Favourite destruction

Дженни, некоторые соулмейты предназначены друг для друга просто для того, чтобы разрушать. Я отлично запомнила эту фразу, и в день когда мы с тобой, как настоящие разрушители, попали в ту грёбанную автокатастрофу, я поняла, что нам уже надо разойтись на разные концы этой земли, Шин Хосок. Поэтому я рассталась с тобой. Поэтому я зататуировала эту метку. Поэтому начала встречаться с дохрена хорошим парнем, аж тошнит. Поэтому когда отец в тысячный раз поднимает на меня руку, я звоню тебе. Тебе, чёрт тебя подери. Снова буду разрушаться в тебе. Разрушать тебя. Лучший друг и злейший враг. — Вон… Тихо, очень тихо, сквозь всхлип. А ты, наверное, снова в каком-то шлюшном клубе, не сильно трезвый и не сильно мой, ведь какая тебе нахер разница что там за метка, когда ты трахаешь очередную суку и напрочь забываешь обо мне. Или не забываешь? Видишь, сколько во мне эгоизма. Я хочу от тебя уходить, но не хочу, чтобы ты даже на секунду забывал обо мне. Кажется, метка на моём теле исчезнет и я вместе с ней, если это случится. — Где ты? Твой голос, в котором волнение за глупую меня. Меня, которая исцарапала твою машину однажды в тумане злости, а потом порезалась о бутылку, которую ты разбил. Готова поспорить, ты сейчас держишься за голову, пробираешься сквозь пьяную толпу, еле стоя на ногах, отпихиваешь девушек, желающих на тебе повиснуть сегодня и направляешься ко мне. Я знаю твой каждый шаг, а ты мой каждый вздох. Моя жизнь самая настоящая fucked up — в ней столько хаоса. Я вообще-то сама запуталась уже. Я понятия не имею, как живу и что делаю, но знаю, что с тобой что-то делать и с тобой дышать не должна. С тобой — вообще не должно быть в моей жизни. Помнишь, как мы сбежали на пару дней, а я не спрашивала откуда ты достал деньги? А потом в ссоре разнесли тот без того еле дышащий номер еле дышащего отеля в Техасе. А помнишь, как забрели на какую-то вечеринку, где я от ревности подралась? А помнишь, как ты избил моего отца за то, что он меня ударил? И потом помнишь тебя задержали, потому что он на тебя заявил. А помнишь, как ты бил каждого, кто на меня смотрел, поэтому в колледже было правило с глупым названием «глаза мимо Дженни». И потом тебя выгнали, помнишь? И потом меня тоже выгнали, помнишь? Нам сказали, что наши метки нас разрушат, но нам ведь было всё равно. Поэтому в той ссоре в машине я сказала «ну давай разобьёмся к херам, чтобы дышать легче было», а ты ведь всё понимаешь буквально и исполняешь мои желания. И только я знаю что чувствовала, когда врачи сказали мне сильно не надеяться. Температура моего сердца тогда приблизилась к нулю. Я не знала молитвы, но молилась всю ночь. Ухаживала за тобой пока тебе не стало лучше, а потом случилось моё «я не очень хочу с тобой разговаривать видеться, целоваться и спать». Это всё было слишком для меня. Всё. Слишком. Ты слишком. А потом я решила, что с тобой я не могу. Но оказалось, что и без тебя никак. Ты приезжаешь так быстро, что кажется я совсем недавно положила трубку. Сначала вижу твою тёмную макушку, а потом твоё хмурое лицо, которое ты по нос прячешь в любимой чёрной водолазке. И её я люблю. Привет, мы не виделись месяц. Вернее, я тебя избегаю месяц, пытаясь приучить нас двоих к новой жизни друг без друга. За это время я похудела, а ты, видимо, качал руки подниманием левых девиц, у которых нет твоей метки, чёрт возьми. — Он в доме? Ты даже воздух делаешь тяжёлым и почти не обращаешь на меня внимание, ведь ты пришёл, чтобы обидеть того, кто обидел меня, и тебе плевать, что это мой родной отец. — Просто… забери меня отсюда. Я прошу. Я капризная. Я плакса. Ты останавливаешься прямо рядом, почти плечо об плечо. Раздумываешь. Я смотрю на тебя, а ты на меня нет. Секунда. Две. Три. Четыре. Давай же, зажги моё сердце. И вот ты наконец поднимаешь на меня глаза. Смотришь именно туда, где покраснение на щеке и скуле. А я замечаю, как сильно-сильно сжимаются твои кулаки. — Садись в машину. Ты не джентльмен. Ты грубый. Ты приказываешь. Ну, а я кутаюсь в свою ярко синюю кожанку и иду в твою машину. Ты заходишь в дом. В мой еле дышащий дом. Я слышу мат, что-то падает, что-то разбивается. Прости, отец, мне всё равно. Называться отцом недостаточно, надо им ещё стать. Ты не стал. И мне плевать на всё, только бы хозяин моей кривой судьбы не пострадал. А может, всё дело в том, что, говорят, метка затуманивает рассудок, и мы просто начинаем жить одним единственным человеком, и всё остальное теряется, все другие люди теряются. Наш мир другой. Мы другие. А мы с тобой так совсем другие. Шизофреники, может? Ты красил волосы в красный, синий, оранжевый, а я уставала ржать, что метка меняет цвет вместе с тобой. Тогда я покрасилась в зелёный, на день правда, но этого хватило, чтобы ты завыл, ведь Шин Хосок ненавидит зелёный. И вот ты выходишь. На кулаках кровь, а на лице словно нет уже того напряжения. Тебе стало легче. Я ничего не говорю. Ты ничего не говоришь. Просто нажимаешь на газ и мы едем. Минут десять едем в тишине. — Почему не позвонила своему гуд бою? Усмехаешься. Нет, не так как ты любишь. А как я люблю. Вот так усмехаешься. — Я не знаю его номер наизусть. Мой ответ заставляет тебя снова усмехнуться, но теперь иначе. Теперь это перерастает в улыбку. Тоже ту, которую я люблю. Я ничей номер не знаю. Я и номера подруг не помню. Зачем, когда есть ты? Но, по правде, наверное, мне просто нужна была причина позвонить тебе, позвать тебя. Оправдание для себя самой. Я ведь хотела доказать нам двоим, что мы можем друг без друга, а сорвалась. А ты ведь просто ждал, что я всё равно приползу к тебе, да? Пока мы стоим на светофоре, я беру твою руку, ты еле заметно вздрагиваешь, а я осторожно касаюсь губами костяшек пальцев. Нам так нужно находиться вдали друг от друга, чтобы не ранить, но кто-то вечно нарушает это «вдали». Я скучала по твоим рукам. И сейчас наше вдали нарушаешь ты, потому что мы едем к тебе. Твой дом такой уютный, знаешь? Маленький до ужаса; кровать старая, скрипучая и одна; кухня для двоих слишком узкая, зато в душевой мы отлично помещались. А твои разноцветные занавески это вообще отдельная история. Все цвета только не зелёный. В нашем странном мире столько людей, так почему именно ты, а не мой гуд бой, скажем? Мы доезжаем в молчании, и твоя рука в моей до сих пор. Я обожаю твою квартирку. И твоих соседей обожаю тоже. Они вечно стучались, когда мы в тысячу не помню какой раз ссорились, потому что это походило на ядерную войну. Возможно, нам стоило бы обратиться к семейному психологу, ну такому, знаешь, к которому обращаются семейные пары во время кризиса. Но мы не семейная пара и даже не знаем, где найти такого психолога. И у нас даже не кризис. Возможно, я просто не могу найти общий язык с двумя мужчинами, являющимися частью моей жизни — отец и ты. Но разница есть. Ты никогда не поднимал на меня руку, а я никогда не любила отца так сильно, как тебя. Шин Хосок или моё любимое «Вон», ты единственный мужчина в моей жизни, которого я люблю. Знаешь? Знаешь. Но мне это так не нравится. Дженни, которая любит Вонхо. Ненавижу, что люблю, если честно. Ты выворачиваешь все мои слабости, все мои психи, и сам становишься каким-то больным на голову ублюдком рядом со мной. Мы ведь только и слышали, что нам лучше держаться подальше друг от друга. Наверное, мы очень послушные, раз я захожу в твою квартиру. Я давно не была здесь. Прямо у двери выстроены бутылки от виски и банки от пива. Когда под ногу попадает одна, потому что в маленьком коридоре жутко темно, я ругаюсь. — Ты пил по мне, что ли? — Нет, пил я просто так. А по тебе только сходить с ума нахер можно. Проходи быстрее, пока крысы не забежали, а то как в прошлый раз будешь пищать до головной боли. Ненавижу крыс. Ненавижу твою серьёзность и простоту в признаниях даже на мой самый простой сарказм. Я чувствую себя слабой. Чувствую себя предателем, который пытается спастись один. Чувствую себя твоей. Прекрати делать меня своей. Я скидываю кроссовки и куртку, пока ты заходишь внутрь и зажигаешь свет на кухне, от которой и коридор освещается. Ты по сути типичный представитель парней, которые живут одни, но у тебя было хоть немного чище, когда я оставалась здесь и учила готовить рамен самому, а не жрать покупной в магазинчике. Правда каждый раз эти уроки заканчивались тем, что ты усаживал меня на стол, раздвигал ноги, скидывал боксёры и без лишних движений резко входил в меня, говоря, что нежным будешь в следующий раз. И ты правда был. В тебе бывали внезапные порывы нежности, когда мы просто лежали голые и втыкали в твой телик, а ты как кот щекой гладился о мою руку. Когда я прохожу на кухню и вижу идеальную чистоту, то даже не замечаю протянутую пачку замороженной фасоли. — Приложи к щеке. — У тебя кто-то убирается? — Да, девушки с которыми я трахаюсь. Так ты будешь это брать? Понимаю, что мне нужно или взять чёртову фасоль и приложить к щеке, или взять и швырнуть тебе в лицо. — Ясно, значит, не будешь. Ты актер, каких свет не видел. Кидаешь замороженный пакетик обратно в морозилку и включаешь старый электрический чайник, который уже даже не отмывается. — И сколько их было здесь — уборщиц? И сколько их было тех, которые прикасались к тебе, целовали тебя, прижимались к тебе — моему? — Тебе какая разница, мы же расстались? Развернувшись ко мне, ты присаживаешься на столешницу, скрещиваешь руки на груди и под этим тяжелым видом и взглядом у меня все колкости на языке застревают. Я повторяю позу за тобой и запрыгиваю на кухонный стол, где всегда стоит свечка со спичками на случай, если в доме выключится свет. — Я спросила ради поддержания разговора. А так мне похер. Так похер, что аж сорвать с себя кожу хочется вместе с чёртовой меткой, кричащей о том, что ты мой, а я твоя. — Когда ты съедешь уже от этого ублюдка? Этот ублюдок. Мой отец. Не чей-то, а мой родной отец. Я десятилетняя досталась ему в подарок от мамы, которая родила, и от бабушки, которая умерла и не смогла за мной смотреть. Нежеланный подарок. Восемь лет вместе и побоев не сосчитать, как и моих побегов, которые ему похер, но я возвращалась потому что больше не к кому. Пока не появился ты — Шин Хосок, родившийся со мной в один день и в одно время — два тридцать пять ночи. — Когда найду квартиру и работу, где платят побольше чем в моей чёртовой кофейне. — Смешно. Пай мальчик не может тебя взять к себе, что ли? Пай мальчик — простой человек без метки, как и другая половина жителей не нашего с тобой мира. Пай мальчик живёт с мамой и папой, учится в лучшем университете Сеула, носит очки и сумку с ноутбуком, приглашает на свидания, ни разу не пытался меня поцеловать (и слава богу), прицепился ко мне неизвестно зачем, а я решила, что лучше спокойно сидеть с ним в скукоте человеческой жизни, чем безумствовать с не пай мальчиком — Вонхо. Но это я так решила. Сердце у меня совсем другого мнения, как и судьба, наверное. — Зачем вообще он тебе, Дженни? Я словно ждала этот вопрос. — Чтобы укрыться от тебя. Чтобы не быть с тобой. Парень, с которым я должна быть, но не хочу, резко отталкивается от столешницы и в два шага оказывается передо мной. Разве так можно делать, Шин Хосок? Сколько жизней у меня по-твоему? Сколько дыханий у меня по-твоему? Потому что каждый раз, когда ты рядом, кислород перекрывается чем-то. Становишься между моих ног, берёшь моё лицо двумя руками, чтобы я подняла голову и смотрела тебе в глаза. Только тебе, только в глаза. Чтобы честно, чтобы открыто. Начинаешь прищуриваться хитро, точно что-то придумал в голове. — Тебе так сильно хочется драмы и сложностей, что ты создаёшь её на пустом месте. Этот мир поделён на два — обычные люди и мы. И из всех существующих, твоя долбанная линия судьбы выбрала меня. Ты действительно думаешь, что сможешь сбежать от этого? Ты очень глупая, если веришь в такую херню. Если веришь, что твое имя будет отдельно от моего. Глупая. Гладишь меня по лицу и запускаешь пальцы в волосы, а потом резко целуешь меня в губы. Мне так страшно, просто пиздец. Страшно, что можно весь чёртов непонятный мир променять на тебя, ведь мне больше ничего не нужно. Я бы могла использовать вместо кислорода тебя, прикинь. Хватаюсь за край твоей водолазки, потому что нет смысла хвататься за надежду держаться от тебя подальше. Пусть лучше это будет водолазка. По твоим губам скучала так же, как и ты, судя по всему. Безумно. Просто как-то ненормально. скучала. Ты улыбаешься сквозь поцелуй, чувствуя, что победил. Но ты никогда и не проигрывал. Я могу переехать на другую планету, а всё равно останусь твоей. Ты целуешь глубоко, заставляя меня еле дышать даже носом, а из-за накатившей страсти еле думать головой. Я вообще с тобой еле. А без тебя ещё хуже. Ты внезапно отстраняешься. — Скучала по мне, да? Но ты ведь знаешь ответ. — Нет. — Я тоже. И я так скучала по привычке носом щекотать тебе шею, а потом целовать туда, где чёрная метка. По твоему запаху скучала, ведь ты всегда пахнешь вкусно и как-то по-родному. Но ты перебиваешь меня снова. — Мы не переспим, чтобы ты потом пыталась жить без меня. Мы переспим, когда ты будешь умолять и собираться жить здесь. Ты всегда был больным и непредсказуемым. Кто со стояком блять такое говорит? Голова кругом. Но так даже лучше. Я для тебя не просто метка. Не просто закон. Не просто одна из. Я для тебя «собираюсь жить здесь». Я молча скрещиваю руки на твоей пояснице и зарываюсь лицом в область груди, вдыхая запах стирального порошка вперемешку с твоим парфюмом, исходящим от твоей водолазки. Ты гладишь меня по волосам, и происходит только что-то понятное лишь нам двоим. Целуешь меня в макушку. Я твоя кривая линия судьбы. Ты моя разрушительная линия судьбы. Кто вообще придумал нас вместе? — Можно мы просто полежим? Я задаю странные вопросы, даже не взглянув на тебя, а ты их странно понимаешь. Я так скучала по твоим сильным рукам, которые без разрешения подхватывают меня за ягодицы и через пять шагов опускают на ту самую скрипучую и старую кровать. Да, я это и имела в виду. Ты отвлекаешься лишь на секунду, чтобы возвыситься так надо мной и стянуть с себя водолазку. Я стягиваю свою чёрную футболку и кидаю на пол. Твои глаза темнеют, но ты не передумал. Ты стальной и всё должно быть по твоему. А я люблю, чтобы по моему, поэтому мы не сходимся. Поэтому разрушаем сталь друг друга. Ты в джинсах падаешь на кровать, а я тут же подбираюсь ближе. Кладу голову тебе на грудь и по этому тоже соскучилась. Вот так просто лежать на твоей широкой груди и рисовать какие-то непонятные узоры указательным пальцем вокруг соска. Целовать тебя в плечо и ощущать, как ты играешься с моими волосами. На животе у тебя свежий шрам, довольно-таки большой — память о нашей аварии. У меня он меньше, но зато теперь у нас есть ещё одни метки, созданные именно нами. Разве это не круче? Ты обнимаешь меня, а я под тяжестью твоих рук как в домике. Как маленькая. Ничего не страшно. Завтра этим рукам придётся тащить мой чемодан с вещами пешком по лестнице, потому что идиотский лифт ведь не работает в этом доме. А потом ты будешь целовать метку на моей ключице. Кривая линия долбанной судьбы.