвывает Светски и отворачивается лицом к исцарапанной стене. — Жадина, — не менее обиженно тянет Вегас, тыкаясь носом ему в шею. — Пошёл нахуй, — огрызается блондин, дёргая плечом. — Колючка, — улыбается шатен, обнимая его со спины. — Лапы убери, дышать не даёшь, — бормочет Светски, засыпая в тёплом кольце до одури знакомых рук. Свитер, провонявший бабскими духами, пароль на ноуте, он периодически не ночует дома, возвращаясь под утро счастливый и пьяный, — и «нет, что ты, я не ревную». Женя и правда не ревнует: сложно разыгрывать из себя обиженную изменой верную девочку, когда сам скрашиваешь одинокие ночи не в своей постели. — Привет. — Привет. Будешь завтракать? Никаких обязательств, никаких драм, истерик и сцен из мыльных опер. Каждый из них прекрасно знает, что он не первый, не последний и не единственный. Кажется, в цивилизованном обществе это даже называют не блядством, а полигамией. — Лови. Будет, на что подрочить, — ухмыляется Вегас, кидая на стол перед Женей какой-то глянец с собой на обложке. — А разве тут есть? — хмыкает Светски, наугад раскрывая журнал и совершенно случайно натыкаясь на рекламу какого-то дезодоранта с полуголым накаченным мужиком на переднем плане. — Хотя… Даня умеет охуенно выглядеть даже с утра, но совершенно не умеет готовить. Женя просекает это после первой исцарапанной сковороды с антипригарным покрытием, из-за которой Вегас ещё около недели безжалостно выгоняется с кухни взашей мокрым полотенцем. Женя умеет пафосно курить в форточку, но постоянно промахивается молотком мимо гвоздя, взрывая воздух небольшой квартирки отборной нецензурщиной. Вегас сливает почти весь нал на зверски дорогие средства по уходу за кожей и волосами, Светски притаскивает огромные мягкие игрушки из икеи. Вегас не может открыто признавать свои ошибки, Светски не умеет пить. Они оба полные идиоты и, несомненно, стоят друг друга. Блёклые закаты, не располагающие к романтике, редкие лайки в инсте вместо щедрых клятв в обожании, сиплое «забери меня с Лубянки» из трубки в три часа ночи как альтернатива долгим ночным разговорам ни о чем — всё это почти устраивает, если не устраивает полностью. Феерично, спонтанно, сквозь пелену взаимных недомолвок и обид, — всё это почти восхитительно, без розовых соплей и сахарной ваты вместо мозгов, а рёбра всё равно плавятся, душа надоедливых бабочек в животе слишком высокой концентрацией искренности. — Я покорю для тебя Эверест, сложенный из бутылок рязанского пива, — горячо выдыхает Даня в покрасневшее ухо, сминая руками узкие бёдра. Женя смеётся, тихо, мягко, упираясь ладонями в скользящую обивку кресла переднего сидения. «Я так сильно тебя люблю, » — хочет прошептать он, но вместо этого с губ срывается приглушённый матерный стон. Холодно, безумно холодно одному в жестоком бесцветном мире, поэтому приходится греться собственными мыслями, сидя на чужих коленях посреди маленькой кухни. Небо за окном надрывно рыдает, хочет упасть на хрупкие плечи, обрушиться серой ватой промокших облаков. В лужах растекаются дома, город заволакивает полиэтиленом тумана, набивая куски смога в тщедушную грудь. В такие дни не хочется трахаться, а хочется лениво и пафосно курить, растягивая сигареты и слова на двоих. Хочется ссориться, мириться, и опять ссориться, изредка давая друг другу тайм-аут, чтобы с новыми силами пойти по накатанной «ты меня раздражаешь, потому что». — Да пошёл ты нахуй! — в сердцах хлопает дверью Светски и выбегает на улицу в куртке нараспашку. И в этот момент оба уже прекрасно знают, что он вернётся часа через два, обиженно поджав губы, и будет дуться до тех пор, пока Даня сгребёт его в объятия и не уткнется носом в шею, как бы извиняясь. Не всегда хватает слов, да они и не особо нужны. Любая лишняя фраза звучит избито, пошло, оставляя на языке приторную горечь жженого сахара. Незаметно сгущается зимняя ночь над Москвой, рассыпая над головами нити созвездий. Вегас переплетает свои пальцы с пальцами Светски и с непонятным для себя восхищением думает, какой же всё-таки у этой стервы красивый профиль. И голос. И ямочки на щеках. И вообще всё. Даня беззвучно хмыкает и притягивает Женю к себе, утыкаясь губами в висок. Кажется, он влюбился. Кажется, это взаимно. Кажется, они пропустили тот момент, когда красная нить превратилась в тонкую красную линию.