По самые уши

Нейто не мог вспомнить, с чего начался его личный кошмар. С дерзкой речи Бакуго на первом спортфестивале, их прямого столкновения там же или дальнейших встреч в академии и – прости, господи – на улицах города? Эта информация была, конечно, бесполезной, – повернуть время вспять всё равно не представлялось возможным, – но оттого не менее любопытной. Любопытство – мерзкая штука. Нейто допускал, что именно оно может быть первопричиной его внезапно возникших чувств. Катализатором, запустившим долбанную химическую реакцию. Рычагом, точкой невозврата, да как угодно! Только поэтому Нейто однажды посмотрел на главного засранца А-класса и с презрением меньшим, чем тот заслуживал, подумал: «Он всё-таки способный придурок». Девчонки бы сказали, что так влюбляются. Нейто не сказал себе самому ничего. Он просто понял: вляпался в самое настоящее не дерьмо даже – болото. Разумеется, всё это было необходимо скрывать. Не говорить друзьям, не давать никаких намёков в разговорах и продолжать активно язвить в адрес соперников, получая от этого тяжёлое, поистине мрачное удовлетворение. Но когда в очередной раз обозлённый Бакуго бросал на Нейто яростные взгляды, кривил губы, рычал в ответ оскорбления – да, чёрт возьми! У него сердце в пятки падало. К счастью, не от страха, потому что бояться Бакуго было для Нейто ещё унизительнее. Но… «Такую-то мать». Обычно ясные и спокойные мысли путались под напором душившей Нейто злости. Тёмной, проникающей в подкорку мозга, сжимающей глупое сердце. Злости на выпендрёжника Бакуго, на его отвратительный характер и длинный язык, на частые случайные встречи, но больше всего – на себя. За то, что сглупил и не выкорчевал ростки неправильных и неуместных чувств, пустил всё на самотек, и – оп-па! Премию Дарвина, пожалуйста. Интересно, чисто метафорически Кендо бы вручила её Нейто, если бы узнала? – Ты точно не бился на стажировке головой? – Когда дело касалось его, Кендо не отличалась большой тактичностью. Пожалуй, он сам провоцировал её на резкие выпады, но уже ничего не мог с этим поделать. – Или опять что задумал? Какой-то ты… – Не такой? – подсказал Тецу, приземляясь возле них на скамью и гулко стукая подносом о стол. Шум столовой звучал фоновыми помехами, но скорее просто отвлекал, чем напрягал. С разговорами и взрывами чужого смеха над ухом было легче, чем в тишине. – Лицо хитрее обычного, – простодушно сказала Пони напротив и улыбнулась. Кендо, наоборот, отложила приборы в сторону и наградила Нейто ещё одним подозрительным взглядом. Она явно призывала его устыдиться своего поведения, но чего-чего, а стыда он не испытывал. Ещё этой гадости в его душевном коктейле Молотова не хватало. – Ну, раз вы спросили… – Он поднял руки, сверкнув улыбкой. Привычная, она почти жгла губы – улыбаться сейчас не очень-то и хотелось, но Нейто не искал лёгких путей. – То вот! Мы уже третий год, и пора бы нам, наконец… Кендо издала сдавленный стон и просто пихнула его кулаком под рёбра, вынуждая замолчать. В противоположность ей, Тецу заинтересовано фыркнул, Пони чуть подалась вперёд, а Цубураба перестал жевать свой рис. Нейто были готовы слушать, готовы были участвовать в его новом плане, готовы вразумлять, и он снова понимал, насколько привязался к своим товарищам. Бакуго в его привычной жизни казался лишним. Иррациональным. И вот на него – такого, падлу, иррационального – Нейто дрочил в собственной комнате в общежитии. Запершись на ключ, при выключенном свете, глядя на ложащиеся на пол отсветы уличного фонаря. Сидя на кровати и прислонившись спиной к стене, холод которой чувствовался сквозь пропитанную потом футболку. Кровь предательски шумела в ушах, приливала к щекам и шее, и контрастом с холодной стеной Нейто чувствовал всё нарастающий жар. Он словно пожирал его изнутри, вышибал воздух из лёгких, заставляя судорожно вздыхать, чтобы потом до боли закусывать губы. Ни звука. Ни единого чёртова звука. Ни стона, ни вскрика – за одной стеной жил Тецу, за другой – Цубураба, и вдобавок о себе очень запоздало напоминала гордость. В такие моменты Нейто невольно думалось, что, если бы они трахались с Бакуго на деле, а не в его – «Ужас-то какой, за что!» – снах, он бы тоже не позволил себе показать слабость. Да. Это было бы ещё одно соперничество, а не тупые ванильные отношения. Нейто скользил ладонью по члену сильно, с нажимом. Грубо. И, конечно, быстро – ему казалось, что дикий придурок не способен на секс медленный и тем более осторожный. Только вот так, в сумасшедшем ритме или на адреналине после какого-нибудь боя, до звона в ушах и хриплого сбивчивого дыхания. Он слишком неудержимый – наверняка бы ещё и синяков оставил море, хренов эгоцентрик. Зажмуриваясь до красных пятен перед глазами, Нейто кончал, против воли представляя себе чужую злую усмешку. Ярко и живо, будто Бакуго прямо сейчас нависал над ним и пытался заглянуть в самую душу. И – тогда Нейто слегка стукался затылком о спасительную стену сзади, шипел от тупой ноющей боли и облизывал раскрасневшиеся искусанные губы. Иногда перебарщивал, и тогда Тецу стучался к нему в комнату: – Ты с кем там дерёшься? И Нейто отмахивался, торопливо вытираясь влажными салфетками: – Дерусь? Ночь на дворе, спи иди! Я тоже ложусь вообще-то. Он не мог объяснить ни друзьям, ни себе, почему всё так обернулось. Никакой рациональности, никакой логики, они с Бакуго – как карп кои и апельсин, ни капли общего. Если любовь действительно выглядит так, наваждением, то Нейто в ней по самые уши. Как в грёбаном болоте. «Какая ирония».