***
Химико лениво постукивает ногтем по стеклу высокого стакана, перекатывает губами трубочку и громко недовольно цыкает. Она всю ночь проторчала в дурацком прокуренном клубе, вытягивая нужную информацию, а теперь Томура еще и заставляет ее ждать. Это нечестно. Химико болтает ногами, сидя на стуле за стойкой и слушая тихое ворчание телевизора. В их новом баре темно и пустовато, горит только желтая подсветка по периметру потолка и парочка светильников на стенах, поэтому телевизор особенно сильно отсвечивает. Больше ничего интересного вокруг все равно нет, и Химико терпит очередную странную рекламу. После нее неожиданно объявляют прямой эфир с героями, и Химико оживляется — это она любит, можно и посмотреть, чтобы убить время. Она хватает пульт со стойки и делает громче. Музыкальная заставка бьет по ушам и заставляет с отвращением поморщиться, но потом на экране высвечиваются логотипы Деку и Уравити, и она заинтересованно приподнимает брови. Какая приятная неожиданность. На сцене в студии всего три кресла — одно занимает интервьюер, в двух других расположились герои, и Очако-чан непривычно официальная: в юбке, водолазке с высоким горлом и без геройского костюма. Химико давно ее такой не видела, и теперь не может оторвать взгляд от черных прозрачных колготок, в которые затянуты стройные ноги — они ей слишком идут, а юбка задирается почти неприлично высоко. Очако-чан неловко обмахивается папкой, ей явно жарко, и Химико расплывается в довольной ухмылке, рассматривая яркий румянец — она только вчера ее навещала и точно знает, почему та выбрала такую неудобно закрытую одежду. Химико слишком увлеклась прошлым вечером и совсем не жалеет — ей понравилась картина, которую она нарисовала на теле Очако-чан любимыми цветами. Всей палитрой от синего до красного, прямиком по нежной коже шеи — губами, зубами, руками. А вот рафинированным лицемерным героям и глупым верящим в них людям вряд ли придется по вкусу ее искусство. И им абсолютно точно не понравится, что у непорочной чистенькой Уравити, всегда такой светлой и улыбчивой любимицы деток, есть такие грязные скелеты в шкафу. Например, целая Тога Химико. Химико мечтательно улыбается — она хотела бы однажды рассказать всем. Показать правду, вывернуть наизнанку, ткнуть носом каждого святошу в то, что она делает со своей Очако-чан за закрытой дверью. По обоюдному согласию, ведь Химико знает, что Очако-чан сильнее, и, если бы хотела, запросто могла бы сломать каждую кость в ее теле. Поднять высоко-высоко и ударить о землю со всей силы, и Химико умерла бы, захлебываясь восторгом и собственной кровью. Но Очако-чан никогда этого не сделает — она ее слишком любит. Так сильно, что однажды чуть не умерла, и до этих самых пор — каждой клеточкой своего тела, каждым болезненным взглядом, каждым неслучайным прикосновением. Химико знает наверняка, она давно научилась понимать, читать вздохи своего имени между строк. И любит тоже, в ее жизни еще не было холста дороже. Очако-чан на экране как-то неуютно ерзает на стуле, отводит взгляд в сторону, и Химико отвлекается от своих мыслей, прислушиваясь к разговору. — Правда, что в школьное время вы были больше чем друзьями? — улыбаясь, нагло спрашивает у героев девушка-интервьюер, и Химико невольно задерживает дыхание. Ей тоже интересно. — Н-не совсем, — совсем слегка запинаясь, отвечает Очако-чан, и Химико ловит детали того, что не видят остальные, замечает, как она смущается и нервно сжимает пальцы на коленях, ниже края юбки. — Вы сейчас оба одиноки, какая была бы красивая пара! Многие говорили о том, что в школе вы были в него сильно влюблены… — начинает интервьюер, но Деку перебивает ее, не давая договорить. — Прекратите, пожалуйста, это некорректный вопрос, — хмурится он. — Урарака-сан, все в порядке? Очако-чан что-то отвечает, но Химико уже не слушает — она смотрит. Видит, как та закусывает губу, как отводит взгляд, как краснеет еще сильнее и даже не дергается, когда Деку кладет руку ей на плечо. Как смотрит на него со смесью благодарности и облегчения. Химико неторопливо встает со стула, подходит к телевизору и прищуривает сначала один глаз, потом второй, задумчиво наклоняет голову набок, приоткрыв рот. Всматривается в картинку. Она знает, как выглядит смущение Очако-чан, и сейчас та показывает перед зрителями все оттенки того, что видеть не должен никто. Химико хищно щурится, недовольно цыкает и лезет в интернет искать адреса телестудий.***
С ножа и рук капает, хотя она совсем не планировала так сильно пачкаться, это вышло случайно. Девушка-интервьюер сопротивлялась, пытаясь сбежать, а теперь медленно сползает по стене, тихо булькая и захлебываясь кровью, хлещущей из перерезанного горла. Химико наклоняется, приближая лицо к ровной ране, вдыхает сладковатый теплый запах и осторожно присасывается к ослабевающему горячему потоку, слизывая капли. Делает несколько глотков — все, что удается собрать — и с отвращением вытирает рот найденным тут же, в гримерке, полотенцем. Совсем невкусно. Очако-чан и Деку ушли всего несколько минут назад — их сильно задержали с вопросами, и это сыграло Химико на руку, пока она искала нужную студию и добиралась до места. Она еще успевает её догнать. Химико вытирает нож и руки тем же полотенцем и швыряет его на еще подергивающееся умирающее тело. Никто не имеет права заставлять ее Очако-чан так краснеть, кроме нее самой. Никто не имеет права видеть ее такой. Химико не может добраться до каждого зрителя, а вот до интервьюера — запросто, и ей просто так захотелось. Она вполне довольна. Химико убивает грязно, но не оставляет после себя следов, которые указали бы на нее — привычка, которой она обзавелась в Лиге. Хотя, если бы она попалась героям или полицейским, это убийство было бы ничтожной каплей в море остальных преступлений. Никому уже давно не нужны дополнительные доказательства, чтобы засадить её глубоко в «Тартар» на всю жизнь или убить на месте. Но Химико отличный мимик, уже много лет успешно ускользающий от героев, и ее совсем непросто поймать. Она превращается в убитую девушку, надевает захваченную с вешалки толстовку, застегивается и натягивает рукава пониже, прежде чем выбраться на улицу. Охранник на выходе даже не всматривается в ее лицо, спокойно пробивая пропуск. Здание телестудии находится за городом, его окружает густой парк, но есть всего одна дорога, которая ведет от главного входа к остановке такси и общественного транспорта, а Очако-чан не водит машину, Химико это прекрасно известно. Ей вообще известно о ней все. Химико торопится, почти бежит по окруженной фонарями и деревьями дорожке, словно зверь по следу, и, когда впереди, наконец, показывается знакомая фигура, нервно облизывает пересохшие губы. Очако-чан одна, а значит, Деку уехал на машине, и это неплохо — по крайней мере, не придется притворяться. Жаль, Химико не увидела, как они прощались, но это ничего, она и сама может все проверить. На парк опускаются прохладные сумерки, но фонари еще не горят, и вокруг так тихо, что слышно только шуршание осенней листвы и цокот каблуков идущей впереди Очако-чан. Она очень красивая, черный ей к лицу, и длинные ноги в этих колготках и туфлях сводят Химико с ума. И Химико обязательно скажет ей обо всем этом когда-нибудь потом, когда перестанет ощущать внутри это мерзкое, обжигающее чувство, которое преследует ее с того самого момента, как она увидела дурацкую программу. Химико замедляется, беззвучно идет следом в своих кроссовках, и Очако-чан не замечает её присутствия, даже когда она подбирается слишком близко. — Очако-чан, не расслабляйся так в темных парках, в них полно таких, как я, — бормочет она себе под нос, и та оборачивается на звук, но если бы Химико была обычным маньяком, то было бы уже поздно. Очако-чан даже своими любимыми духами воспользовалась ради этого интервью. Химико вдыхает знакомый свежий аромат и хватает ее за руку, толкая с дороги в сторону деревьев. Та сначала рефлекторно перехватывает её запястье, крепко сжимает и группируется, собираясь защищаться, но хватка внезапно ослабевает, и Очако-чан непонимающе хмурится — слишком быстро узнает. Она опускает руки и растерянно произносит: — Тога? Химико улыбается и тащит её дальше, за деревья, как маленький буксир, и Очако-чан совсем не упирается, перебирая ногами и увязая своими красивыми каблуками в лесной грязи. Она ее совсем не боится, понимает Химико. Нисколечки. И доверяет, потому что понимает: если бы Химико хотела убить, то убила бы уже сотни раз — пока та была рядом, в ее руках, в ее постели. Или под ее ножом. Наконец, она прижимает её к большому дереву, которое не просматривается с дороги, и коротко выдыхает, проводя руками по всему телу. Взгляд карих глаз мечется, выцепляет капли крови на рукаве под толстовкой, и Очако-чан отчаянно жмурится, закусывая губу. Химико нравится эта ее реакция на чужую кровь, всегда нравилась — ужас и отвращение вперемешку со смирением. Потому что Химико знает, чувствует — ей Очако-чан готова простить все. Ну, или почти все. А то, что не простит, Химико никогда не сделает. Поэтому Очако-чан молчит, тяжело дышит и не делает ни единой попытки оттолкнуть, когда Химико кладет ладони ей на бедра. Юбка короткая и обтягивающая, выше колена, и Химико перебирает плотную ткань, спускается ниже, гладит кончиками пальцев кожу под прозрачными тонкими колготками, ловит нервный взгляд. Она должна проверить кое-что, потому что это противное непонятное чувство зудит на подкорке, раздражает сознание, обжигает грудь, и для Химико оно слишком неправильное и непривычное, чтобы она могла запросто его проигнорировать. Химико широким движением проводит ладонью по внутренней стороне ее бедра и забирается рукой под юбку, цепляет ногтями шов и рвет эластичную ткань колготок в нескольких местах сразу, и Очако-чан вздрагивает, резко сводит ноги вместе, оседая ниже и пытаясь помешать. Но она не использует причуду, не пытается ее ударить, и Химико читает по жестам, по вздохам, по взгляду — Очако-чан на самом деле совсем не против. Химико тихо понимающе хмыкает, неспешно отодвигает тонкую полоску белья, дразняще невесомо касается мягкой кожи снаружи и проскальзывает внутрь сразу двумя пальцами. Очако-чан еще сильнее сжимает колени, почти повисая на ней, вцепляясь в плечи обеими руками. Она совсем немного влажная, но Химико хватает этого, чтобы тихо недовольно зашипеть — она ведь так и знала. Но она не злится, совсем нет, разве может она злиться на свою Очако-чан. Химико быстро меняется в лице, ее губы растягивает широкая улыбка. Она грубо двигает пальцами несколько раз, позволяя себе только это, и останавливается. Прижимается к чужой груди своей, выдыхает и ласково шепчет на ухо: — Очако-чан, скажи, тебе все еще нравится Деку? Та застывает, забывая даже дышать, и растерянно мешкает. Не отвечает. Слишком, непозволительно долго. Химико резко впивается зубами в основание ее шеи, прямо туда, где вчера уже оставила большой красивый синяк, и сжимает челюсть до тех пор, пока не чувствует просачивающийся через ткань металлический вкус крови. Очако-чан тихо болезненно стонет от всего сразу — от пальцев внутри, потому что Химико точно знает, как сделать ей хорошо, и от сильного укуса, не позволяющего расслабиться. Внутри Очако-чан быстро становится мокро, пальцы скользят, и Химико разводит их в стороны, наверняка почти причиняя боль, сгибает, поглаживая подушечками чувствительные окончания снаружи, и двигает размеренно — в нужном, правильном и таком знакомом темпе. Очако-чан издает все эти очаровательные звуки, зажимает ее руку между ног и так стискивает плечи, что Химико смущенно краснеет, облизываясь. Ей хочется ее всю, прямо сейчас. Но она ведь здесь не за этим, совсем нет, ей просто нужно было убедиться, а это — приятный бонус для послушной Очако-чан. Через минуту та кончает с тихим всхлипом, содрогаясь и тяжело дыша, и сползает ниже по древесному стволу, еле удерживаясь на дрожащих ногах. Химико отпускает ее, собирает языком с покрасневшей щеки соленые капли боли, целует в приоткрытый рот и мурлычет довольно: — Мне Деку тоже очень нравится, Очако-чан. Хочешь, позовем его в следующий раз? Я приглашу его, уверена, он не откажется. Нам будет весело втроем. Очако-чан дергается, смотрит на нее мутным взглядом, нахмурившись, но произносит очень твердо: — Не смей трогать Деку. В ее голосе звучит непривычный металл. Химико хихикает и ласково гладит её по щеке, медленно проводя пальцами по гладкой коже. Почему-то от этих слов становится тяжело дышать, сердце неприятно замирает где-то в горле, и очень хочется откусить от Очако-чан кусок. Или несколько. Вгрызться в плоть, хоть в ту же красивую гладкую щеку, сжать зубы, чтобы кровь хлынула прямо в рот, и дернуть, разрывая кожу и мясо, навсегда уродуя. Хочется сделать ей по-настоящему больно, напомнить… о чем-то. Химико пока не уверена, о чем именно. Например, о том, что красиво смущаться Очако-чан может только перед ней. Или о чем-то еще, не менее важном. Но Химико продолжает осторожно касаться ее щеки и ничего больше не делает. Она умеет быть терпеливой, умеет ждать, когда нужно, и сейчас ей хочется совсем другого. У нее появляется просто отличная идея, и она даже знает, как ее исполнить. — Не буду, Очако-чан, — нежно шепчет она в ответ, надавливая пальцем на чужие пухлые губы и касаясь кромки зубов. — Обещаю. Очако-чан смотрит на нее, прищурившись, и на дне ее темных глаз плещутся подозрение и привычное глухое отчаяние, которые Химико с радостью впитывает. О, теперь она знает, что нужно делать с этим жгучим чувством, как с ним справиться. Желания ведь надо исполнять, ради этого она и живет. И если ее любимой Очако-чан так нравится Деку, если она так яростно его защищает, если так сильно хочет, что даже мокнет в какой-то телестудии от одного его присутствия, то Химико готова дать ей возможность исправить досадное школьное упущение. Побыть для нее сказочной волшебной феей, исполняющей самые заветные мечты. Химико же любит ее, как она может пропустить такую возможность доказать, как сильно? Она оставляет ее у дерева и уходит, напоследок чмокнув в упрямо поджатые губы. — До завтра, Очако-чан.***
Очако возвращается домой на такси, с пылающими от стыда щеками. Водитель бросает на нее неприятно понимающий взгляд через зеркало заднего вида, и она постоянно поправляет юбку, стараясь скрыть выглядывающие оттуда стрелки рваных колготок, напоминающие о ее слабости. Кричащие всем вокруг о произошедшем не хуже грязной обуви и растрепанного вида. Между ног до сих пор противно влажно, а в голове так пусто, что отдается каждый вечерний шорох, который она слышит. Ей быстро становится тошно от себя, как только первый шок проходит — она снова позволила, снова не оттолкнула, сдалась слишком легко, почти без сопротивления. На этот раз — в парке. С каждым разом — все проще и проще. И то, что ей понравилось, выбивает из колеи окончательно. Мозг подкидывает детали и зависает, зацикливаясь на одном и том же: чужая внешность Тоги, кровь на ее руках. Очако хочется перезагрузиться, забыть обо всем, будто и не было, стереть последний прошедший час, ничего не помнить, ничего не знать, не чувствовать это накатывающее волнами густое отвращение к самой себе. Не анализировать, не сопоставлять факты, не догадываться о судьбе девушки-интервьюера, не думать о том, насколько низко она пала. Как глубоко увязла. Не думать о том, что Деку бы ни за что не позволил. Но она — не он, Очако так не может. Слишком слабая, слишком подверженная своим желаниям, недостойная. Испачканная. Она раздевается сразу же, как только за ней закрывается дверь — скидывает туфли с налипшей на них грязью, стягивает водолазку, юбку и колготки, оставляя все валяться в коридоре бесформенной кучей, и бредет в ванную. Включает душ, стараясь не смотреть на себя в зеркало — и так знает, что там увидит. Сетку едва заметных шрамов по всему телу, следы укусов и засосов, синяки, и самый яркий из них, кровоточащий — на шее. Свежий, прямо поверх вчерашнего, но это не играет ровно никакой роли, метки — ее постоянные спутники. Очень хочется отмыться и сжечь вещи, но она знает, что это не поможет — изнутри все равно не отмоешься, а выжигать что-то наживую из себя у нее не получается. Зато отлично получается у Тоги. Очако долго стоит под душем с закрытыми глазами, слушая только шум воды, и ничего, совсем ничего не хочет. Особенно испытывать эту бесконечную вину перед всеми, давно тяжелым грузом лежащую на плечах, с каждым разом становящуюся все больше. Перед той случайной девушкой, перед ее семьей, перед людьми, которых она должна защищать, перед героями… Внезапное беспокойство разливается среди клубов пара, щекочет разум. Деку. Тога упоминала Деку в том безумном разговоре в парке. И это осознание заставляет ее почти в панике вылететь из душа, схватить телефон и набрать знакомый номер. Только бы с ним все было в порядке. Деку отвечает сразу, удивленно спрашивает, что случилось. На заднем плане слышно только тихое ворчание мотора, и Очако облегченно выдыхает, понимая, что не дышала все это время. На пол стекает вода, гулко капая с нее в тишине квартиры, ноги мерзнут от сквозняка, и она быстро скомкано прощается, прося его быть осторожным на дороге. Очень хочется предупредить, но она не может выдавить из себя ни слова — горло словно сдавливает удавкой, да она и не знает наверняка, о чем вообще тут можно предупреждать. Но Деку и так поймет, Очако знает, слышит по напряжению в его голосе. Она верит, что Тога его не тронет, не посмеет, если пообещала. Не перейдет последнюю черту. Но верить — все, что она может. Все, что ей остается. На большее у нее просто нет сил, уже очень давно. Перед тем, как отключиться в собственной пустой двуспальной кровати, Очако вспоминает, что Тога обещала зайти завтра. И от давно привычной дрожи предвкушения, невольно пробежавшей по телу и осевшей жаром где-то в груди, ей тоже становится мерзко.***
Химико не любит нарушать обещания, но приготовления занимают больше времени, чем она рассчитывала, а подарок должен быть достойным — Очако-чан ведь заслуживает лучшего. Поэтому на следующий день она не появляется, как и через день, и через два. Только через неделю Химико, наконец, добирается до квартиры на окраине, потому что ей приходится постараться, чтобы достать все, что нужно. Но это точно того стоит. Химико стоит на пороге и подрагивает от предвкушения. Поселившееся внутри неприятное чувство постоянно зудит и требует внимания, напоминая о себе кучей роящихся мыслей, и сегодня она планирует от него окончательно избавиться. Холодный вечерний ветер неприятно дует ей в спину — дом, в котором Очако-чан снимает жилье, совсем старый, невысокий и выходит квартирами на внешние балконы. Но Химико здесь нравится, потому что она еще ни разу не встретила ни одного любопытного соседа, которого захотелось бы убить. В этом районе умеют уважать чужие секреты, а Химико это ценит. Она звонит уже четвертый раз, а Очако-чан все не открывает, и это тревожит — обычно та уже на третьем звонке показывается в дверях, встречая ее тихим ворчанием о ключах. Химико недовольно кривит рот, звонит еще раз и прислушивается, замирая. За дверью раздается всего один тихий шорох, но Очако-чан наверняка дома, просто не хочет ей открывать. Химико задумывается — разве для этого есть причина? Она не убивала никого из близких или друзей Очако-чан, не переходила границ, не попадалась и не делала гадостей. Была хорошей и приличной девочкой, прямо как сама Очако-чан. Химико прислоняется к двери и шепчет в самую щель, почти касаясь губами деревянной поверхности: — Очако-чан, я знаю, что ты там. В ответ слышится только тишина, ничего не происходит, Очако-чан не спешит открывать. У Химико, конечно, есть ключи, но это ведь такой милый семейный ритуал, делающий их ближе, что его невыполнение сразу испортит весь вечер. Она усмехается и почти нараспев продолжает: — Как думаешь, дедушка, живущий прямо под тобой, разрешит подождать тебя у него, Очако-чан? Я загляну к нему в гости, уверена, он мне не откажет. Химико выжидает еще минуту, разворачивается и уходит — милому соседу снизу придется помочь ей справиться с расстройством и испорченным вечером. Не успевает она дойти до лестницы, как слышит шорох ключа за спиной и довольно улыбается — ее Очако-чан такая добрая, не хочет, чтобы она беспокоила пожилых людей посреди ночи. Химико быстро разворачивается обратно и подходит к приоткрытой двери, заглядывает внутрь — в коридоре пусто, Очако-чан не хочет ее встречать, но это совсем не страшно, у Химико есть для нее подарок, даже несколько. Они точно ей понравятся, и Очако-чан перестанет на нее дуться из-за всякой ерунды. Она разувается, осторожно кладет сумку на пол и с любопытством проходит на кухню. Привычно домашняя Очако-чан сидит лицом ко входу, напряженно сжимая в руках кружку с чаем, и смотрит сквозь нее, поджав губы. Она бледная, замечает Химико. И уставшая, как и всегда. Химико и так терпеть не может героику и героев во всех видах, кроме избитого мяса, а вечно усталый вид Очако-чан делает все еще хуже. Она никогда не понимала, в чем смысл всех этих правил, это же так скучно, уныло и выматывающе. — Очако-чан, — почти мурлыкает Химико, — что-то случилось? Та поднимает на нее тяжелый взгляд и молчит. Химико любит её голос, ей нравится все: как Очако-чан кричит, как стонет, разговаривает, шепчет, даже ворчит. Она все время со всеми разговаривает, очень много улыбается, притворяется милой, но только не с ней. С ней она чаще замолкает, как сейчас, и Химико цепко ловит ее взгляд, удерживая, не позволяя больше отвести. Они общаются на другом языке, в нем мало разговоров и пустых слов, но много наполненной смыслом тишины, и это кажется Химико по-настоящему особенным. Она крадучись подходит ближе, плавно опускаясь на пол перед Очако-чан, кладет голову ей на колени и смотрит снизу вверх, прислонившись щекой к мягкой ткани домашних штанов. Та болезненно морщится, крепче вцепляясь в чашку, и Химико обнимает ее ноги, прикрывая желтые глаза. — У меня для тебя подарок, — шепчет она, — тебе понравится. Очако-чан вздрагивает и будто отмирает, резко вставая и стряхивая ее со своих коленей. Но Химико жмурится и улыбается, потому что видит, как она понемногу смягчается, теряет свою твердость, роняет защиту. Очако-чан ведь любит её сильнее, чем какую-то противную девушку из телестудии, правда? Химико поднимается следом, ловит за руку, не дает пройти. Очако-чан горячая, жесткая и напряженная, как раскаленная пружина. Химико обнимает ее за талию, тянется вперед и произносит в самое ухо: — Ты ведь не злишься на меня, правда? Очако-чан замирает, и Химико знает точно — не потому, что боится. Никогда не боялась, даже в первую их встречу, когда у нее за плечами еще не было нескольких лет героики. Очако-чан громко сорвано выдыхает, ее плечи опускаются и расслабляются — она сдается, и Химико мягко толкает ее обратно на стул, заставляя сесть. Уходит, оглядываясь через плечо, за обещанным подарком. Одним из. — Я долго выбирала что-то значимое, Очако-чан, потому что так правильно, — быстро говорит она, роясь в сумке. — Что-то, что доказало бы тебе мою любовь, каждый раз напоминало… Чашка звякает об стол, но Химико не оборачивается, потому что находит заветную длинную коробку. Под руку попадается стеклянный флакон, но она убирает его глубже — еще не время. Сначала Очако-чан должна все понять, почувствовать, как много она для нее значит. Иначе мозаика не сложится, ничего не получится, как надо. Эффекта не будет. Химико возвращается, пряча коробку за спиной, и довольно улыбается, глядя в мрачные карие глаза, неотрывно следящие за ее движениями. Если Очако-чан хочет сегодня молчать — пусть молчит, у Химико впереди будет еще целая ночь. Она подходит почти в упор, неспешно вытаскивает чашку из чужих ладоней и вкладывает туда подарок. Химико вся дрожит от возбуждения — это очень важный момент, почти исторический. Если бы у них с Очако-чан когда-нибудь появились дети, Химико обязательно рассказывала бы им о нем. Очако-чан удивленно хмурится, рассматривая коробку в своих руках, и проводит пальцами по каемке — Химико специально купила глухую черную упаковку, чтобы было непонятно, что внутри, чтобы не испортить сюрприз. Очако-чан с опаской поднимает крышку, словно под ней может оказаться змея, и Химико тихо хмыкает — эта внезапная предосторожность кажется ей очень милой. Очако-чан поднимает брови и в смятении разглядывает лежащий на бархатной подушечке армейский нож. Химико долго выбирала, хотела найти что-то особенное, что-то, что связало бы их неразрывно — сильнее, чем ханахаки, чем любые известные узы. Поэтому она купила нож, такой же, как у нее самой. Химико дорожит им, он — продолжение ее самой, ее любимая кисть, она бы не подарила такой же кому-то случайному, ни за что в жизни. Очако-чан должна это понимать, ведь она точно заслуживает такого внимания, и от прикосновений ее пальцев к темной рукоятке у Химико в животе дохнут пресловутые бабочки. Очако-чан напряженно закусывает губу и не решается вытащить подарок из коробки, будто он и правда отравлен или может укусить. Химико наклоняется, стараясь рассмотреть реакцию поближе, упирается руками в ее колени и сглатывает — Очако-чан просто очаровательна в полной растерянности. И это тоже никто больше не заслуживает видеть. Химико перекидывает ногу через ее колени и плавно опускается сверху, вырывая тихое раздраженное шипение. Очако-чан откладывает коробку с ножом на стол, смотрит прямо на нее, продолжая нервно кусать губы — и снова молчит. Ее руки подрагивают рядом с бедрами Химико, едва касаясь, и та проезжается по ее ногам, прижимаясь ближе, кладет руку на мягкую грудь, чувствуя, как быстро бьется сердце под ладонью. Слышит, как Очако-чан тяжело дышит, тщетно пытаясь контролировать сбившееся дыхание. Очако-чан никогда не казалась ей жертвой или легкой добычей, но сейчас она ведет себя так беспомощно, не зная, что делать, не зная, как будет правильно, что Химико не удерживается — хихикает, обхватывая руками ее шею, и целует, проскальзывая языком в приоткрытые губы. Та наконец-то отвечает, отчаянно кусаясь, крепко впивается дрожащими пальцами в ее бедра, и Химико принимает это за положительный ответ.***
В спальне тянет прохладой из приоткрытого окна, и темно, как всегда, но это не надолго — Химико собирается это исправить позже. Сегодня она хочет увидеть все, хотя особенности зрения позволяют рассмотреть силуэты даже в кромешной тьме. Очако-чан хватается за нее, но не упирается, даже не пытаясь отобрать инициативу, когда Химико роняет ее на кровать и заводит руки наверх, оседлав бедра. Дома Очако-чан не носит лифчик, и Химико с удовольствием стягивает с нее домашнюю майку, ерзает, перехватывая оба запястья одной рукой у изголовья, и снова целует. Все, до чего она может дотянуться, горячее: беззащитная шея, линия челюсти, щеки, мягкие губы. Химико втягивает воздух с тихим довольным шипением и отрывается, облизываясь и впитывая чужую дрожь — Очако-чан сегодня очень жестокая, гневно тихая, но она обязательно это исправит. Заставит ее стонать в голос, кричать и плакать, вырежет внутри нее самое главное, ради чего она все это затеяла. Вручит подарок, который она заслуживает, который запомнит навсегда. Химико прикусывает ее ухо — нарочно сильно, не позволяя раствориться в ощущениях, и Очако-чан вздрагивает от неожиданности, но еще слишком рано для всего этого, а Химико не любит несвоевременность, поэтому успокаивающе зализывает мочку, оглаживая рукой мягкий живот и ребра. Она тянется к карману своего джемпера, и наручники звякают почти незаметно, когда она вытаскивает их вместе со специальными перчатками. Очако-чан дергается от звука, напрягается и поднимает голову, пытаясь рассмотреть что-то в темноте — она слишком умная, чтобы не понимать, что происходит, но слишком вовлечена, чтобы по-настоящему сопротивляться. Химико тихо шепчет, не отпуская ее запястья: — Ничего не бойся, Очако-чан. Хотя и так не боится, уже давно привыкла к их играм, Химико знает. Она ведет языком по ее руке, от локтя и выше, к запястью, трепетно — по едва ощутимым полоскам шрамов на коже, легким штрихам на любимом холсте, оставленным Химико когда-то очень давно, в самом начале. Совсем еще незаметным и неглубоким меткам, давно зажившим и ставшим по-настоящему прекрасными. Нестираемыми. Наручники щелкают, когда Химико застегивает их на тонких запястьях, перекинув цепь через металлическую балку в изголовье кровати, и Очако-чан, наконец, расслабляется — откидывает голову на подушку, почти безвольно повисая на скованных руках. Химико знает о ней все — и даже то, как ей нравится то, что она с ней делает. Просто Очако-чан любит ее так сильно, что принимает все, как есть, и именно поэтому Химико не может ее отпустить. Не может убить, убрать из своей жизни, не может оставить, да и не хочет — ее все устраивает. Почти. Интервьюера она убила, и раньше, в других случаях, это помогало. Но не в этот раз. Противное чувство, гложущее с того дня, никуда не делось, и Химико бы обязательно попробовала добраться до Деку, нашла бы способ разобраться, но не может — Очако-чан очень расстроится, если он умрет. Возможно, она даже бросит ее, а этого Химико никогда не допустит, да и Деку ей нравится — он такой забавно отчаянный, настоящий герой и отлично смотрится разбитым в хлам, Химико бы с ним даже поиграла. Поэтому она не пересечет невидимую грань, после которой не сможет вернуться. Не позволит Очако-чан сорваться и сбежать. Но сейчас та поддается ей так просто, что Химико даже медлит с перчатками — может, они и не нужны. Не понадобились же во все те разы, когда Химико слишком увлекалась, расчерчивая ее болезненными кровавыми цветами, придавая дополнительного очарования и любя так, как умеет только она. И как Очако-чан того заслуживает. Химико задумчиво водит руками по отзывчивому телу, невесомо гладит, чувствуя, как кожа под пальцами покрывается мурашками от сквозняка, и все-таки надевает на чужие руки тонкие плотные перчатки. Они сделаны из специального материала и не позволят Очако-чан использовать причуду, даже если она попытается. Химико просто не хочет, чтобы что-то помешало, она слишком тщательно к этому готовилась. Очако-чан хрипло шепчет: — Зачем перчатки? Химико улыбается и прикладывает палец к ее губам. — Ты слишком нетерпеливая, Очако-чан, — произносит она, наклоняясь ниже, и медленно целует ее ключицы, проводя губами по выступающим косточкам. Прикусывает напряженные соски, сразу зализывая и вырывая громкие вздохи, обводит языком впадину пупка и ныряет вниз, стягивая домашние штаны. Химико добирается до белья, подцепляет большими пальцами, снимает его, увлеченно изучая языком изгибы давно знакомого тела, и Очако-чан стонет сквозь сжатые зубы. Она не зажимается, не сводит ноги вместе, раскрываясь перед ней, и Химико несколько раз с нажимом проводит ладонями по телу, наслаждаясь каждым сантиметром, каждым совершенным несовершенством. Химико очень жадная, ей всегда будет этого мало. Если бы она могла заклеймить всю Очако-чан, каждый её кусочек снаружи и внутри, поставить несмываемую метку, очевидную для любого, кто окажется слишком близко, она бы точно это сделала. Но пока хватит и этого. В полной темноте комнаты слышны только шорохи и шумное дыхание, принадлежащее им обеим. Химико отстраняется, быстро скидывая одежду, вытаскивает из сумки захваченный флакон, раскупоривает и выпивает содержимое в несколько глотков — должно хватить, хотя и это достать оказалось очень сложно. Кровь героя номер один, даже специально не помеченную, в больницах охраняют как зеницу ока. Но не настолько хорошо, чтобы уберечь от профессионального мимика, лично заинтересованного в том, чтобы ее заполучить. Очако-чан напрягается, это видно и слышно: несколько раз звякают, натягиваясь, наручники, исчезает звук дыхания, и Химико безумно усмехается, чувствуя, как меняется, перестраиваясь, ее тело. Кончики пальцев тянет, всю кожу покалывает, пока она превращается в Деку, и Химико искренне наслаждается привычным процессом. В животе собирается горячий комок удовольствия — она точно знает, чего хочет, но не уверена, что подарок понравится Очако-чан так же сильно, как ей самой. Но та так дорожит своим Деку, что готова даже выбрать его вместо Химико, и другого выхода она просто не видит. Химико молча подходит ближе, гладит её по голой коленке — собственная рука крупная и грубая, исполосованная ощутимыми шрамами, и это неожиданно заводит, заставляя войти во вкус. Она чувствует себя настоящим насильником и мысленно настраивается. Молчит, оттягивая время, не давая себя рассмотреть, не давая понять. Очако-чан наверняка заметила, что она теперь в другом виде, но это не первый раз, когда Химико примеряет мужской образ, и даже не первый, когда в постели. Она видит, как Очако замирает, внимательно вслушивается — в движения, в дыхание, стараясь разобраться, что Химико задумала. За все это время они играли в разные игры, иногда — по правилам Химико, потому что она никогда не стеснялась своих желаний, иногда — по правилам Очако-чан, таким сладким, неозвученным и очевидным, что Химико искренне наслаждалась, делая вид, что все это — только ее вина. Ведь это она тут плохая девочка, а не чистенькая непорочная Очако-чан. И ей нравится ее роль. Химико несколько раз глубоко вдыхает и совершенно чужим смущенным голосом произносит: — Урарака-сан… Очако-чан перед ней дергается, сразу узнавая, судорожно поджимает ноги и вся съеживается у изголовья кровати, вцепившись руками в перчатки. Но они достаточно длинные и отлично держатся, Химико хорошо их закрепила, просто так не снять. Та дергает руками почти истерично, прижав колени к груди, и шепчет себе под нос: — Не надо, Тога… Это звучит как самовнушение, и Очако-чан сама загоняет себя в ловушку, переставая верить своему разуму. Слух и ощущения говорят ей, что перед ней — Деку, такой безопасный и родной, подростковая первая влюбленность и вечное табу, и Химико улыбается, чувствуя запах настоящего страха и привычный азарт, разогревающий кровь. Он будит в ней желание творить. Только в этот раз ее кистью будет не нож, а целое тело, и она точно знает, какая картина должна получиться в конце. — Прости, — почти испуганно низко бормочет Химико, протягивая руки и с силой дергая на себя её лодыжки. — Я так давно этого хотел… Химико точно знает, что звучит абсолютно правильно, почти как настоящий Деку — интонациями, тембром, мельчайшими оттенками тона. Она ведь тренировалась, слушала на повторе ролики с его участием, чтобы вжиться в роль, и теперь даже Очако-чан никак не сможет разглядеть в ней привычную Химико. Так и должно быть — это Деку насилует ее, не Химико, она ведь не такая. Она бы не извинялась. Очако-чан испуганно и резко сучит ногами, пытаясь вырваться, бьется на кровати, сминая под собой простыни, но Химико держит крепко и ловит ее, пришпиливая телом к матрасу. Проскальзывает шершавой ладонью по внутренней стороне бедра, гладит, такую беззащитную и напуганную, и резко раздвигает ее ноги, настойчиво вклиниваясь между коленями. Ей даже не надо стараться, чтобы возбудиться, чужой страх всегда действовал лучше любого афродизиака, поэтому Химико прижимается твердым членом к животу Очако-чан, давая ей время осознать. Химико почти забыла, как это правильно делается, но на то она и мимик, чтобы мгновенно перестраиваться. Она оглаживает напряженный живот, поднимаясь выше, почти грубо сжимает ладонями грудь и мысленно хмыкает — в этом теле она даже может обхватить ее целиком. Это кажется ей забавным. — Не надо… — шепчет Очако-чан надтреснуто, и в ее голос просачивается отчаяние. Она ведь знает, что Химико не остановится. Химико незаметно улыбается — скорее, наоборот. Она сильнее разводит ее ноги и толкается вперед, крупной головкой в узкое отверстие — Очако-чан так сильно зажимается, что у нее наверняка останутся синяки на память, на внутренней стороне бедер. Она мокрая, попросту не успела высохнуть и перестроиться, и Химико выдыхает с наслаждением, легко проскальзывая внутрь, ей очень нравится это редкое ощущение — быть внутри Очако-чан, и пусть сейчас у всего этого есть определенная цель, раньше они делали это и просто так, потому что Химико так хотелось. Она ведь может быть кем угодно для своей Очако-чан, глупо было бы не пользоваться. Просто раньше это всегда был не такой важный для Очако-чан Деку, лучший друг, близкий человек и первая любовь. Не кто-то настолько знакомый. Химико входит глубже и глухо стонет его голосом, чувствуя, как Очако-чан сжимается вокруг. Кудрявые волосы падают на глаза, мешая видеть в темноте, Химико недовольно шипит, опираясь удобнее, и тянется вперед, к выключателю рядом с кроватью. Вспыхивает свет, Очако-чан моргает несколько раз и зажмуривается, закрывая глаза и отворачивая голову в сторону — куда угодно, лишь бы спрятаться, не видеть. Но Химико не может ей этого позволить, не сегодня. — Урарака-сан, — тихо зовет она, наклоняясь ближе, и разворачивает её лицо к себе, сжимая пальцами мягкие щеки. Начинает двигаться, медленно выходя почти до конца и резко вбиваясь обратно, скользит внутри, стараясь поймать знакомый ритм и угол. Комнату наполняют пошлые шлепки, влажное хлюпанье и сорваные вдохи Очако-чан сквозь сжатые зубы, и Химико готова кончить только от этого. Самой Очако-чан, может, и не нравится, но она настолько привыкла к собственному сопротивлению, что ее телу происходящее точно по вкусу. — Посмотри на меня, — просит Химико, не останавливаясь, и та открывает глаза всего на секунду, бросает недоверчивый взгляд, чтобы убедить саму себя, что ей все это кажется, но этого хватает. Химико видит, ощущает по дрожи — Очако-чан кусает губы так сильно, что под белой кромкой зубов выступает кровь, и не может отвести взгляд, окончательно веря в иллюзию, которую она для нее сотворила. Химико ласково улыбается — чужим лицом, чужими губами — и подхватывает правильный ритм, размеренно вколачиваясь, приоткрыв рот и глядя в карие глаза. Пусть смотрит. Пусть не отводит взгляд. Пусть принимает до конца. — Урарака-сан, — ласково шепчет она, наклоняясь и закидывая её ноги себе на плечи, придерживая за колени, — ты такая красивая… В глазах Очако-чан ужас сменяется мутью неприятия и отвращения, недоверие уступает место отчаянию, и Химико видит, как из уголков вытекают прозрачные капли, склеивая длинные ресницы. Очако-чан громко всхлипывает, открыв рот, и стонет так, словно ей очень, смертельно больно. Словно она умирает прямо сейчас, под ней, разрывается в клочья, и Химико чувствует удовлетворение. Она ускоряется, удерживая её взгляд, входит глубоко и рвано, слишком близко подходит к грани, и в её голове не остается больше места связным мыслям, только чистое удовольствие. Очако-чан под ней дрожит и кричит, сильно зажмуриваясь. Подушка рядом с её лицом намокла от слез, запястья под металлом наручников стерлись до крови — слишком сильно дергала. Тога толкается под правильным углом несколько раз, заставляя её выгнуться на влажных простынях, и шепчет: — Не отворачивайся, Урарака-сан, я хочу видеть твое лицо. Очако-чан широко распахивает глаза, безмолвно хватая воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба — судорога проходит через ее тело, заставляя все мышцы напрячься, и она громко всхлипывает, давясь слезами и сжимая зубы. Внутри слишком горячо и влажно, и Очако-чан сжимается так резко и сильно, что Химико не выдерживает долго, последние пару раз входит и, резко вытащив, кончает, забрызгивая её живот и грудь. Тишина неспешно накрывает комнату, заползает с ветром через приоткрытое окно, окутывает их обеих. Очако-чан смотрит в потолок совершенно пустым, мертвым взглядом, тяжело дыша, и сначала Химико кажется, что она переборщила. Надавила слишком сильно и сломала, не рассчитав. Она превращается, чувствуя, как клочьями сползает чужой образ, волосы становятся длиннее, уменьшается тело, и мурлыкает нежно, ложась рядом. Целует Очако-чан в щеку, успокаивающими движениями поглаживая по бедру. Собирает губами соленые слезы, крепко прижимаясь к горячему голому боку. Будто утешает после произошедшего. Будто все это — не ее рук дело. Очако-чан совсем не реагирует, и Химико поднимается, рассматривая ближе, собирает пальцем сперму с её живота и задумчиво произносит: — Как думаешь, Очако-чан, ты бы забеременела? Она проводит по мокрой коже, размазывая белесые потеки. — Чей это был бы ребенок? Мой, твой и Деку-куна? — хихикает Химико, спускаясь вниз. — Разве не замечательно? Проводит пальцем от пупка ниже, зачерпывает еще и тянется между ног, внимательно наблюдая за реакцией, ловя каждое движение, каждый вдох. Прямо у цели Очако-чан больно толкает ее коленом, и Химико криво улыбается — не сломала. Очако-чан крепкая, ее не так просто поломать, и от этого сердце Химико рядом с ней бьется быстрее. Химико подпирает голову ладонью и рассматривает ее. Очако-чан встречает взгляд с надрывом, привычным отчаянием и тихой ненавистью, затаившейся глубоко на дне карих глаз, молчит, но Химико нравится и так, потому что вместе с этим в глазах Очако-чан появляется кое-что еще. Крошечная толика безумия, зеркального и прекрасного, будто Химико поместила туда часть себя, смогла пробраться совсем глубоко, в самую суть, зацепить то, что Очако-чан так ревностно оберегала от всех, даже от нее. Она тихо смеется, доставая ключ от наручников, и игриво шепчет, расстегивая их: — Очако-чан, тебе ведь понравилось? Как только застежка щелкает, Химико быстро оказывается лицом вниз, с вывернутой назад рукой. Она даже не успевает заметить движение и сразу расслабляется, наслаждаясь тяжестью Очако-чан на своей спине. Краснеет, чувствуя, как кровь снова превращается в кипяток — такая Очако-чан нравится ей еще сильнее. Особенно когда наваливается сверху, сдавливает локтем ее шею и душит — зло, яростно, непривычно мстительно. Химико хрипло стонет, ощущая острую нехватку воздуха, в этот момент она любит ее так сильно, что готова умереть — прямо сейчас и здесь, лишь бы Очако-чан не останавливалась. Но она еще не закончила, можно сделать все еще лучше, и Химико с усилием шепчет: — Под подушкой… Очако-чан вздрагивает, выпускает ее и тянется рукой под подушку. Цепляет пальцами и достает длинную черную коробочку. Химико поворачивает голову, тяжело дыша, и видит, как та неуверенно переводит взгляд с нее на коробку и тихо зло выдыхает. Ее руки сильно дрожат, когда она быстро снимает крышку, откладывая в сторону, не позволяя себе передумать, и Химико безумно усмехается, потягиваясь, как сытая кошка. Вот теперь Очако-чан точно приняла все ее подарки.***
Химико напевает себе под нос случайно услышанную мелодию и широко улыбается, пока идет по улице, звонко наступая ботинками в большие лужи. В них отражаются искаженные здания и неприветливо серое осеннее небо, но у нее вот уже почти месяц прекрасное настроение, и ничто не может его испортить, даже плохая погода. Она заглядывает в витрины магазинов, приветливо машет продавцам и хмурым прохожим, наверняка считающим ее сумасшедшей, и идет дальше. Даже не самые приятные задания Томуры, где приходится кого-то выслеживать, долго и нудно сидеть в засаде, и нельзя никого убивать, больше не выводят ее из себя. Химико абсолютно счастлива, ей хочется делиться этим счастьем со всеми. Она уже месяц наблюдает и точно знает, что Очако-чан больше не звонит Деку и даже не пишет. Не встречается с ним, не видится, а когда случайно сталкивается, то опускает глаза, скрывая незаметное отвращение, не позволяя себя коснуться. Выключает телевизор, стоит ему появиться на экране, и избегает общения — в геройском сообществе и на мероприятиях. Уходит от разговоров и упоминаний. На экране ее ноутбука больше нет новостей с ним, когда Химико заглядывает в гости. Очако-чан неприятно и тяжело — и так и должно быть, ведь Химико так старалась, помещая в ее голову это неприятие, самым действенным способом вырезая оттуда Деку. Химико умеет орудовать не только ножом и очень довольна получившимся результатом — Очако-чан еще долго не сможет смотреть на Деку без содрогания, помня, как он ее изнасиловал. Хоть она и знает, что это была Химико. Она мечтательно прикрывает глаза, вдыхая промозглый городской воздух, и бережно прижимает ладонь к животу — там, под слоями одежды, слева под ребрами, жаром отдается затянувшийся шрам. Он не очень большой, неровный, идущий крест накрест двумя длинными линиями. Всего лишь маленькая злая насечка, проба кисти на первом холсте, первые штрихи новичка. Крошечная метка принадлежности дрожащей рукой, испуганно мстительная, отчаянно яростная и неуверенная. У Химико мало шрамов, но этот, самый важный, она точно будет помнить. Когда Очако-чан закончила, выплеснув гнев, ее окровавленные руки сильно тряслись, и она с ужасом зашвырнула нож куда-то под тумбочку. Кровь запачкала простыни, и Химико даже сама все убрала и обработалась, пока Очако-чан сидела в ванной, заперевшись там подальше от нее. И подальше от себя. Но начало положено, и Химико продолжает приходить к ней, а Очако-чан продолжает сдаваться, впуская ее в квартиру на окраине после третьего звонка. И понемногу, крошечными шагами уступает ей себя. Химико уверена, что она еще войдет во вкус. Не может не войти, ведь Очако-чан так сильно ее любит. Они так сильно друг друга любят, что их любовь крепче любых связей, сильнее любых чувств, у которых есть название, лучше всего романтичного, что показывают в фильмах. Потому что они с Очако-чан уже смешиваются, объединяются, постепенно превращаясь в единое целое. Химико улыбается. Однажды Очако-чан не выдержит, и они обязательно нарисуют прекрасную картину. На самом лучшем в мире холсте. Вместе.