Gezellig

В Москве шёл дождь. Джонс раздраженно запахнул ворот куртки и опустил голову, стараясь сохранить очки хотя бы частично сухими, и тоскливым взглядом окинул стремительно тонущие в тёмной жиже новые кроссовки. Замечательно. Десять часов назад Альфред был дома, наслаждался мягким солнечным теплом и носился по сухим улицам, беззаботно улыбаясь прохожим, неизменно улыбавшимся в ответ. Кругом царила атмосфера жизнелюбия и радушной простоты, даже несмотря на то, что извечно растянутые в улыбке губы являлись не более, чем данью американскому менталитету, за которым у людей стояли реальные проблемы, плохое настроение и даже раздражение. По приезде в Россию все сразу же изменилось: Альфред уже успел столкнуться в аэропорту с парочкой опаздывающих на самолет пассажиров, которые практически сшибли Джонса с ног тяжелеными сумками; чуть не разбил очки, неловко впечатавшись в раздвижную дверь с неприметной табличкой "не работает", хотя вроде недавно в аэропорту проходил капитальный ремонт; обнаружил, что на улице его ожидали ливень и пробирающий до костей ветер, от которого совершенно не спасала относительно лёгкая одежда. Везде, куда бы не пал взгляд Америки, царили серость и недружелюбное уныние, словно сам город вместе с его жителями был не рад чужаку и решил отбить у последнего всякое желание здесь находиться. Однако в случае с Альфредом это не работало: если бы Америку могли остановить плохая погода или необоснованный негатив, он бы не был Америкой, хотя мир в этом случае наверняка бы счастливо и спокойно вздохнул. Звонить Брагинскому Альфред даже не собирался: ключи от неприметной маленькой квартиры в хрущевке покоились где-то на дне сумки, поэтому предупреждать Ивана о своем визите особой необходимости не было. К слову, воспоминания об облике этой самой квартиры положительных эмоций не прибавили, но она являлась территорией Брагинского, на которой Альфред выступал лишь незваным гостем. Обычно их встречи проходили в совсем другом антураже: дорогой и просторный номер отеля, где можно было ломать любую мебель, проливать алкоголь на ковры и простыни и безнаказанно повышать голос, срываясь на нецензурные крики или же хриплые стоны. Сейчас же речь о подобном даже не шла: это был хрупкий, тихий, близкий сердцу Брагинского «дом», в котором их обычная яростная страсть оказалась попросту неуместной. Джонс не любил приходить туда: эта квартира - мрачное, неуютное, чужое для него место, которое стало слишком явным доказательством того, что происходящее между обитателями давно перешло грань «эмоционального секса после ссоры без продолжения». И все же, именно там Альфред решил провести несколько дней у России, не задаваясь лишними вопросами и не давая себе возможности передумать. Прибыл к месту назначения Джонс окончательно промокший, замерзший и дико голодный. Поэтому вместо долгожданного пинка, который, как рассчитывал Альфред, хотя бы частично компенсирует его раздражение, Америка лишь неторопливо провернул ключ и зашел в квартиру. Опустив сумку на пол и встряхнув головой, разбрызгивая воду во все стороны, Альфред окинул хорошо знакомое помещение взглядом. Удивительно, но встречать его никто не вышел, хотя судя по висевшему у входа пальто, хозяин был дома. Решив пожалеть Брагинского (свой нос), Альфред разулся, хоть соблазн пройтись в обуви был велик, и заглянул в пустую гостиную, а затем в крохотную спальню. Брагинский обнаружился именно там и в данный момент спал – расслабленно лежа на кровати, перевернувшись на живот, без обычной растянутой футболки и в мягких серых штанах. «Совсем по-домашнему», - со смешанным чувством подумал Джонс, не сдержав тихого смешка и делая пару шагов к Ивану. Рука того свисала с кровати, длинные пальцы касались пола, а рядом обнаружилась раскрытая книга. Видимо, Иван заснул при чтении и выронил ее. Наклонившись, Альфред заинтересованно поднял книгу, рассматривая и пытаясь разобрать поблекшие золотые буквы на обложке. Томик стихов Есенина. Полистав пару страниц, текст на которых Джонс понимал через слово, он снова глянул в сторону России и наткнулся на любопытный ответный взгляд из-под полуприкрытых век. Не было похоже, что Брагинский удивлен или же застан врасплох – лишь на секунду литые мышцы спины напряглись, но затем, когда Иван понял, кто перед ним, снова разгладились, выдавая полную расслабленность хозяина. - Так ты не спал, - полувопросительно-полуутвердительно сказал Альфред, вновь возвращая внимание к книге и начиная активно вертеть ее в руках. - Спал, - чуть хрипловатый голос подтверждал его слова. – Но не заметить чужака в доме – чревато последствиями, этому жизнь научила. Зачем ты здесь? - А ты мне не рад? – Альфред искоса наблюдал за медленно принимающим сидячее положение Брагинским, взъерошенным и еще немного рассеянным после сна. От него практически физически ощущалась волна особого, бывающего только при пробуждении тепла, и Альфред подавил порыв коснуться, проверить свои ощущения. - До последнего надеялся, что такой раздолбай, как ты, все-таки потеряет ключи. - Не потерял. - Да уж вижу. Воцарилась тишина. Альфред продолжал держать несчастную книгу, считая ее самым важным, что можно найти в квартире, Иван же лениво скользил взглядом по комнате, про себя отмечая, что, все-таки, не помешало бы повесить какую-нибудь картину или поставить на подоконник цветы, чтобы разбавить царившую кругом серость. Обычно Брагинский ничего подобного не замечал, но появление Джонса будто открывало ему глаза. Альфред совершенно не вписывался в обыденный пейзаж со своей футболкой ярко-голубого цвета, звенящими при каждом шаге металлическими жетонами, сверкающими за стеклами очков глазами, чем бесил неимоверно, нарушая одним своим присутствием привычную картину мира. Наконец взгляд России остановился на самом Джонсе. Только сейчас Иван обратил внимание на то, что с одежды и кожи гостя стекает вода. - Ты в Москве-реке успел искупаться? - О да, как раз после приезда пара свободных минут выдалась. Их взгляды снова пересеклись, и в сирени напротив что-то резко переменилось, а Джонс шумно выдохнул, словно получив удар под дых. В это мгновение он вспомнил, зачем вообще приехал сюда, вытерпел ужасную погоду, недовольных собой и жизнью людей, неуютную квартиру. Он сделал шаг вперед, и Брагинский слегка раздвинул колени, позволяя стать вплотную. Рука осторожно скользнула по пепельным волосам, спустилась к скуле. Россия прикрыл глаза, подаваясь навстречу чужому прикосновению. Холодные влажные пальцы Альфреда резко контрастировали с горячими ладонями Ивана, которые тот опустил на чужую талию, затем прижимаясь лбом к животу. Так они и простояли несколько минут, пока Иван не сказал Джонсу снять мокрую одежду, а Альфред, все еще промерзший до костей, не придумал быстрый способ согреться.

***

- Я скучал, - сказано нарочито равнодушно, словно озвучен прогноз погоды. Иван выдохнул дым и снова затянулся, в пол-оборота сидя к развалившемуся на кровати Альфреду. На лице американца не промелькнуло ни одной эмоции, подтверждающей важность только что произнесенных слов, и Брагинский в очередной раз удивился, что за слабость у Джонса такая к театральным выходкам. Особенно когда он лежит голый в разворошенной постели перед человеком, который знает его почти так же хорошо, как себя. - Признайся, Джонс, тебе просто стало скучно, - конечно, Брагинский знал, что дело совсем не в этом. Чтобы развеяться, Альфреду совершенно не обязательно было тратить пол дня на дорогу на другой конец света. Джонс лениво дернул плечом, до сих пор ощущая приятную тяжесть в мышцах и блаженное умиротворение. Не то что двигаться, даже думать не хотелось. И, разумеется, он знал, что Иван тоже все знает. - Я надеюсь, у тебя не пустой холодильник. Я чертовски голоден. Особенно теперь. Брагинский только молча хмыкнул, неопределенно махнув рукой в сторону кухни, мол, сам иди посмотри, и отвернулся обратно к окну. Альфред потянулся, вставая с кровати, и схватил первую попавшуюся кофту Брагинского, которая оказалась немного великовата, но американца это не особо смутило. Джонс был прекрасно осведомлен, что Ивана раздражало, когда он брал его вещи, поэтому отказать себе в привычном развлечении никак не мог. - Засранец, - почти удовлетворенно прокомментировал Россия, которого явно забавляла такая вопиющая наглость и полное отсутствие инстинкта самосохранения. В ответ ему раздался лишь звон посуды и несчастный писк древней микроволновки. Gezellig.