春春春
Джеда была одним из первых миров, сбросивших почти двадцатилетнюю имперскую оккупацию после падения Императора. Сказывалась общая измотанность имперского контингента этой пустой и неприветливой землёй с крайне скудными запасами продовольствия и воды и, конечно же, деятельность партизан. Каждый вносил свой вклад: кто оружием, кто информацией, кто снабжением, кто укрывал диверсантов, кто выхаживал раненых, кто продолжал молиться несмотря на то, что большинство храмов было разрушено… но истинным ночным кошмаром имперских сил были, конечно же, партизаны радикала и экстремиста, ветерана Ондеронских войн Со Герреры. Каждый его боевик стоил сотни элитных имперских солдат – именно партизаны Герреры все эти годы так выматывали оккупантов, и именно они круто переломили расстановку сил на Джеде, когда Император пал, – оставив силам Альянса лишь завершить уже начатое. Империя убралась с Джеды, и жизнь постепенно начала входить в колею. Солдаты Герреры ещё какое-то время разбирались с имперскими недобитками и мародёрами, желавшими поживиться за счёт чужой беды. Бейз Мальбус и Чиррут Имве, давние знакомые полевого командира, вносили свой вклад не только планированием диверсий и собственным оружием и кулаками. Когда пришло время заново вдыхать жизнь в полуразрушенный город, их усилия оказались ещё более ценными. Ещё не отгремели последние выстрелы и взрывы, как Чиррут приступил к тому, что снилось ему напряжёнными ночами под оккупацией – к восстановлению самого ценного, что было на пустынной луне, и что имперские захватчики уничтожили практически полностью. Храма Кайбера. Объём работы мог показаться невыполнимым, но Чиррут быстро собрал энтузиастов: Храм Кайбера был главной святыней всего сектора Тераби, и добровольцев нашлось немало. Они собирали деньги, материалы, старых имперских дроидов, новых добровольцев… По чудом сохранившимся материалам и по памяти самих Хранителей были восстановлены лекции и тренировки в здании Храма, благодаря одной лишь Силе уцелевшем при бомбёжках. Бейз, как и поклялся много лет назад, не отходил от названного брата. Ворча на неугомонность и наивную преданность монаха, он, однако, терпеливо работал наравне со всеми: что на стройке, что на тренировочной площадке, что в лекционном зале. Проклинавший Силу и годы обучения в Храме, отрёкшийся от Неё, от Кайбера и от веры вообще, Бейз сейчас (хотя отрицал это) был молчаливо счастлив снова служить и Храму, и Кайберу, и Силе. Долгожданная победа изменила всё вокруг: наконец-то Джеда была свободна и потихоньку восстанавливалась из руин, возрождалась и материально, и духовно. Дышалось легко и вольно – ещё прекрасней, чем в далёкой юности. В воздухе витал весенний аромат перемен, но одной из них Бейз не ждал абсолютно. Он был готов к любому повороту судьбы, к чему угодно, но только не к такому. Он никогда не думал, что свяжет жизнь с женщиной. Детство в академии с единственной мечтой стать достойным звания послушника Кайбера. Потом Храм с его кодексом безбрачия – и безоговорочное следование кодексу – да и не было ни времени, ни желания отвлекаться от тренировок, медитаций и молитв – не зря Бейза в своё время называли самым преданным последователем Кайбера. Потом – имперская оккупация и партизанская война… Было не до этого, да и не привык Бейз на девушек заглядываться – они, как и мужчины, делились лишь на послушниц и прихожанок, на гражданских, которых нужно было защищать, солдат, с которыми нужно было работать плечо к плечу, и имперских собак, которых нужно было… Особых планов на будущее он не строил: сложно что-то планировать, когда твой город каждый день обстреливают из истребителей и танков. Бейз думал, что рано или поздно отдаст жизнь за свой дом, за Джеда-сити. Или за Чиррута – а такие шансы своенравный и беспокойный друг подбрасывал нередко. Сейчас война отступала, постепенно оставаясь позади, но отголоски взрывов не способны заглохнуть за пару лет… И вот постепенно и в то же время внезапно в его жизни появилась Мей. Она была воспитательницей в импровизированном детском доме. Война всегда оставляет беспризорников и сирот, а в полуразрушенном городе, терзаемом оккупацией, кроме добровольцев, заботиться о них было некому. Бейз и Чиррут старались помогать по мере сил и раненым, и старикам, и детям, но наводчики и диверсанты из них были куда лучше, чем сиделки. А вот те, кто по-настоящему заботились о слабых, как раз нуждались в защите, и станковый бластер с посохом не раз спасали жизни тех, кто сам спасал беззащитные жизни. Когда остатки имперского гарнизона дезертировали или были уничтожены, детей пристроили в Храм. На первое время им нужна была воспитательница, и Мей в числе нескольких других вызвалась заботиться о них в новом доме. Но до стабильности по-настоящему мирного времени было ещё далеко, и Мей вместе с другими гражданскими-добровольцами всё ещё нуждалась в защите не меньше детей. Чиррут к тому времени был полностью погружён в дела по возрождению Храма, и Бейз сам собой взял на себя ответственность за вынужденных гостей Храма. Ему, по сути никогда не общавшемуся с кем-то, кроме монахов, диверсантов и солдат, непривычно было проводить время с Мей, но работа занимала всё внимание, и чувство неловкости оставалось на периферии сознания. Его восхитило тогда, как отважно она защищала детей и по мере возможностей помогала сначала партизанам, а потом и тем, кто принялся восстанавливать город. Сколько в этой хрупкой молоденькой женщине было отваги и самопожертвования… Так и получалось, что Бейз оберегал её и корпус детей сначала от имперских солдат, потом от местных бандитов – пока их не отправили в такую же импровизированную тюрьму, потом он помогал ей с размещением новых людей в полуразрушенных помещениях Храма, потом они вместе делали ремонт и обустраивали уцелевшие помещения… Однажды после очередного тяжёлого дня она уснула, положив голову на его плечо. По его спине пробежал холод – настолько это было неожиданно и непривычно. Смелая, сильная – и вдруг столько доверия и близости… Да к кому – к нему! Грубому, неотёсанному мужлану, вечно пахнущему пóтом и строительной пылью, боевику и убийце… А потом Бейз внезапно поймал себя на желании положить ладонь ей на голову, на мягкие волны шелковистых волос. Но быстро одёрнул себя: то ли оттого что его рука была слишком тяжела и груба, то ли… он и сам не мог понять. Лишь осторожно вынырнул из-под неё да скорее сбежал, напоследок задержавшись и укрыв её пледом. Работа продолжалась, корпуса росли, появлялись новые люди и новые заботы, и вот Бейз уже чувствовал, что работать с Мей было легко и интересно, словно и не было того напряжения первых месяцев и даже лет. Бейз глубже узнавал и её, и, казалось, самого себя. Незаметно для него она из спасённой подопечной стала сначала единомышленником, потом близким товарищем и другом, а потом и… – Бейз! Банштай готов, я накрываю! Банштай… Не крупа из просроченных имперских сухпайков и не местное сено, не годное даже для гаур-яков, из которого Чиррут каким-то чудом умудрялся варить условно съедобную похлёбку… Банштай – жирный суп на травах и молоке, щедро сдобренный пельменями с тофу… Бейз вообще не представлял, что еда может быть настолько вкусной, и каждый раз с замиранием сердца ловил доносившиеся с кухни умопомрачительные ароматы. В проходе мелькнуло лёгкое длинное платье – и даже большой живот не мешал грации и стати хрупкой невысокой Мей. Бейз замер в коридоре с пыльными печатками в руках. Сейчас Мей была особенно прекрасна и нежна, вся окутанная любовью, словно сотканная из любви. Он почувствовал, как к шее и лицу прилил жар. Всё это было до невозможного прекрасно, словно творилось не сейчас и не с ним – просто потому, что с ним случиться не могло. Он боялся спугнуть это невесомое счастье, он боялся даже дышать. Боялся даже пальцем прикоснуться к ней, чтобы не разрушить восхитительное видение, чтобы ни в коем случае не ранить своей грубостью. Он и сам тогда не понял, как у них всё получилось… он тогда словно выпал в иное измерение. Мир перестроился картиной самых дивных красок, нежно бушевавших внутри, он сам преобразился до невозможного и всё не верил, что волшебство творится, что чёрные космы смешиваются с тяжёлыми чёрными волнами, что сердце бьётся у сердца, и она, его фея, его богиня, скользит тонкими ладонями меж его крутых лопаток и целует его, зажмуриваясь от счастья. Всё смешалось калейдоскопом чего-то очень глубоко личного и невообразимо прекрасного – Бейз был ослеплён этим откровением, словно яркой и продолжительной вспышкой, и не помнил ничего – лишь то, что это было божественно – столько близости, нежности и любви, столько какого-то неземного света… Такого когда-то сдержанный монах и уже давно суровый и аскетичный боевик не испытывал никогда в жизни. Он устыдился и более не смел даже думать о таком, не то что касаться её хоть пальцем – и сейчас лишь любовался ею, завороженно застыв и слушая оглушительные удары собственного сердца. Кто бы мог подумать, что в начале шестого десятка человек способен открыть в себе столько нового, столько доселе невиданных чувств? Бейз вообще был с чувствами… на «вы». Гнев, страх и снова гнев были его миром последние десятки лет, а ещё преданность, долг и желание идти до победы – или до конца – во что бы то ни стало. А более тонкие и сложные материи – так он считал – были ему неведомы. Как оказалось, лишь до последнего времени. Грубые руки громилы, больше привычные к гранатам, станковому бластеру, мазуту, а теперь – к каменным плитам и кускам арматуры, сейчас держали в одеревенелых пальцах нежные лепестки, которые, как ни странно, льнули к натруженным ладоням… Узнавая Мей ближе, Бейз всё больше поражался тому, как она – такая хрупкая и нежная – выживала во время оккупации и умудрялась при этом помогать ещё более уязвимым. Сила берегла – говорила она. Но он-то прекрасно понимал, что никакая Сила не убережёт того, кто не может сам постоять за себя. И её внутренняя сила, позволившая сохранить себя физически и духовно, делала её ещё прекраснее… Каждый раз, просыпаясь поутру, первые мгновения Бейз не мог поверить, что это не было сном. Впрочем, даже во сне он не испытывал такого счастья: после осквернения Храма Кайбера ему снились в основном взрывы и крики послушников, которых вытаскивали из-под обрушившихся обломков, – и ещё шлемы имперских штурмовиков, которые он проламывал своими же кулаками. А сейчас в его доме – доме, а не заброшенном бункере или дыре под развалинами полуразрушенных стен – царили уют и тепло. Такие непривычные и странные, но буквально за несколько месяцев ставшие такими родными. Из мебели раздобыть пока удалось только пару столов, стульев и какое-то древнее оборудование на кухню, не было даже кровати. Мей застелила полы коврами и перинами – простыми, какие удалось раздобыть по окончании войны – но Бейз каждый раз, возвращаясь домой, таял ещё с порога. Коврами же она завесила пока не отделанные стены – от ночных джеддийских холодов. Пахло в доме теперь не техникой, машинным маслом, гарью, заношенной одеждой и полусъедобными сухпайками, а свежим хлебом, молоком, выпечкой, чистым бельём, ароматными травами и цветами. И на столе каждый день был если не умопомрачительный банштай, то не менее умопомрачительные пироги, пьянившие Бейза вместо любого вина. Каждое утро Мей расчёсывала его неподатливые космы, и теперь вместо двух свалявшихся дредов, помнивших едва ли не развёртывание имперской оккупации, суровое лицо с извечной полуседой щетиной обрамляли две толстые чёрные косы, переплетённые ремешками и украшенные небольшими бусинами. Увидев свой защитный комбез выстиранным, Бейз не сразу узнал его, а стопку свёрнутой ткани – белой с льняным отливом – и вовсе невозможно было принять за полный комплект совершенно новых портянок: Мей сделала их взамен старых… о которых и упоминать было неприлично, не то что использовать. Грубые руки вояки десятки лет не знали не то что заботы – даже нормальных условий труда, но Мей сама натирала их витаминным сахимовым маслом, и уже через пару недель извечное раздражение от техносмазки и мазута прошло, а застарелые трещины в давно огрубевшей коже перестали кровоточить и затянулись словно сами собой, будто их никогда и не было вовсе. Теперь Бейз не мог позволять себе время от времени игнорировать душ и чистую одежду. Он приучился спать на боку, чтобы не пугать Мей и не мешать ей своим оглушительным храпом. Вместо топора или боевого ножа для укорочения бороды теперь служили специальные ножницы. Бейзу пришлось изменить много привычек партизана, много лет не знавшего домашних стен и крыши над головой. Но кое-что менялось и само. То, что раньше было непонятным и оттого раздражающим, теперь становилось трогательным. Он мог слушать щебетание Мей, не сводя завороженных глаз, и теперь сам – чего не было почти ни с кем – мог говорить с ней обо всём на свете. Он никогда не думал, что в его жизни может появиться ещё кто-то, кому он будет доверять, как себе. Больше, чем себе. Бейз позволял ей всё, с волнением и трепетом наблюдая за ней и с каждым днём восхищаясь всё больше. В его жизни после долгих лет засушливой и холодной пустынной зимы распускались цветы. «Мей» на джеда-до означало «весна».春春春
Этот банштай был прекрасен – как тот, что она впервые приготовила Бейзу, как и все, что были позже. Он не мог отделаться от полевой привычки подчищать всю тарелку куском лепёшки до блеска и, закончив с обедом, довольный и улыбающийся, отставил её на край стола. Мей легко подхватила тарелку и поставила в раковину, но, так и не включив воду, развернулась, подошла ближе и, прижавшись к нему, сидевшему на стуле, всем телом, обняла ладонями его шею. В несмелой позе и тени на лице читались тревога и печаль. – Ну что ты, родная? – Бейз обнял её за талию, а второй ладонью провёл по её голове. – Волнуешься перед первой встречей? – Он кивнул на живот и улыбнулся, а в раскосых глазах блеснули огоньки: – Всё будет в порядке, я тебе обещаю. – Нет, – тихо ответила она. – Я подумала… Ты же, наверное… захочешь вернуться в Храм?.. Война закончена, дела мастера Имве по восстановлению Храма идут на лад… Он же был твоим домом до войны? Ты всю жизнь прожил с мастером Имве, как с братом, помогая ему ориентироваться в этом мире… Как он без тебя? Мне грустно оттого, что я ставлю тебя перед таким выбором… Но ты не должен предавать самого себя и того, кто от тебя зависит... Бейз никогда не был специалистом в отношениях и чувствах, но уже понял, что женщинам в положении свойственны необоснованные и преувеличенные тревоги и страхи. И что их ни в коем случае нельзя оставлять с ними наедине. Тем более, для всего этого действительно не было оснований: Бейз был счастлив наконец жить в семье, а не как попало, жить миром и любовью, а не войной и ненавистью, жить прекрасным будущим, а не трагическим прошлым. Он был счастлив встретить Мей и не променял бы её ни на что на свете – тем более что не надо было никого и ни на что менять. Он видел в её глазах: Мей чувствовала и понимала это. Просто сейчас ей требовалось немного больше уверенности и защиты. – Насчёт Чиррута… – начал он издалека и отвернулся к окну, потому что говорить было непросто. – Знаешь, на самом деле он нужен мне куда больше, чем я ему. Сложно признать, но… все эти годы он был моим поводырём. Будь Бейз немного красноречивее, он бы много чего ещё мог сказать. Что Чиррут ему как брат, только не младший, а старший. Или даже как наставник. Что когда после осквернения Храма Бейз отрёкся от всего, во что было связано с Храмом и Силой, Чиррут продолжал верить в него и в его веру. Что Чиррут был его последним проводником, последним, что связывало его с Силой – что Бейз проклинал эту мистическую ересь, не сумевшую защитить их дом, и именно Сила в сердце Чиррута было последним, во что Бейз всё-таки верил. Что связь брата с братом и ученика с учителем не материальна, а духовна, и связывает не тело с телом, а сердце с сердцем, кристалл Силы с кристаллом Силы. Что случившееся оборачивается благом для всех и ведёт каждого дорогой его судьбы. Но вместо этого Бейз просто посмотрел ей в глаза, и она считала в них всё: от первого слова до последнего – и улыбнулась светло и безмятежно. – А насчёт нас троих… – Бейз медленно поднялся и после неловкого молчания, отведя взгляд и с трудом подбирая слова, наконец сказал: – Прости, что не сделал этого сразу. Нам всё время было не до этого. Я всё хотел сделать получше, выбирал, искал… да и хатт с ним, пускай будет так. С этими словами он полез в карман своего рабочего комбинезона и достал оттуда что-то, на миг блеснувшее под рассеянным светом из окна яркими лучиками. – Вот… Прости, что из дюрастила, ауродиума на Джеде не достать, а на аргениум… – он хотел сказать «не хватало денег», но постеснялся. И в раскрытой ладони протянул ей кольцо. Простое, дешёвого серого металла, сплавленное кустарно, но очень аккуратно. С маленьким осколком кайбера, вновь разбившим солнечный луч на яркий радужный спектр. Мей вздрогнула. Она узнала кристалл кайбера – объект духовного поклонения Храма Кайбера и наивысшую ценность Хранителей Заветов. А кусочек дюрастила Бейз спилил со своего нагрудного щита, с левой стороны… Это кольцо было дороже всех драгоценностей мира. Бейз действительно отдавал ей своё сердце. А ещё – и зрачки Мей расширились – это означало, что он вернул свою веру. Бейз опустил глаза. Много чего было сказать. Что он не ждал, что в его жизнь ворвётся что-то прекрасное. Что он не просто готов – он до зуда в пояснице хочет быть с ней каждый день и каждый день наполнять любовью и светом – вместе. Что ему в глубине души до сих пор не верится, что такая нежная, красивая и изысканная девушка не только не побоялась подойти к нему – старому вояке и громиле – но и захотела остаться рядом. Что он почтёт за высшее благословение небес и Силы, если она захочет остаться рядом навсегда. Когда он наконец поднял глаза на Мей, всё это было написано у него на лице. Слова не шли из горла, но глаза, полные веры, любви и надежды, озвучили вопрос без слов. Мей зажмурилась и улыбнулась, а потом привстала на цыпочки и обняла его, прижавшись всем своим изящным телом к его рослой, плотной фигуре – и поцеловала – за ухом, где под космами чуть спутанных волос едва ли не единственное чувствительное место на всём теле мигом покрылась мурашками. – Я согласна… А он, трепеща всей душой и не смея спугнуть, бережно, дрожащей рукой обнял её за спину и нежно – насколько мог – прижал к себе. И всё его могучее существо трепетало сейчас всеми фибрами. Он всю жизнь пах пóтом, мазутной смазкой и порохом. Она пахла цветами и травами. И ему хотелось, чтобы этот аромат был с ним всегда.春春春
Храм Кайбера был сейчас больше идеей, объединявшей людей, нежели зданием. Здание уцелело практически полностью, но нуждалось в ремонте и по большей части пустовало. Люди и галакты расчищали завалы, обустраивали помещения и коммуникации, чинили – а по большей части проводили заново – электричество и водоснабжение, а также собирались на лекции, медитации и тренировки – в более-менее расчищенном Главном зале, в уцелевших храмовых пристройках или вовсе на храмовом дворе, прямо под открытым небом. Там же в основном и жили. Первых желающих стать частью возрождавшегося Храма Чиррут нашёл среди добровольцев, вызвавшихся восстанавливать город после падения Империи, и ещё не менее двух десятков человек пришли лично к нему, чтобы стать его учениками. Чиррут не был единственным из выживших Хранителей Заветов, но именно он, благодаря колоссальному опыту, отточенным навыкам и безграничной вере, был единогласно выбран старшим. Но для него это значило не престиж, а ответственность. Он при содействии других Хранителей руководил расчисткой залов и ремонтом. Он читал лекции и проводил тренировки. Он по крупицам собирал остатки культуры Кайбера – и в ход шли запрятанные архивы, закодированные записи, воспоминания бывших монахов и послушников Храма – а их оставалось мало, воспоминания тех, кто был здесь паломниками или просто жил рядом, и бесконечные медитации, медитации, медитации… Работы предстояло много, но каждый день приносил ощутимый прогресс, Чиррут всего себя отдавал работе и служению Храму, тренировкам и молитвам и чувствовал от этого безграничное вдохновение и счастье. И не менее двух десятков новых учеников, преданных Джеде, культуре Кайбера и лично ему, не отставало от него ни на шаг. Именно Чиррут благодаря широким познаниям и чутью восстанавливал храмовое поклонение – от простых ритуалов до сложных, а также разнообразные традиции и обряды: все эти годы он носил Храм Кайбера в своём уме и в своём сердце. Хотя, будь Чиррут последним человеком в Храме, Бейз всё равно обратился бы именно к нему. Огненная церемония с благовониями, цветами и фруктами вышла небогатой, но очень красивой и душевной. Чиррут зачитывал священные формулы Силы, а обвенчанные стояли перед священным огнём – рука к руке, сердце к сердцу. Она – в длинном шелковистом платье цвета нежного джеддийского рассвета, он – в традиционной чёрно-красной форме Хранителя Заветов. Преданного слуги и защитника Кайбера. Да пребудет с вами сила других! Да пребудет с вами сила других! Да пребудет с вами сила других! По традиции, все собравшиеся – новые последователи Кайбера и симпатизировавшие им – продекламировали священные гимны, а молодожёны в обмен на свитки с благословениями раздали всем выпечку, специально приготовленную Мей по этому поводу и, как всегда, необыкновенно вкусную. Когда почти все разошлись, а Чиррут и Бейз принялись приводить в порядок остатки огня, Мей несмело подошла к Чирруту и окликнула его. – Мастер Имве! Мастер Имве… Я могу попросить вас кое о чём? – Да, госпожа Мальбус, – ответил он с улыбкой и лёгким поклоном. Смутившись от пока совсем непривычного имени, она потупила взгляд и тихо продолжила: – Я могу попросить вас благословить нашего ребёнка, когда он появится на свет?.. Чиррут развернулся к Мей, подошёл ближе. Блаженно прикрыв глаза, он выставил вперёд ладонь и огладил её живот в каких-то нескольких миллиметрах от струящейся ткани платья. – Я лишь служитель Кайбера и Хранитель Заветов, – смиренно поклонился он одним кивком головы. – Но я могу призвать благословения Абсолютной Истины для этого ребёнка, как это делали мастера прошлого. Церемония будет проведена по самому возвышенному стандарту, госпожа Мальбус, – улыбнулся Чиррут. Помедлив, он поднял незрячие глаза к небу, а потом прищурился, будто бы поглядывая на Мей искоса: – Впрочем, с этим ребёнком уже пребывают наивысшие благословения – благословения Кайбера. Как росчерк посоха по песку, виден его путь преданного адепта Кайбера, Хранителя Заветов.