Часть 1
1 апреля 2018 г. в 23:56
В тот день Фиркл был совсем тихим и незаметным. Он забился куда-то в самый угол между стеной и лестницей и уткнулся носом в свои колени. Всё, что напоминало о том, что мелкий ещё не окуклился — периодически идущий дым. От сигаретки он не отказывался.
Готы в целом были не слишком внимательны к проблемам окружающих, в том числе и друг друга. То есть, замечать-то замечали, но не сразу, и старались не лезть без необходимости. Правда, состояние Фиркла их несколько напрягало. Мальчишка был особенно бледен и держал сигарету как-то неуверенно, подрагивающей рукой. Но спросить, всё ли у него хорошо, готы не решались. В конце концов у всех всё плохо, какие тут варианты?
Когда со стороны Фиркла раздался сдавленный всхлип, ребята всерьёз забеспокоились и столпились вокруг младшего из компании, старясь выяснить, в чём дело.
— Живот болит, — пожаловался мальчик, пытаясь подтянуть коленки к груди ещё сильнее, но у него не получалось.
— Давно? Сильно? — посыпались вопросы.
— С утра, сейчас сильнее, — Фиркл почти плакал, сминая руками одежду.
— Твою ж мать, похоже на аппендицит, — примерил симптомы Тельман. — Надо в медпункт, да и вообще в больницу.
— Я не хочу в больницу, — Фиркл попытался сжаться сильнее, но дальше только превращаться в цельный шарик.
— А у тебя выбор невелик — либо в больницу к хирургу, либо туда же, но в морг, — сказал Майкл, и друзья попытались ухватить сбившегося в комок Фиркла, но тот не собирался даваться в руки. Генриетта применила запрещённый приём — пощекотала его, и младший из готов потерял бдительность. Тогда-то Майкл и схватил его под мышки. Стоял Фиркл уже с трудом, норовя согнуться, так что ребята понесли его, благо, что мелкий сам по себе был очень лёгким, а сопротивляться трём старшим друзьям оказался уже не в состоянии.
Меньше, чем через пару часов, Фиркл уже находился в больнице с острым аппендицитом. Там мальчика повертели, прощупали и простучали, но отбиваться от врачей не было никаких сил. Стало так больно, что гот и испугаться не успел новости об операции. Пока одни врачи звонили его родителям, другие уже давали наркоз, получив на то разрешение.
Вообще-то Фиркл плохо помнит и дорогу до больницы, и что было уже там. Воспоминания свернулись тугим чёрным клубком, который не желал распутываться. А может, так действовал наркоз. Мальчик смутно припоминал пальцы врачей перед глазами, а потом его настиг беспросветный мрак. Очень готичная последняя минута жизни.
Очнулся Фиркл уже в палате, распластанный по койке. Кружилась голова, тошнило, хотелось пить, и как-то странно ощущался живот. Далеко не сразу дошло, что он вообще лежит в палате после операции. Больше этому поспособствовали друзья, которых мальчик сначала и не узнал — они все сидели рядом в белых халатах, скрывающих готические наряды.
— Ну ты как? — непривычно робко спросила Генриетта, стараясь звучать потише.
Запуская ребят в палату, врач просил их не шуметь, ничего с другом не делать и чуть что — сразу звать медсестру. От готов даже не пахло сигаретами, потому что их могли выгнать за курение, а бросать Фиркла одного им не позволяла совесть. Стрёмно ведь очнуться после операции в полном одиночестве в кипенно-белой палате. В морге и то не так отстойно прийти в себя.
— Он ещё не отошёл, — покачал головой Майкл, поймав расфокусированный взгляд младшего из компании.
— Ну, просто он перестал нести всякий бред, вот я и подумала, — пожала плечами девушка.
Сознание Фиркла уже прояснялось, а вот язык слушаться пока не хотел. Какой это такой он бред нёс? Он же был в отключке.
— Да ладно, после наркоза все немного не в себе, — пожал плечами Пит.
— Ты думаешь, что его слова — это «немного»? — криво усмехнулась Генриетта.
Пит низко склонил голову и промолчал. Ой-ой. Кажется, Фиркл сболтнул что-то совсем странное. Как бы теперь узнать, что именно.
Фиркл попытался сказать хоть что-нибудь, но вышло лишь недовольно промычать.
— Не напрягайся, — посоветовал Майкл, слабо похлопав по его плечу.
Фиркл попытался помотать головой, мол, не напрягается он, а просто пытается узнать, какого чёрта происходит и происходило, пока он спал. Или думал, что спит. Однако, тело слушалось крайне паршиво.
— Что-то он был бодрее, пока эта фигня действовала, — Генриетта потянула руку ко рту, но вспомнила, что мундштука нет, и разочарованно опустила ту обратно на своё колено.
— Скоро и обезболивающее перестанет действовать, — промурлыкал Тельман. — Тогда он вряд ли захочет шевелиться.
— Да ему вроде не весь живот распороли, — Майкл с любопытством приподнял уголок простыни, но снимать её не стал. Шов они успеют заценить и потом.
— Я давно здесь? — наконец-то смог прохрипеть Фиркл.
— Ну, тебя резали днём, а сейчас уже вечер, — пожал плечами Майкл.
— И мы всё это время смотрели, чтобы ты ничего не учудил после наркоза, — добавил Пит.
— Но ты нёс всякую чушь, и мы даже хотели воткнуть тебе кляп, но медсестра запретила, — фыркнула Генриетта.
Фирклу захотелось провалиться сквозь землю. Да что он такого наговорил?
— И что я говорил?
— Да много чего, — уклончиво заметил Майкл.
— Видно, тебе что-то снилось. Совсем ничего не помнишь? — осторожно поинтересовался Пит. Он всегда прощупывал почву перед тем, как что-то сделать. Фиркл понимал, что если он честно скажет, что ничего не помнит, то никогда и не узнает, что он нёс, а если выдумает сон, то может не угадать. Впрочем, он же нёс какой-то бред. Подумаешь, если он не совпадёт с действительностью.
— Я видел конец света, — выдал первое, что пришло в голову, мальчик. Друзья как-то стушевались и начали отводить взгляд кто куда.
Так, похоже он ляпнул что-то совсем дикое.
— Я что, снова стал эмо, или ещё какую-то ахинею говорил? — слабым голосом поинтересовался мальчик, широко зевнув к концу фразы. Вроде только очнулся, а уже хочется обратно в небытие. Там хорошо, не нужно разбираться с проблемами, которые успели появиться даже без его прямого осознанного участия.
— Да нет, всё нормально, — поспешно сказал Майкл, и Пит с Генриеттой согласно закивали. Так, похоже, узнать правду Фирклу не светит.
— Ну хоть намекните, — жалобно попросил он.
— Потом, тебе нужно отдыхать, — заверила его Генриетта. Её «потом» чаще всего означало «не в этой жизни». И, возможно, даже не в следующей.
— Через час приедут твои предки, — вздохнул Майкл и откинулся на спинку стула. — А мы свалим.
— А мне долго тут лежать? — тоскливо поинтересовался Фиркл. Ему не хотелось пропустить ни одной минуты с друзьями, а те явно не собирались переносить вечерние посиделки в больницу.
— Не знаю, завтра спросим, — пожал плечами Пит. Он, наверно, и сам не замечал, как взваливает на себя обязанность со всеми разговаривать. И это Фиркл ещё не знал, что Пит объяснял в медпункте про аппендицит, звонил в больницу, ходил к директору, чтобы взять номер родителей Фиркла, потом узнавал, куда того забрали, и всю дорогу объяснял Генриетте схему проезда, когда они снова угнали машину её матери. Теперь Пит планировал молчать… Примерно до завтра. Он, чёрт возьми, просто не умел сидеть с закрытым ртом, если предоставлялась возможность заговорить.
— Я не хочу здесь ночевать, — загрустил Фиркл.
— Вряд ли они продержат тебя тут дольше пары дней, — ободряюще заверил Майкл. А сам подумал, что это исчадие ада работники больницы просто не вынесут.
Впрочем, сейчас Фиркл был похож не на маленького, но очень сурового гота, а на самого обычного мальчика, которому нехорошо, и который не любит больницы. Глаза у него стали болезненно тусклыми, и непривычные без помады губы мелко подрагивали от сдерживаемых гордостью просьб посидеть с ним ещё немного, а лучше вообще до самой выписки.
В палате Фиркл лежал один, хотя та и была четырёхместной. Пит с Генриеттой сидели на соседней койке, а Майкл гордо восседал на стуле подле Фиркла, скрестив руки на груди. Всё вокруг было непривычно светлым, таким, что хотелось зажмуриться, чтобы привнести в мир хоть немного тёмных красок. Даже друзья были припорошены белёсым налётом больничных халатов. Только у Генриетты торчало чёрное платье в зазоры между пуговиц, потому что халат оказался мал. Нет, эта обстановка совсем не располагает к выздоровлению. Оставаться здесь не хочется.
— Заберите меня отсюда, — потребовал Фиркл.
— Да у тебя даже наркоз до конца не прошёл, какое «заберите»? — вскинула брови Генриетта.
При всей ненависти к правилам, готы были всеми руками за то, что Фирклу нужно полежать под присмотром врачей. Во-первых, так всем спокойнее. Во-вторых, он же только с операции, как они вообще его понесут? Забавно, когда у кого-то расходятся швы, но не когда это твой друг, которого тебе, в общем-то, не совсем по-готски жалко. Зато это очень по-дружески. Как бы ребята не открещивались от конформистов и их проклятых чувств, друг к другу они были очень привязаны. И хотя Фиркл был мелкой, но очень острой занозой в их многострадальных задницах, они по-своему его любили и берегли.
— Мы заберём тебя как только врачи разрешат, — пообещал Майкл. — Не боись, ты тут не помрёшь за пару ночей.
— Да лучше бы помер, — обиженно буркнул Фиркл.
— Хватит этого эмовского настроя. Лучше подумай, какой крутой шрам у тебя останется.
А вот про шов Фиркл как-то и забыл. Вообще, он ещё не чувствовал свой живот, но и заглядывать под простынку было как-то… Не по себе. Словно сразу пальцами лезть к себе в пузо и там копаться. Конечно же мелкий понимал, что его аккуратно заштопали, а не оставили на распорках (тогда бы топорщилась простынь, в частности потому, что под ней бы сидели его друзья, разглядывая богатый внутренний мир), но от этого принятия не наступало. Может, Генриетта и права, и он не до конца пришёл в себя. Раньше он первым делом полез бы смотреть, а что там как устроено. Детское любопытство помноженное на кровожадность. Сейчас же было немного стрёмно. Словно если он не посмотрит на шов, тот сам собой немедленно заживёт и рассосётся, и можно будет ехать домой.
Не сознаваться же друзьям, что он боится ночевать в одиночестве.
Пока Фиркл размышлял о своём положении, Майкл всё-таки с любопытством поддел простыню и заглянул под неё. Честно — ничего интересного он там не увидел. Свеженький шов был скрыт за марлевым тампоном, приклеенным к животу полосками пластыря.
— Ну что там? — вытянула шею Генриетта.
— Ничего. Заштопан и заклеен, как мягкая игрушка, — пожал плечами Майкл. И сделал то, чего Фиркл от него меньше всего ожидал — заботливо укрыл простынёю по самую шею и ласково погладил по волосам. Да нет, Фиркл наверняка ещё спит в операционной и готовится отчалить на тот свет. Такое не может происходить взаправду. Майкл ему не улыбнулся, нет-нет-нет. Это глюки после наркоза. Мальчишка похлопал глазами, крепко зажмурился, и когда вновь увидел до тошноты белую палату и своих друзей, всё было в порядке. Ему просто привидилось.
Готы сидели молча и пялились в одну им видимую картину — в собственное воображение. Иногда руки по инерции тянулись за сигаретами, но тех и в помине не было, так что периодически раздавались тяжёлые вздохи. Время посещения подходило к концу, медсестра обещала выгнать их часов в шесть. Собственно, вот и эта крупная женщина прошла мимо приоткрытой двери и указала рукой на запястье, мол, пора выметаться. Пит вздрогнул от этого взгляда. Что-то было в нём знакомое… Они случайно не родственники с той официанткой?
Пит толкнул Генриетту в бок, та дёрнула за рукав Майкла, и ребята со вздохом поднялись. Майкл на прощание ещё раз погладил Фиркла по голове, вызвав у того паническое ощущение, что этот чёртов наркоз никогда его не отпустит; Пит просто махнул рукой и ушёл первым, а Генриетта начала расстёгивать халат и полезла руками к себе между грудей, ни капли не заморачиваясь по поводу происходящего. Покопавшись немного, девушка извлекла оттуда телефон Фиркла и положила его на подушку.
— Вот, чуть не забыла отдать, — Биггл улыбнулась и наклонилась, чтобы немного приобнять Фиркла. Получилось его слегка придавить своим весом. От этого мальчик окончательно ошалел и дальнейшие события воспринимать перестал.
Ему было наплевать, когда его вертела медсестра, когда доктор зашёл проведать. Он всё думал о том, что случилось с миром за то время, пока он был в небытие. Он что, очнулся не в своём измерении? Молчащий Пит, милые и заботливые Генриетта с Майклом… Куда его забросило-то?
Сомнения в адекватности происходящего и том, что это — затяжной сон, развеяли приехавшие родители. Фиркл так и не понял, начал он чувствовать боль от одного на них взгляда, или это так вовремя прошёл эффект обезболивающего.
Мама привезла ему какие-то ненужные вещи, которые «непременно понадобятся в больнице», пару бутылок воды, зарядку для телефона и любимые наушники, противный поцелуй в лоб и деньги, предназначенные его друзьям «за работу няньками». Очень мило с её стороны.
В Фиркле боролись две идеи — послать родителей куда подальше, чтобы дальше торчали на своих работах и не трогали его, и желание попросить их остаться с ним, потому что одному в больничной палате тоскливо и страшно. Фиркл привык спать в своей комнате, ну или у Генриетты на кровати, когда они засиживались допоздна, но всегда в привычной обстановке. И зная, что рядом кто-нибудь есть. Нет, конечно же он не боялся темноты или монстров в ней — он же гот, готы такому только радуются. Но вот что-то ему не нравилось в таком положении.
Родителям он так и не сознался, что не хочет, чтобы они уходили. Вот ещё, он слишком взрослый, гордый и нонконформист для того, чтобы звать мамочку. Пришлось стиснуть зубки и остаться в палате одному.
Вообще-то Фиркл довольно быстро заснул после ухода родителей, растратив всю энергию на внутреннее негодование по этому поводу. Зато когда мелкий проснулся, в палате было тихо, темно и абсолютно страшно. Но, что ещё хуже — у него болел живот. Сильно, словно ему снова его режут, забыв на этот раз про анестезию. Фиркл повертелся, повозился на постели, потом посветил телефоном, осмотрев палату. Убедившись, что никого нет, мелкий пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, а потом расплакался.
Легче от этого, конечно, не стало, зато в палату вошла сонная медсестра. Увидев её, Фиркл тут же прекратил лить слёзы и принял весьма отчуждённый и безразличный вид, будто не он тут в одиночестве решил поплакать, пользуясь случаем. Мелкий даже пожалел, что он такой гордый — от иголки в коже захотелось всплакнуть ещё раз, но он мужественно терпел, стиснув зубы и зажмурившись.
Проблема в том, что даже после укола сон не пришёл. Боль подутихла, а вот спать расхотелось окончательно. Телефон, заботливо оставленный Генриеттой, явил на дисплее три часа ночи. Готы всегда просыпаются к этому времени, по крайней мере один — точно.
Собственно, Пит действительно оказывается онлайн. Недолго думая, Фиркл тут же пишет ему, чтобы как-то скоротать время и избавиться от одиночества. Обычно они общались в групповом чате, но Фиркл машинально написал Питу в личные сообщения. Всё равно остальные друзья спали.
Firkle: привет.
Pete: Ты чего не спишь?
Фиркл подумал, сознаваться ли, что ему снова стало больно, или наврать, что он просто выспался. Впрочем, чего тут вообще выбирать?
Firkle: я уже выспался.
Pete: Ты так каждый раз говоришь, а через пару часов засыпаешь обратно.
Мелкий обиженно поджал губы. Ну вот чего он начинает?
Firkle: чем занят?
Pete: Книгу читаю.
Пит часто читал. Пожалуй, это был один из его любимых видов досуга, когда они не гуляли — сесть в кресле с книгой и погрузиться в чтение. Он заглатывал стихи, прозу, какие-то журналы, даже учебники — всё, что попадало ему в руки. Любил, конечно, что-нибудь готичное, но на безрыбье читал и надписи с кофейных банок.
Firkle: здесь темно и нифига нет.
Pete: У тебя телефон в руках, фильм включи, если трафик выдержит.
Firkle: я мультики люблю.
Тяжело было в этом сознаться, ведь он уже взрослый, ему целых пять лет, а он… А он мультики любит. И ничего, что хорроры, но всё-таки мультяшные.
Pete: Ленор — маленькая мёртвая девочка. Смотрел?
Firkle: нет, но название мне нравится.
Pete: Я читал комиксы о ней. Хардкор.
Это, пожалуй, была лучшая рецензия от Пита. Коротко и по делу.
Firkle: спасибо.
Pete: Может, после него ты не уснёшь. Никогда.
Firkle: усну.
Pete: Я же говорил — ты всегда утверждаешь, что выспался, а потом засыпаешь через пару часов.
Подловил, сволочь!
Firkle: ничего подобного.
Pete: Только бесподобное. Живот болит?
Вот как он это понимает? Самый умный что ли? Ну, вообще-то да… В каком-то смысле. Как минимум Пит был очень проницательным, и если у него была хоть какая-то наводка, он всегда верно достраивал цепочку событий.
Однако, признаваться в плачевном состоянии не хотелось. Да и укол вроде как подействовал — по крайней мере плакать расхотелось окончательно. Ну… От боли — перехотелось, а от одиночного пребывания в палате всё ещё тянуло пару раз печально всхлипнуть и пошмыгать носом.
Pete: Да я знаю, что болит. Ты же после операции.
Фиркл вздохнул. Можно, конечно, и поспорить с другом, но всё равно же не поверит. Да мелкий и сам бы не поверил, если б его начали уверять в чём-то подобном. Однако, признаться прямым текстом всё ещё не позволяла гордость, но тут Фиркл нашёл лазейку.
Firkle: болит. но я люблю боль, поэтому наслаждаюсь.
Pete: Ага-ага. Как сильно наслаждаешься?
Firkle: терпимо.
Pete: Медсестру звал? Тебе вроде ещё доза обезболивающего полагается, пускай оно и не спасает от этой жизни.
Firkle: да, уже получил. но сигареты снимают боль лучше.
Ему действительно хотелось покурить. Зависимость — она такая, нагрянет внезапно. Вот ты вроде отвлёкся, забыл, но что-то напомнило, и всё — сознание зудит и требует немедленно утолить выдуманный организмом голод. Кстати, о голоде… Вообще-то и есть хотелось. Покурить, поесть, выпить кофе и свалить отсюда как можно дальше.
Pete: Сигареты — от душевной боли, а от физической пока лучше принимать медикаменты.
Firkle: но я люблю боль.
Pete: Да-да, я это уже слышал и видел.
Pete: Включай мультики и спи, пока эффект не прошёл.
Вероятно, он просто мешал Питу читать книгу. Или танцевать. Ну не спать же он там собрался, а?
Прощаться с другом не хотелось, и в мыслях это было так же трагично, как если бы они расставались навсегда, но… Не стоит ему докучать. Даже если очень-очень хочется. Вздохнув, Фиркл принял тяжёлое для себя решение.
Firkle: покойной ночи.
Pete: Покойной.
Pete: Не скучай, днём мы тебя навестим.
Фиркл улыбнулся, но не поблагодарил. Слишком много любезностей.
В общем и целом Пит как всегда угадал — посмотрев пару эпизодов, Фиркл так и уснул в наушниках и с телефоном на груди. У него этим заканчивались все попытки героически не смыкать глаз.
Утро в больнице — ещё более мерзопакостная штука, чем дома. Особенно если и тут будят заехавшие в самую рань родители. Снова получив противный поцелуй в лоб, даже противнее укола, Фиркл надулся и отказался разговаривать с родителями в принципе. Он решил объявить им бойкот до тех пор, пока его не заберут домой. Справедливо расценив, что раз он в состоянии принимать такие решения, то и дома в постели он уж сам как-нибудь полежит, Фиркл решил не разговаривать до самой выписки. Какая разница, где разлагаться?
Родителей, однако, это ничуть не смутило — Фиркл в принципе был таким ребёнком по жизни. Мама поставила его телефон на зарядку, потому что мелкий сам не изловчился бы дотянуться до розетки, а папа заботливо задвинул шторой окно, потому что его мальчик любит мрак. Может, предки и были конформистами, но что-то в жизни точно понимали. Или как минимум делали вид.
Когда медсестра отклеивала пластырь с живота плотно-плотно зажмурившегося Фиркла, из коридора донеслись детские голоса и один взрослый. Противный женский голос объяснял правила поведения в палате, хотя по описанию звучало, будто детей ведут в зоопарк — руки к ребёнку не тянуть, кормить строго запрещается, не засиживаться, в палате спиртное и сиропы от кашля не пить, за курение «полетите в окно». Отстой.
— О! — воодушевлённо поприветствовал Майкл, взглядом натолкнувшись на свеженький шов, который медсестра чем-то мазала.
— Может, вы подождёте за дверью? — нахмурилась женщина.
— Нет, мы как раз за этим пришли.
— Ну что за дети… — работница больницы стиснула зубы и с самым мрачным видом принялась дальше работать. Фиркл рискнул приоткрыть глаза и глянул на свой живот, слегка запачканный зелёнкой и кровью. Вместо восторга он почему-то ощутил дурноту. Переведя взгляд на друзей, младший гот почувствовал себя ещё хуже — те во все глаза разглядывали происходящее с неподдельным любопытством.
Без рубашки и помады Фиркл чувствовал себя ужасно неуютно. Захотелось даже стыдливо укутаться в простыню, чтобы на него так жадно не смотрели. Но мальчик решил мужественно терпеть, не подавая виду. Мужества в нём было предостаточно, хотя его друзья называли это коротко и ясно — придурью.
Готы достаточно скромно и компактно уселись на соседней койке, не разбрасывая в стороны руки-ноги, не притащив привычный магнитофон и даже не принеся с собой кофе. Они прожигали дырку в медсестре и животе Фиркла, и если этот взгляд имел бы реальное огненное действие, то на ранке тут же появилась бы свежая красивая корочка. Может, поэтому медсестра поспешила удалиться, напоследок залепив пластырем по животу так, что Фиркл ойкнул и немного согнулся.
— Всегда знал, что работники больницы ненавидят пациентов и работают тут только ради возможности им вредить, — нахмурился Пит.
— Конформистская сука, — злобно выплюнула Генриетта.
— Ктулху ей за это отомстит, — кивнул Майкл.
— Погоди, мы же больше не поклоняемся Ктулху? — откинул чёлку Пит.
— А, да-да, я забыл… — спешно закивал старший из готов.
Фиркл слабо улыбнулся своим друзьям. Правда, потом болезненно поморщился при попытке поудобнее лечь.
— Давай помогу, — вызвался Майкл, легко приподняв мелкого и уложив нормально, а потом заботливо укрыл. На это раз такое внимание точно нельзя было свалить на наркоз. Может, это глюки от обезболивающих?
Так готы и сидели весь день, в самом прямом смысле присматривая за Фирклом. Периодически они подмечали, какой это отстой, что жизнь — это боль, и что вокруг одни конформисты. В общем-то, ничего необычного, за исключением того, что вместо школьного двора ребята торчали в больничной палате, а ещё у них не было музыки и сигарет.
— Может, хоть кофе выпьем? — вздохнул Тельман. Его уже ломало от скуки и недостатка готических атрибутов.
— Тут есть автомат, — кивнула Генриетта. — Как думаешь, насколько в нём отстойный кофе?
— Да такой же, как и во всех других отстойных местах, — отмахнулся Пит. — Мелочь есть?
Майкл с Генриеттой отрицательно покачали головой.
— Мне предки деньги оставили, можешь взять, — предложил Фиркл. Всё равно валюта вроде как предназначалась его друзьям, и хотя младший гот всегда мог утащить её в свою заначку на кофе и сигареты, последние всё равно делились на всех.
Пит пересчитал деньги, взял часть, прикинув цены на кофе в автомате, и пошёл добывать живительную горечь. И так как ни Майкл, ни Генриетта с ним не пошли, оставалось загадкой, как парень потащит три горячих пластиковых стаканчика, имея всего две руки.
Воровато переглянувшись, Майкл с Генриеттой достали по сигарете и закурили. Не то чтобы они прятались от Тельмана, хотя тот наверняка закатит глаза и скажет, что можно было и потерпеть. Без него курилось спокойнее.
— А можно мне тоже? — заныл Фиркл.
— Нет, а то дым через шов повалит, — усмехнулся Майкл.
— Ты отвратно знаешь анатомию, — обиделся мелкий.
— Ты на голодном пайке. А так как мы питаемся дымом и кофе, тебе их тоже нельзя, — отрезала Генриетта.
— Отстой, — вздохнул Фиркл. И ещё раз. И снова, вдыхая больше дыма. Пассивное курение — вредная штука, но какая разница, если речь об активном курильщике?
Фиркл не учёл одного — при пассивном курении его пробирал кашель. Кашель — это встряска, сокращение мышц живота, а значит и боль в свежей ране. Собственно, Пит застал Фиркла кашляющим и со следами слёз на щеках.
— Окно, блин, откройте, — раздражённо начал Тельман. — Вас вообще нельзя оставлять за старших! — хорошо, что Пит обладал достаточным самообладанием, или инстинктом самосохранения, чтобы не всплеснуть руками, в которых он держал стаканчики с кофе, сжимая те пальцами за самые края. Пока готы тушили окурки и открывали окно, Пит поставил стаканчики на тумбочку. Делал он это медленно и аккуратно, потому что его пальцы от кипятка отделял жалкий миллиметр, и хотя все готы любят боль, они больше по моральной, а не физической.
— Ну сигналка же не сработала, — пожала плечами Генриетта.
— Зато у Фиркла чуть швы не разошлись от кашля, — фыркнул Тельман. Он не знал, могут ли вообще разойтись от этого швы, а если могут, то не разошлись ли на самом деле, но раздражение требовало выхода. И если Майкл предпочитал решать вопросы молча и с помощью оружия, то Пит придерживался ровно обратной тактики.
Перестав кашлять, Фиркл слабо улыбнулся:
— Херовые из вас родители выйдут, прямо как мои.
— Генриетта за маму, я — за отца, — задумался Майкл. — А Пит за кого?
— А я за органы опеки, которые пришли отжать у вас ребёнка за плохое обращение, — Тельман скрестил руки на груди и откинул чёлку.
«А он действительно раздражён» — подметил про себя Фиркл. Наверно, бесился, что курили без него. Или потому что никто не помог тащить ему кофе. Ну не за Фиркла же он волновался, а?
Перемирие, однако, наступило так же быстро, как началась ссора. Готы просто разобрали стаканчики и сели, как и было до — Майкл на стул, а Генриетта с Питом на соседнюю койку.
— А можно и мне? — снова начал канючить Фиркл. Это же издевательство — курить при нём и пить кофе, когда ему ничего нельзя.
— Неа, водички выпей, — покачал головой Пит.
— Ну почему мне ничего нельзя? — заныл с новой силой Фиркл.
— Потому что ты будешь блевать дальше, чем видишь? — предположила Генриетта.
— Или всё польётся через шов? — не то Майклу нравилось напоминать Фирклу о зашитой дырке в животе, не то он слишком усердно прогуливал биологию в школе.
— К вечеру тебе уже можно будет есть отвратную больничную еду, — заверил Тельман. — Я спросил у врача.
— А когда мне можно будет отсюда свалить?
— Денька через три, — пожал плечами Пит. — Если всё нормально заживать станет. А для этого тебе нужно потерпеть врачебные издевательства.
— Отстой, — застонал Фиркл.
Всё бы тянулось так спокойно и дальше, не занеси врачи в палату ещё одного ребёнка. Готы как-то и забыли, что палата четырёхместная. Со свободной кровати их не согнали, и на том спасибо.
Соседом Фиркла оказался какой-то мальчик примерно его же возраста, но с более внимательными родителями. Во всяком случае буквально через пару минут в палату вошла мама ребёнка, придвинула стул и села смотреть на своё чадо.
Фиркл надеялся увидеть, как тот бредит под наркозом, но ребёнок спокойно дремал, не бормоча ничего странного и не проявляя признаков лунатизма. Значит, только Фирклу повезло что-то болтать во время отходняка?
Готы недружелюбно косились на чужаков, уже успев посчитать палату своим личным пространством. Почему-то стало неловко общаться между собой, и ребята переглядывались молча. Атмосфера накалялась.
В итоге Майкл с Генриеттой ушли за кофе, чтобы хоть ненадолго избавиться от этого мерзкого зрелища — заботы матери о ребёнке. Женщина гладила своего сына по голове, терпеливо ожидая, когда тот придёт в себя после операции.
Пит, глядя на это, подошёл к Фирклу и тоже пригладил ему волосы. Удостоившись вопросительного взгляда, Тельман пожал плечами, мол, ему просто нечего больше делать. К приходу ребят тот сел, как и был до, лишь Фиркл сделался каким-то мечтательно-задумчивым. Он даже не стал клянчить кофе, взывая к атрофированной совести друзей.
Но дела становились всё хуже. Вскоре приехал отец ребёнка, привёз какие-то тошнотворно-яркие воздушные шарики, несколько мягких игрушек и ощущение, что он просто грёбаный клоун. Мальчик к тому времени уже открыл глаза и был готов счастливо обниматься с родителями. Готов разом затошнило от этого зрелища.
— Мы, наверно, уже пойдём, да и твои предки скоро приедут, — начал Майкл. Оглянувшись на родителей, смотревших в их сторону с любопытством, старший из готов тяжело вздохнул и наклонился, чтобы приобнять Фиркла в знак дружественной поддержки. Он ему действительно сочувствовал — смотреть на эту семейку было тяжко.
— Может, вы останетесь? — шёпотом спросил Фиркл уже Генриетту, тоже решившую его приобнять. Снова получилось вдавить мелкого в матрас своим весом и ненадолго лишить того возможности свободно дышать.
— Завтра придём к тебе прямо с утра, вместо школы, — пообещал Пит. Тот единственный не полез обниматься, считая это конформистским, но потом мысленно на всё плюнул и тоже склонился к Фирклу.
Тот лишь удивился, откуда в его друзьях столько заботы. С другой стороны, те бросили его один на один с этим ужасным зрелищем.
Фиркл не мог уверенно сказать, тошнит его от того, что снова прошёл обезболивающий эффект, от семейки напротив, от собственных родителей или всё-таки от больничной еды. Ему полагалась какая-то белая жижа, и от уточняющего вопроса о её происхождении удерживало лишь решение о бойкоте родителям. А то Фиркл спросил бы, не сперма ли в его тарелке? Во всяком случае, как-то так он её себе представлял.
Медсестра сказала, что это каша, и что её нужно съесть, иначе Фиркла никогда не выпишут и придётся каждый день по новой есть это блюдо, пока он не научится делать это сразу и без капризов. Проглотив возмущение и обиду, Фиркл попытался проглотить ещё и кашу, но на второй ложке его затошнило сильнее. Так, что цвет лица сделался зеленоватым, и родители опасливо отодвинули от своего ребёнка тарелку.
— Он должен это съесть, — настаивала медсестра.
— Но он не может, его тошнит, — вступилась за сына мама. Фиркл даже был ей благодарен за это. Может, предки у него и были так себе, но иногда делали что-то полезное.
— Тогда пусть лежит голодный и не ноет, — пожала плечами медсестра и с недовольным видом унесла тарелку. Возможно, та просто перекочует в соседнюю палату, где кого-то ещё заставят доедать кашу. Быть может, эта тарелка так и бродит по больнице, и из неё ел не один человек, причём именно вот эту кашу. Это многое объясняло в плане её вкусовых качеств и внешнего вида.
«Я и не ныл», — обиженно подумал Фиркл. Ну, друзьям, правда, он сегодня действительно ныл, но точно не этой женщине.
— Ничего, я схожу узнаю, чем ещё тебя можно кормить, — пообещала мама и ушла искать врача. Отец же молча смерил сына взглядом. Фиркл даже подумал, что бойкот у них обоюдный.
Хорошая новость — Фирклу можно было есть йогурт без ничего. Плохая — мама с папой привезут оный только с утра, и ночь придётся поголодать. Не то чтобы Фиркл готов был съесть даже родителей, но… Ладно, он действительно подумывал куснуть кого-нибудь за руку. Останавливало лишь то, что так он станет похож на вампира, а вовсе не здравый смысл.
На прощание мама поцеловала сына в лоб, тот снова нахмурился, целуя маму складкой между бровей в ответ. Вместе с родителями Фиркла из палаты ушли и те, что сидели с незнакомым ему мальчиком. Время посещений на сегодня вышло. Конечно, они могли ночевать и в палате подле детей, но у взрослых были свои дела.
Незнакомец сразу провалился в сон, как только в палате выключили свет. Ну, а зачем им там свет? Всё равно же делать нечего.
Фирклу спать не хотелось, так что он достал телефон и написал друзьям. Те, как оказалось, сидели на кладбище. Прислали ему фотку крутого надгробия, потом пропали из онлайна, а позже прислали фотографию убегающих от них вампиров. Фиркл улыбнулся. Ну хоть кому-то в этой жизни было весело, пускай и недолго.
Шарики нервирующе раскачивались во тьме палаты, иногда бликуя от пробивающегося через окно и облака лунного света. Темноты Фиркл по-прежнему не боялся, но эти штуки вызывали у него тревогу. Как и сопящий мальчик, обнимающий во сне игрушки.
Фиркл неуютно поёжился и попытался уснуть. Ему тоже захотелось что-нибудь обнять, но в его распоряжении были уголок подушки и кусок простынки. Так себе замена.
Повздыхав, но решив сегодня ночью не плакать (в конце концов не при чужаках же), Фиркл снова включил себе мультики и уснул на первых же пяти минутах.
Проснулся он, ожидаемо, в три часа ночи. Живот снова ныл, но уже не так сильно, и гораздо сильнее о себе давал знать голод. Пореветь, чтобы пришла противная медсестра, а заодно опозориться перед спящим конформистким отродьем, Фиркл счёл неудовлетворительным вариантом, а потому вышел в интернет. Хорошо, что телефон остался подключён к розетке, иначе бы давно сел, а так просто портилась батарейка, привыкая лениться и не работать самостоятельно, прямо как бедняки на пособии.
В сети вновь оказался лишь Пит, но на этот раз Фиркл отчего-то застеснялся беспокоить его лично и написал в их групповой чат. Ответ, правда, был аналогичен прошлой ночи.
Pete: Ты чего не спишь?
Firkle: а ты чего не спишь?
Pete: Я читаю.
Зачем его когда-то научили читать и остановится ли он теперь? Или ему настолько необходимо что-то говорить, что он отвлекается в ночи таким образом?
Firkle: а я смотрю на этого конформистского разрезанного ублюдка, свору его убогих игрушек и эти воздушные шары, похожие на блудные огни на болоте моей отстойной больничной жизни.
Pete: Ну так включи мультики и не мучайся, разглядывая этого конформиста и его конформистские вещи.
Firkle: меня бесит всё, что находится в этой палате.
Pete: Тебе остаётся лишь смириться с положением дел и лежать спокойно на месте. Мы придём утром.
Наверно, на этом разговор окончен. Пит снова уткнётся там свою книгу, лёжа в неуютном, но всё-таки своём доме, пока Фиркл страдает в больничной тьме в вынужденной компании какого-то проклятого конформиста. Хуже только застрять тут с кем-то из вампиров или эмо.
Однако, Фиркл получил новое сообщение, на этот раз адресованное только ему, а не всей группе.
Pete: А почему не спишь на самом деле?
А вот это уже интереснее. Вероятно, в силу природных проницательности и удивительно хорошего для готов воспитания, Пит не стал нервировать Фиркла беседой при всех, вынуждая стесняться реакции друзей, а решил побеседовать в более спокойной обстановке. Можно сказать, интимной.
Firkle: я выспался.
Pete: Опять? Медсестру звал?
Firkle: нет, правда выспался. я уснул очень рано.
Pete: Да ну?
Firkle: я спал уже в семь.
Как стыдно-то признавать, господи боже. И он ещё зовёт себя самым тру-готом.
Pete: А чего проснулся?
Firkle: живот болит.
Pete: Я так и знал.
Firkle: ну и? что от этого знания?
Pete: Ничего. Тебе придётся мириться с болью, если ты не хочешь призвать на помощь медперсонал. Хотя, если к тебе опять придёт та медсестра, то я бы тоже на твоём месте молчал.
Пит и молчать? Удивительно, мать вашу.
Firkle: я очень голоден.
Фиркл решил, что хуже уже не будет, если он изольёт Питу все свои проблемы. Тот сам вызвался слушать, никто его за язык и руки не тянул. Да, может, это не совсем готично, но по сути ребята всё время сидели и ныли, только о глобальном и пространном, а сейчас Фиркл переключился на конкретику.
Pete: Не хватило ужина?
Firkle: мне такое дерьмо принесли, ты бы видел.
Pete: Поэтому ты решил голодать?
Firkle: мне даже предки разрешили это не есть.
Pete: Жесть. Всё настолько плохо?
Firkle: еда будет только утром. если меня не затошнит от рож предков.
Pete: Может, тебе чего-нибудь принести? Чем тебя можно кормить?
Firkle: человеческими душами? и ещё йогуртом.
Pete: Окей. Мы тогда заскочим в магазин. На обед же тебе тоже нужно что-то давать.
Firkle: обед для конформистов.
Pete: Не выделывайся хотя бы пока валяешься с дыркой в животе, тише лежишь — быстрее будешь лежать дома.
Firkle: почему вы не можете просто забрать меня отсюда? меня здесь только мучают.
Pete: Так потому и оставили, смекаешь?
Firkle: вы всё ещё обижаетесь на меня?
С ответом Пит медлил. Не набирал сообщение, а именно молчал. Сердце Фиркла противно ёкнуло. Ночью он вообще становился эмоциональнее, а особенно в тёмной больничной палате наедине с непонятным мальчиком и его пугающими во мраке игрушками.
Pete: Так только конформисты делают. А мы — заботимся.
Весьма неожиданно и удивительно получить подобное признание. Вряд ли последнее слово коварно дописала автозамена в телефоне, а если это была она, то не хотелось и думать, что должно было быть на самом деле.
Firkle: да лучше бы не заботились. тут так стрёмно. эти его сраные игрушки похожи на те, что показывают в ужастиках, а мне даже отбиться нечем если что. только телефон швырнуть.
Pete: Это не сработает, а телефон жалко. Вряд ли предки тебе сразу купят новый, а с карманных ты копить будешь ещё дольше, чем ждать смерти.
Firkle: ну и что мне делать?
Pete: Спать?
Firkle: да не усну я.
Pete: Ты каждый раз так говоришь… А потом мы не можем тебя разбудить.
Firkle: почему у тебя на все проблемы решение — поспать, а сам ты нифига не спишь?
Pete: А как ещё я тебе помогу из дома, а?
Фиркл закусил губу. Боже, да о нём действительно волнуются и заботятся! Такое даже тру-готу приятно.
Firkle: спасибо.
Pete: А теперь и правда засыпай. Быстрее настанет утро, и ты сможешь поесть.
Firkle: покойной ночи.
Pete: Покойной. Мрачных снов.
Фиркл прижал телефон к груди и зажмурился, едва не заурчав от удовольствия. Вот так всего пара сообщений может преобразить тёмные краски мира… В такие же тёмные, но уже красивые.
Сон, правда, к нему идти отказывался. Пит тоже пропал из онлайна — видимо, счёл, что уложил Фиркла и может сам отсыпаться до утра. Или дочитал там свою книгу. Фиркл не был в курсе, как Пит проводит время у себя дома, гораздо больше зная о Генриетте, у которой иногда ночевал. Она поздно ложилась, но если засыпала, то до самого утра, а потом недовольно материлась на будильник. Тот её слов не понимал, а потому продолжал заливаться противной мелодией. Потом приходила мама Генриетты, и утро шло полным ходом… Вспоминая об этом, Фиркл зевнул. Попытка уютно свернуться клубком напомнила о боли в животе, и мелкий коротко всхлипнул скорее от жалости к себе, чем от ощущений. Постарался затихнуть. Его сосредоточения хватило на пару минут, через которые он отключился.
Удивительно, но проснулся он раньше, чем пришли его родители. Наверно, потому, что засыпал без наушников, заглушавших больничный гул. В коридоре гремела тележка, и странно, как Фиркл не слышал её прошлым утром. Громкая металлическая зараза.
Его сосед всё ещё спал. «Он там не сдох?» — заинтересованно вытянул шею Фиркл, но это никак не помогло ему установить, лежит он в палате с трупом или диким соней.
В палату вошла медсестра, невероятно злая и уставшая — та же, что была вчера. Будь Фиркл постарше и позаинтересованней, он бы понял, что женщина работает не первые сутки и готова убить любой раздражитель, то есть любого пациента. Но Фиркл был ребёнком, глупым и оттого очень смелым, так что недовольно отвернул нос от предложенной каши. Всё той же, что и вчера! Возможно, это даже была она, просто Фиркл не был знаком с ней так тесно, чтобы сходу признать знакомые белые разводы на тарелке.
Медсестра зарычала, и Фиркл поёжился, непроизвольно пытаясь отползти от жуткой женщины подальше. Та зарычала громче, и Фиркл почти готов был звать мамочку хотя бы мысленно — он был беспомощен без своего ножа и моральной поддержки в лице друзей. К счастью, мама действительно обладала материнским чутьём и появилась на пороге чуть раньше, чем Фиркла принялись бы убивать.
— Доброе утро, — лучезарно и абсолютно невозмутимо улыбнулась женщина, даже не догадываясь, что секундами ранее её чадо было на волосок от гибели в той самой больнице, где его от этой гибели должны были максимально оградить. — Я привезла тебе йогурт, — сообщила она уже сыну, лишь мельком бросив взгляд на поднос.
Фиркл почти сказал своё «спасибо», но вспомнил про бойкот. Когда мама, ничуть не удивлённая молчанием и негативной реакцией всё равно потянулась поцеловать дитя в лоб, то недовольно нахмурилось и скрестило руки на груди. Остатки гордости не позволяли сразу схватить бутылку йогурта и начать его жадно пить. Однако, голод буквально орал, чтобы мелкий хватал бутылку, пил содержимое, закусывал пластиком и просил добавки. Чтобы как-то сдержаться, Фиркл бросил взгляд на кашу, которую уже уносила злющая медсестра. Аппетит как рукой сняло.
Большую часть времени родители Фиркла проводили на работе, редко уделяя сыну внимание днём. В остальное время их даже можно было назвать нормальными… Но у готов в принципе не принято признавать своих предков таковыми. Даже если те ведут себя прилично и не надоедают каждые пару минут, как миссис Биггл. Фиркл даже был рад, что те постоянно пропадали на своей работе и позволяли расти ему как сорному растению. Так он прибился к своим друзьям. Которые, как оказалось, даже любят его! Поверить в это было сложно до сих пор. Хотя бы потому, что верить — это не готично.
Друзья, однако, опаздывали. Фиркл уже успел жадно выпить абсолютно белый и невкусный йогурт, но не такой противный, как каша, а просто непривычный — он-то обычно пил крепкий американо, а не вот эту белую полезную для здоровья фигню, укрепляющую кости и ускоряющую рост организма. А зря он отказывался — может, его бы перестали дразнить карликом. Однако, сейчас его никто не дразнил, и вообще поговорить было не с кем — шёл десятый час утра, а друзей так и не было. Тем критичней это становилось, чем сильнее просыпался его сосед. Да лучше бы он оказался дохлым, честное слово! Сначала он громко разревелся и звал мамочку, потом ревел от укола, потом, когда его чуть не придушили за шум, ревел от страха, а потом, проревевшись на годы вперёд, пытался завести дружбу с Фирклом. Дружбу. С ним. Какой отстой. Фиркл старательно игнорировал это недоразумение, нацепив наушники и написав в групповой чат, чтобы раз его дорогие друзья опаздывают, то пусть едут с ножом, ибо кое-кто явно хочет получить тем в живот ещё раз, потому что от медиков ему не хватило. Однако, в сети никого не было. И это странно — телефоны его друзья носили с собой и звук обычно не выключали, а на их рингтоны оборачивались все в радиусе пары метров. Они там что, сдохли?
Готы с лицами мрачнее обычно заявились только к одиннадцати.
— Вы чего так поздно? — справедливо возмутился Фиркл.
— Моя сука-мамаша спалила, что мы берём её машину, и сама решила свозить нас по делам, — злобно выплюнула Генриетта и плюхнулась на соседнюю койку так, что та жалобно скрипнула ножками по полу.
— Зато мы тебе кое-что купили, — улыбнулся Пит.
Майкл возился со своей видавшей видами школьной сумкой, чем-то шурша. Извлечённое на свет окзалось чёрным, пушистым и округлым, при этом со странными отростками.
— Паучок! — совсем по-детски обрадовался Фиркл мягкой игрушке, которая была вручена ему. Он сразу прижал её к груди и зажмурился, зарывшись носом в мягкий синтетический ворс игрушечного птицееда. Тот пах кофе, сигаретами и одеколоном — прямо как его друзья.
Открыв глаза, Фиркл увидел три довольных лица, расплывшихся в каких-то мечтательных улыбках. Однако, ребята тут же взяли себя в руки, прокашлялись и сделали вид, что ничего они тут не улыбались, это их перекосило. Просто потому, что жизнь по-прежнему отстойная.
Кроме паука и обещанного йогурта ребята извлекли из сумки книгу. Похоже, та принадлежала либо Майклу, либо Питу, потому что все книжки в комнате Генриетты Фиркл и без того знал. Это был сборник сказок в оригинальных версиях, в которых сёстры Золушки рубили себе пальцы, а волк съел ещё и Красную Шапочку. Правда, об этом Фиркл узнал, когда Генриетта дочитала первую историю, а сосед по палате, до этого жадно слушавший сказку, опять разревелся.
— Вот отстой, — отреагировал на это Майкл.
— Где там его мамаша, которая вчера натирала дырку в его дурной голове? — вздохнул Тельман. — На нервы действует.
— Давайте просто его игнорировать, — неожиданно миролюбиво предложила Генриетта. — Он сейчас доплачется до того, что задохнётся, захлебнётся и сдохнет нахрен, — угрожающе проговорила она, выпучив глаза на бедолагу. Тот разревелся пуще прежнего.
— Так, всё, перекур, — объявил Майкл.
— Не в палате же, — вяло возмутился Пит.
— В палате же. Выкурим нафиг эту соплю, — фыркнула Генриетта.
Тельман глянул на надрывающегося мальчика, на раздражённого Фиркла, потом на своих друзей, и… Пошёл открывать окно. Перекур — это то, что всем нужно.
— Ну, а сегодня мне можно? — жалобно протянул Фиркл. — Я не курил уже два дня, я становлюсь конформистом.
— На, — благодушно разрешил Майкл, воткнув Фирклу между губ сигарету и дав прикурить.
Мелкий блаженно прикрыл глаза, затягиваясь. Горько и мерзко, как он любит.
Загвоздка была в том, что голосящий ребёнок должен был привлечь внимание персонала, а ветер дул как раз на фасад здания, так что дым не уходил в окно, а стремительно нёсся в коридор. До того, как готов поймают, осталась считанные минуты. От этого затяжки были всё приятней — чувство обречённости и неизбежности оседало в лёгких на пару с никотиновой плёнкой.
Но за ними почему-то никто не шёл. Не сработала система пожаротушения, не прибежала медсестра-берсерк, даже мамаша этого пацана не спешила спасать своё дитя от больничной жизни. Готы даже расстроились — они уже подготовились, что их будут ругать, из-за чего они будут страдать, а теперь приходилось страдать из-за неоправданных ожиданий. Вот и очередное подтверждение, что нельзя ни на что надеяться в этой унылой жизни, где тебя не лупят шваброй за курение в палате детского отделения.
Когда ребята уже замели следы своего очередного преступления, мальчик перестал голосить, напрочь охрипнув. Возможно, после настолько продолжительного ора его голосовые связки никогда не восстановятся, и он останется калекой.
— Так тебе и надо, — заметила Генриетта, показывая мальчику неприличный жест.
— Хардкор, — откинул чёлку Пит.
— Сигареты способны решать проблемы, что бы там ни говорили ничего не понимающие в жизни взрослые с кучей тупых заморочек, — кивнул Майкл.
Может Пит и возражал против курения конкретно здесь, но после сигареты чувствовал себя гораздо лучше. Для полноты картины не хватало только одного.
— Я хочу кофе, — поделился планами Пит.
— Возьми мне тоже, — попросил Фиркл.
Ребята окинули его взглядом, принимая групповое решение — дать или не дать? В конце концов не хрустальный, переживёт.
С Питом за кофе ушёл Майкл, потому что Тельман наотрез отказался нести все четыре стаканчика самостоятельно. Ему ещё нужны были руки, чтобы курить, держать стаканчик или кружку, писать стихи и играть на гитаре.
Генриетта в отсутствие друзей воровато оглянулась и потянулась погладить Фиркла по голове.
— Ты чего? — наконец-то решил спросить мелкий. Это не первый раз, когда его лезли приласкать друзья. Не то чтобы Фирклу было неприятно — как раз наоборот, и это особенно раздражало. Но больше, конечно, он не понимал, что творится. Готы не славились заботливостью и сентиментальностью, проявляющимися подобным образом. Никто из них не был ласковым.
Генриетта промолчала и отдёрнула руку чуть раньше, чем вернулись Пит и Майкл. Фиркл хотел было спросить их, какого, собственно, фига его не первый день все так любят, но кофе заставил его забыть обо всём. Этот мерзкий кофе из автомата — самая прекрасная в мире вещь в данную минуту! Лучше только игрушечный паук, спящий на левом плече Фиркла.
Сложность была в том, что пить лёжа оказалось нереально. Если к бутылке с йогуртом можно было присосаться из-за наличия горлышка, то стакан с кофе таковым не располагал. Фиркл попытается вытянуть шею, но не вышло. Приподняться на локтях оказалось больно — мальчик скривился, ибо заныл шов.
— Садись, — велел Майкл, взявший лёгкого Фиркла под мышки и осторожно приподнявший. Генриетта сразу подоткнула подушку, чтобы Фиркл мог принять полулежачее положение. Врачи велели его не поднимать, да этот запрет был очевиден готам чисто интуитивно — у Фиркла явно болел шов, когда он пытался пошевелиться.
Простынка сползла до самых бёдер, оголяя худощавый торс с марлевой наклейкой над швом.
— А ты чего без рубашки? — наконец-то заметили друзья. Сосед Фиркла вот лежал в этой странной больничной штуке, которая во всех фильмах красиво распахивалась на заднице, демонстрируя оную миру.
— Не знаю, — пожал плечами Фиркл.
— Видимо, размера не нашлось, — усмехнулась Генриетта. Фиркл был действительно мелким даже для своего возраста.
— Кто бы говорил, — обиделся он на подругу, на которой не сходился детский больничный халат. Сегодня она сидела в распахнутом.
— Может, принести тебе одежду? — предложил Пит.
— Да, — робко кивнул Фиркл и тут же спрятался за стаканчиком кофе. Без одежды ему было очень неловко. Он чувствовал себя маленьким и беззащитным без привычной чёрной рубашки. Впрочем, он был согласен даже на странную больничную, лишь бы хоть немного прикрыться.
Как обычно, договариваться ушёл Пит. Это было и его обязанностью и хобби одновременно — от лица готов вести переговоры. Тельман был самым спокойным и воспитанным, пускай и раздражительным.
Майкл же с интересом провёл пальцем по торсу Фиркла, от чего мелкий сразу напрягся. Палец лишь едва задел край пластыря, на котором держалась повязка.
— Как ощущения? — спросил старший гот. Фиркл даже не сразу понял, о неожиданном прикосновении он спрашивает или таки про шов.
— Странные, — уклончиво ответил мелкий. Он всё не решался отпить кофе — очень хотелось, но в это же время в голове впервые шевельнулся здравый смысл. Ему только-только разрешили йогурт, а кофе к нему и близко не относится. Ему вообще можно такое пить? Не то чтобы пятилетним детям в принципе можно было пить кофе, но всё-таки? Фиркл утверждал до попадания в больницу, что любит боль, но, как выяснилось, не когда у него болит живот. Мелкий не мог сложить в голове, как кофе должен на это повлиять, но на всякий случай испугался последствий. А потом, набравшись смелости, сделал первый глоток. Кофе был уже не обжигающий, а на фоне долгого отсутствия оного в детском организме — горьким и невкусным. Но он же тру-гот, он потерпит и допьёт.
Если не выльет содержимое стакана на Майкла с его не в меру любопытными прикосновениями.
— Что ты делаешь? — спросил Фиркл, опустив взгляд. Майкл ковырял ногтём один из кончиков пластыря, удерживающих марлю на месте.
— Почему они не делают чёрные пластыри? — вместо ответа спросил в пустоту Майкл, после чего, правда, пригладил пальцем фрагмент, который почти отлепил от живота Фиркла.
— И чёрные бинты. Мы же давно не в прошлом, когда всё должно было быть белым, чтобы не тратиться на краситель.
— Ну, на белом лучше видно кровь, — задумался Майкл. — И если использовать это не для помощи, а для устрашения, то белые бинты, конечно, производят большее впечатление.
— А в этом есть смысл, — согласно кивнула Генриетта. — Какая жалость, что при этом нет смысла в наших жизнях.
Все готы тяжко вздохнули. И даже сосед Фиркла по палате повторил за ними, видимо, не имея теперь возможности хоть что-то сказать.
— Они все на обходе, — сообщил Пит, войдя в палату. — Скоро и сюда доберутся.
— А типа просто дать тебе эту штуку нельзя? Мы что, не разберёмся, как её надевать? — потянулся на стуле Майкл, допивая свой кофе.
— Ему всё равно нужно обработать шов, — сел на койку Пит. — И допить кофе. А то нас всё-таки выгонят отсюда и придётся потом лазать в окно.
Готы вновь вздохнули. Плата была на третьем этаже и лезть в окно им абсолютно не улыбалось. Да и, прямо скажем, ни один из ребят не обладал должной физической подготовкой, а у кого-то и моральной не хватало.
Пока они предавались мрачным думам об окнах, Фиркл в пару глотков допил кофе и отдал стаканчик Майклу.
— Тут типа ещё проблемка, — недовольно потянула носом Генриетта. — От нас всех несёт сигаретами.
— За этим нас уже не спалят, — резонно заметил Майкл.
— Да и откуда они могут знать, что курим именно мы? — спросил Пит, а сам покосился соседа по палате. Оттуда на парня злобно глянули в ответ. — Только если этот нажалуется врачам и своей мамочке, — Тельман кивнул на мальчика, имя которого никто так и не удосужился хотя бы прочесть с бумажки, висящей на его койке.
— Ничего, это будет последнее, что он сделает в свой жизни, — расслабленно улыбнулась Генриетта. — Потому что я подойду и самолично выпущу наружу все его сраные внутренности.
— А я встану ночью и задушу его подушкой, и никто не услышит криков, потому что он уже от них охрип, потратив свой голос понапрасну, — сразу воодушевился Фиркл. Ходить ему пока было тяжело, да и вряд ли бы он решился встать, но ради такого — мог.
Мальчик же активно замотал головой и спрятался от готов под простыню.
— Хороший выбор, — кивнул Майкл.
Вот и проблемы уладились сами собой.
На обходе была уже другая медсестра, бодрая и приветливая. Та, что хотела убить Фиркла с утра, в первую их встречу тоже была такой, но дежурства никого не красят. Пройдут сутки, и эта милая женщина с тошнотворно-дружелюбной улыбкой превратится в злобного берсерка, обеспечивающего работой морг.
Фирклу не нравились ни уколы, ни то, как прикасались к его шву. Тот не очень сильно болел, во всяком случае не так, чтобы заподозрить, что нужно снова лезть внутрь и искать там воспаление, но раны в принципе были неприятным дополнением к действительности. Единственное, чем обрадовала медсестра — шов стягивался и заживал. К концу недели можно будет снимать нити. Фиркл решил воздержаться от демонстрации реакции, но, вероятно, испуг в глазах мелькнул достаточно ярким проблесковым маячком, потому что друзья заметили. Благо, ничего не сказали.
Вообще, сидеть при них, пока ему обрабатывают шов, напяливают больничную сорочку и всячески мучают, Фирклу было очень некомфортно. Он и так был самым младшим в компании, а значит и без того не таким свободным и самостоятельным, а сейчас и вовсе лежал беспомощный в палате, и все его жалели. Отвратительно. Сколько бы он ни делал вид, что держится молодцом и ни капли не переживает, на детском лице периодически мелькали выражения вроде «мне страшно» и «я очень хочу домой».
Чтобы как-то отвлечь Фиркла от самобичевания по поводу его недостаточной в виду жизни в палате готичности, ребята вновь открыли книжку со сказками и принялись читать. И так как сосед по палате, имя которого никто не собирался спрашивать и уж тем более запоминать, так и не смог нажаловаться, ребята ещё и закурили. Видимо, противопожарная система была муляжом, или очень тонко различала пожар и курение, абсолютно не возражая против второго.
Пришлось спешно выбрасывать окурки в окно, когда в коридоре раздались шаги. Мама этого мальчика приезжала на порядок раньше родителей Фиркла, а потому чуть не застала красоту в палате. Готы же активно делали вид, что дышат свежим воздухом, и даже Фиркл повернулся лицом к окну. В палате всё-таки пахло сигаретами, а потому женщина с подозрением принюхалась. Её сын указал пальцем на готов, но мама не поверила. Ну они же дети, а дети не курят.
Ребята вежливо улыбнулись. А потом кровожадно — мальчик подписал себе смертельный приговор, попытавшись их сдать. Ох, лучше бы ему выписаться до завтрашнего дня, когда готы вернутся… Они б может и рады задержаться по такому случаю, готовые прятаться по больнице от персонала, но миссис Биггл должна была самолично забрать их на машине сегодня, и от этого некуда было деться. При желании, а таковое у мамы Генриетты было, она могла достать свою дочь даже из могилы. И такое действительно случалось, когда готы играли на кладбище.
Компания покинула палату в пятом часу, предварительно скормив Фирклу привезённый йогурт. Мелкий вновь жаловался на тошноту, но исключительно внешним видом — бледнел и зеленел, но йогурт пил. Голод и не такое творит с людьми. Правда, не такой уж он и сильный, чтобы вынудить Фиркла есть больничную кашу.
Всё время до приезда родителей мальчик сверлил взглядом соседа по палате. Тот действительно сорвал голос и теперь мог только хрипеть, и если бы Фиркл решил встать и придушить его, то не смог бы воспротивиться. И если бы ему было, чем обделаться, то он бы это сделал, когда Фиркл, хныча и пошатываясь, всё-таки встал. Ему в своё время не читали лекций о влиянии кофе на организм, а в частности о том, что это отличное мочегонное средство, которое заставило Фиркла наконец-то подняться, чтобы посветить голым задом на пути к туалету.
Передвигаться было не столько больно, сколько страшно — всё казалось, что марля сейчас отвалится, шов разойдётся, кишки вывалятся наружу, и придётся собирать их потом с пола и пытаться запихать обратно, а Фиркл даже не знает, как они там правильно лежат… Воображение у него было хорошее, только знаний не хватало.
Обратно в постель его за руку вела медсестра, рассказывая, что это очень здорово, что он такой самостоятельный и уже встал. Значит, скоро выздоровеет, и счёт за лечение у мамы с папой будет поменьше. Фиркла не особо волновала судьба кошелька его родителей. Ему гораздо больше хотелось улечься обратно.
На ужин давали куриный бульон. Абсолютно без соли и специй, даже без самой курицы, но на фоне каши всё-таки более съедобный. Пускай он по цвету и был похож на мочу. О вкусовых качествах последней Фиркл не знал, не страдая любопытством в настолько острой форме, но ассоциации проскальзывали. Возможно, мелкий и поворотил бы нос, но завистливый взгляд соседа по палате невероятно грел душу — тому так и запрещали есть, и Фиркл, довольный своим положением, смаковал невкусную еду. Назло другому и бульон без соли ничего такой. А уж привезённый позже мамой йогурт вообще манна небесная.
Женщина, кажется, абсолютно не обращала внимание на то, что Фиркл с ней не разговаривает. Она рассказывала ему, какое он солнышко, какая у него красивая игрушка от друзей, что-то несла про дом. Но Фиркл по обыкновению не слушал и всё сверлил взглядом соседа по палате. С ним тоже сидела мама, так усердно гладившая сына по голове, что, возможно, помимо голоса тот скоро лишится и волос. Фиркл бы его пожалел, умей он это делать.
Вскоре наступил поздний вечер. Родители разъехались по домам, медсёстры проверили состояние детей и погасили свет. Они остались в палате один на один.
Фиркл на самом деле даже не собирался марать руки об этого конформиста, пускай тот и был редкостным плаксой и ябедой. Только ради этого вставать пока было тяжко. Зато ребёнок искал пятый угол под взглядом Фиркла, даром что пока не мог вставать с постели вовсе. Выразительно и пугающе смотреть Фиркл умел, чем нагло пользовался. Нет, он не будет марать руки об этого придурка. Он попросту сведёт его с ума.
Возможно, ему бы это и удалось, не усни они оба. Фиркл — сытым и довольным, обняв своего паучка, а второй мальчик измотанным от страха, уронившим игрушки на пол.
По утру хотелось материться. Почему оно наступает так рано? Или не рано… Фиркла будили его друзья, осторожно, но ощутимо тряся за плечо.
— Вот же соня, — заметил Майкл.
— Болеть, видимо, перестало, вот и дрыхнет, как сурок, — усмехнулся Пит.
— Ну и спал бы, зачем его будить? Один хрен мы тут сидим и молчим, он мог бы и проспать.
— Так медсестра просила, она его с утра не добудилась.
Только после этой фразы Фиркл сонно открыл глаза и потёр те руками.
— Ну надо же, он соизволил проснуться.
— А вам так жалко, что я сплю? — зевнул Фиркл.
— Конечно. Мы-то не спим. Пришлось в такую рань вставать, чтобы добраться до тебя вместо школы.
Фиркл только кивнул им. От сна он отходил, как от наркоза — медленно и постепенно.
Кстати, о наркозе. А что он всё-таки тогда нёс?
— Сгоняй за медсестрой, ему нужно шов обработать, — попросил Пит. Ух ты, это что-то новенькое — он не собирается идти разговаривать самостоятельно? Фиркл снова проснулся не в той реальности?
Майкл копался в тумбочке, а Пит сидел на койке Фиркла и просто внимательно смотрел на него. Значит, за медперсоналом ушла Генриетта. Отвратительный выбор: в компании она была самой несговорчивой и хамоватой, когда дело касалось разговоров со взрослыми. Однако, может быть поэтому медсестра пришла сразу. Вежливый Пит дождался бы, пока женщина освободится, а Биггл просто затащила ту в палату, крепко держа за халат.
Пока над швом Фиркла колдовала медсестра, уже не такая добрая и улыбчивая, как могла бы быть, он осматривался по сторонам. Что-то изменилось, пока он спал. У соседа по палате был компресс на горле, на тумбочке подле Фиркла стояло несколько разных бутылок, а его друзья были без белых халатов. Укол тоже был какой-то не такой больной, голода и тошноты не было… Господи, он что — умер? Или… Выспался?!
— Ты чего? — потряс его за плечо Майкл. Фиркл пялился в пустоту вот уже пару минут, абсолютно не замечая тот факт, что медсестра ушла, а друзья пытаются его дозваться.
— А его ночью на органы не пустили? Он какой-то странный, — заинтересованно вытянул шею Пит.
— Тогда он бы снова разговаривал. Хотя, он же разговаривал вроде…
— Так, что я говорил? — помотал головой мелкий, отгоняя наваждение. — Вы обещали мне рассказать.
— Да ничего такого, просто сонный бред. Мы даже и не помним, что именно ты говорил — много чего, — пожал плечами Майкл. Только бегающий взгляд выдавал, что он врёт.
— А что я говорил на самом деле? — нахмурился Фиркл.
— Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой… — внезапно начала Генриетта, раскрыв книгу. И сколько бы Фиркл ни пытался вернуть внимание к своему вопросу, девушка продолжала читать вслух, в очередной раз доказывая, что её «в другой раз» следует понимать как «никогда».
Вскоре Фирклу предложили сигаретку, и тот со вздохом согласился. Всё равно же друзья не хотят отвечать на его вопрос, а так хоть покурит.
Так они и сидели, слушая стихи Эдгара Алана По, раскуривая сигареты и позже — попивая кофе из автомата. Для полной готической идиллии не хватало только наличия магнитофона. Ребята всё равно не слушали музыку, когда читали стихи.
Готы вздрогнули, когда в дверях раздался стук металла, и испуганно побросали сигареты в окно. В палату абсолютно невозмутимо вошла уборщица с полным воды ведром и видавшей виды половой тряпкой.
— Развелось тут готов, всю палату прокурили… — заворчала она, принявшись мыть полы.
Ребята удивлённо переглянулись и начали перешёптываться.
— Как она нас назвала?
— Она всех считает готами?
— Она знает, кто такие готы?
— Да конечно я знаю, кто такие готы, — возмутилась женщина, не разгибаясь ради разговора и демонстрируя покачивания своей задницы, пока мыла полы. — Я вас что, от конформистов и вампиров не отличу что ли? То же мне, делов-то.
Ребята удивлённо замерли.
— Вы знаете, чем мы отличаемся от вампиров? — благоговейно спросил Пит.
— Да конечно, те же выглядят, как жалкие позёры. Ну ладно все девочки ходят в стразиках, а мальчики? На пидоров все похожи, — возмутилась женщина. — После них весь пол в этой пыльце фей, и хоть бы кто не падал в обмороки при виде крови! Ходи потом их тряпкой огибай, — продолжала ругаться женщина.
Готы смотрели на неё почти влюблённо. Доброе слово и кошке приятно, а уж им-то…
— И вы не сдадите нас за курение? — спросил Майкл.
— Я вас за пачку сигарет ещё и ночью сюда пущу, — назвала цену женщина. — А ведро донесёшь — мелкому не дадут на обед кашу.
Фиркл сразу задёргал Майкла за рукав, умоляя помочь этой чудесной женщине спасти его от премерзкого обеда. Да ещё и обрадованный, что друзья смогут остаться на ночь. Они же останутся?
Майкла даже не пришлось уговаривать: он сам подскочил помогать, и Пит тоже, чтобы не было так тяжело тащить ведро в другую палату.
— Вот молодцы. Я вам ещё и книжку за это принесу, — заверила женщина, когда процессия покидала палату. — А то вы наверняка уже всего По наизусть знаете. А такую вам родители не дадут, — продолжала искушать готов загадочная богиня с прокуренным голосом, жёлтыми зубами и бородавкой на носу. Прекрасная женщина.
— Она мой кумир на ближайшие минут десять, — с уважением кивнула Генриетта. — Всё-таки есть и тут нормальные люди, а не только конформистские суки.
Фиркл улыбнулся и вновь закурил. А жизнь-то налаживается!
Особенно радовал взгляд соседа по палате. Тот, видимо, думал, может ли он выброситься в окно или смыться из палаты прямо вместе с койкой.
Майкл с Питом вернулись с анатомическим атласом. Так как тот был полон картинок, ребята аккуратно расселись вокруг Фиркла. Тот снова несколько удивился тому, какими ласковыми и воодушевлёнными стали друзья: с одной стороны его обнимал Майкл, с другой — Генриетта. Пит же устроился под боком у Майкла, ибо рядом с Биггл места не хватало.
Коллективным разумом было решено начать с раздела половой системы. Ну дети же, для них это самая интересная часть. Они хотели исправить научные термины на вполне понятные, но, как оказалось, это сделали до них. И подрисовали кое-чего лишнего к иллюстрациям. Заинтересованные готы начали листать книгу, и та вся оказалась исписана ругательствами, да такими, которых они и в жизни не видели. Правда, часть из них в реальности была научными терминами, как догадался Пит — ими было всё, что не приписано сверху ручкой.
Ребята, кроме Фиркла, немного разбирались в латыни, так что принялись выискивать знакомые слова. Ну и читать книгу вслух — тоже. От этого у соседа по палате случилась тихая истерика — видимо, он думал, что готы призывают дьявола.
Вдоволь налиставшись случайных разделов, ребята открыли строение органов брюшной полости и принялись искать загадочный аппендикс, без которого теперь Фирклу предстояла мрачная и тоскливая жизнь. Оказалось, что тот назывался червеобразным отростком слепой кишки и представлял из себя весьма странную штуку, на которую умельцы, державшие книгу в руках до готов, пририсовали презерватив. Никакая информация из книги не показалась готам полезной, ибо это же учёба, так что Генриетта вновь открыла свою книгу со стихами и принялась читать. Медицинскую книжку же приватизировал Пит, начав изучение с самого первого раздела. Фиркл только подёргал его за руку, чтобы Тельман открыл обзор на иллюстрации — непонятные картинки лучше, чем ничего.
Можно сказать, жизнь Фиркла наладилась окончательно: он лежал в объятьях друзей, слушал любимую поэзию, смотрел на всякие странные иллюстрации из книги по анатомии, иногда с превосходством поглядывал на соседа по палате, прижимал к груди новую игрушку и пил противный, но всё-таки лучше больничной пищи йогурт.
Друзья ушли вечером, клятвенно заверив, что вернутся после отбоя. Им нужно было раздобыть сигарет на взятку, да и что-нибудь перекусить, ибо Фиркла они кормили, а про себя как-то не подумали. Пара шоколадок из автомата, конечно, заглушили урчание в животе, но более ничего съестного в больнице не было.
На ужин Фирклу снова перепал бульон, в то время как соседу по палате досталась каша. Та самая каша в той самой тарелочке, и Фиркл уже узнавал её в лицо. И так как мама этого пацана решила, что «сыночка должен всё скушать», тот ожидаемо блеванул на неё, на пол и вообще выдал фонтан больших объёмов, чем успел съесть каши. Фирклу самому сделалось нехорошо — зрелище было противным, как и звуки, а отвернуться особо некуда, когда этот мальчик надрывается напротив. В какой-то момент Фиркл готов был попрощаться и содержимым собственного желудка, но сдержался.
Уборщица показала ему большой палец, когда с сигаретой в зубах пришла мыть полы за несчастным соседом. Мама того вынужденно уехала домой переодеваться, и отец больше не появлялся. Шарики уныло сдувались, и оставалось ребёнку разве что прижимать к себе немного забрызганную кашей игрушку. Ни голоса, ни еды, ни друзей — Фирклу почти стало жаль его. Но вместо проявлений таких сильных чувств к какому-то конформисту, он показал ему средний палец. Настроение поползло вверх, и даже родители не смогли его испортить. Ну, разве что очередной поцелуй в лоб немного остудил пыл. Зато дальнейшая новость заставила мальчика широко улыбнуться, даже слишком счастливо для готичного образа — ему завтра снимут швы. Потом, правда, дошло, что это страшно и больно, и Фиркл немного скис.
Незадолго до отбоя в палату подселили ещё одного пациента. Сложили тело на соседнуюю с до сих пор незнакомым Фирклу мальчиком койку, решив, что не охота возиться со смятой постелью по соседству с готом. Оно и к лучшему — когда придут друзья, им будет, где разместиться.
Мальчик был постарше ребят и находился в отключке. С ним сидела унылого вида медсестра, наблюдая, как ребёнок приходит в себя. Вернее, она залипала в телефон и иногда поворачивала голову, заслышав бормотание. Этот пацан разговаривал. Фиркл никак не мог понять, что именно тот несёт, и даже не был уверен, что речь английская, но хотя бы представил, как мог выглядеть сам. Стыд и позор. Но гораздо интереснее, что именно он наболтал. Судя по реакции друзей и ярому нежеланию говорить на эту тему, его слова они прекрасно разобрали. Возможно, он называл всех сволочами и ублюдками, желая каждому сдохнуть в муках. Возможно, он вспоминал свою конформистскую юность и пересказывал детские мечты про пони и радугу. Фирклу, похоже, не суждено было этого узнать.
Ночь — это время готов. Мрак за окном, наконец-то совпадающий с мраком в душе. Приглушённая музыка, в каждом аккорде которой звучат страдания. Проникновенные стихи собственного авторства. Горящие свечи, принесённые Генриеттой из ближайшего магазина. Привычные сигареты. Любезно оставленный стаканчик кофе для Фиркла.
Готы не оценили, что Фирклу подсуетили нового соседа, потому как планировали заночевать в палате и занять обе койки. Теперь придётся спать всем вместе. Нет, конечно, они уложатся — если что, кого-нибудь можно подложить и к Фирклу — но мысль об упущенном комфорте заставлялся страдать. Класс.
— Ну что, всем отвратительного вечера? — взяла вступительное слово Генриетта, выпустив изо рта колечко дыма. Она только недавно освоила сей фокус и теперь постоянно хвасталась. Сколько бы Майкл ни пытался за ней повторить, у него ни черта не получалось.
— А что вы сказали предкам? — для галочки поинтересовался Фиркл. Всё-таки вряд ли друзья потащатся домой на такси, а раз их не приехала забирать раздражённая миссис Биггл, то её машина преспокойно стоит в гараже.
— Ну я ночую у Майкла, — пожал плечами Пит.
— Я ночую у Генриетты, — перевёл стрелки старший.
— А я дома и не хочу общаться с моей сукой-мамашей и отцом-алкоголиком, — выдохнула ещё одно дымное колечко Биггл.
Ловко они. Вот это действительно дружный коллектив, общая ответственность. Вернее, безответственность.
Готы вообще имели привычку ставить родителей перед фактом, когда что-то делают. Сваливать с уроков, не приходить в школу в принципе, уходить ночевать к Генриетте — обо всём сообщалось постфактум.
Загадочная уборщица, разбирающаяся в неформалах, ещё несколько раз мелькала у палаты, жестами показывая ребятам, когда нужно гасить свечки и выключать музыку. Было довольно смешно прятаться от медсестёр, заходивших проведать детей, за свободной койкой. Охрипший сосед Фиркла пытался жестами указать, что в палате есть кто-то ещё, но его успешно игнорировали. А когда он попытался объяснить, что пахнет дымом, медсестра просто пожала плечами и сказала: «Там под окном какие-то сволочи курилку устроили, на газоне куча бычков валяется». Готы едва сдержали смешки. Нет, обычно они всегда бросали окурки в пепельницу, но где её взять в детском отделении?
Фиркл как-то незаметно уснул, покрепче стиснув в руках игрушку. Старшие друзья заботливо укрыли ребёнка и продолжили посиделки без него, уже тише переговариваясь. Только ради Фиркла и его покоя — остальные два ребёнка их не волновали совершенно. Да и те, похоже, тоже отбыли в царство Морфея. А может и в загробный мир, чёрт их разберёт в темноте.
Готы затушили свечи, спрятав те в тумбочку, аккуратно убрали книгу, да и в целом замели следы своего пребывания в палате. Это не имело особого смысла, ведь с утра их явно найдут спящими здесь, ибо никто из ребят не являлся ранней пташкой, чтобы вскочить до того, как зашевелится персонал в больнице.
Проснулся Фиркл так же внезапно, как и уснул. Ему казалось, что он только моргнул, хотя прошло довольно много времени — за окном начинало светать. Его друзья спали на соседней койке — Майкл в обнимку с Генриеттой, поделив на двоих подушку, а у них в ногах устроился поперёк койки Пит, с одной стороны свесив ноги, а с другой — голову. И как он вообще уснул в такой позе?.. Фиркл чуть улыбнулся, глядя на это. А то всё друзья тут прячут улыбки, теперь его очередь.
Правда, мальчик скривился при попытке дотянуться к бутылке с водой. Шов, конечно, уже толком не болел, но противно ныл. И от одной мысли, что сегодня ему будут снимать нити, настроение как-то снижалось. Нет, это здорово — значит, скоро поедет страдать домой, подальше от отвратительных соседей, медсестёр и всей больницы в целом, но это же опять будут ковыряться в ране… Зрелище Фирклу, прямо скажем, не нравилось. Кровь прикольная, когда не твоя.
В конечном итоге Фиркл ещё пару часов промаялся, залипая в телефон, пока не раздался грохот тележки, на которой возили завтраки и увозили анализы. Оставалось надеяться, что персонал не путал содержимое между собой. Зато грохот разбудил готов, и те сонно завертели головами. Майкл с Генриеттой отвернулись друг от друга, пытаясь доспать своё, а Пит постарался потянуться, но обнаружил, в каком положении спал, и недовольно простонал: у него адски затекла шея. Он даже не смог подняться самостоятельно, и пришлось просить Майкла потянуть его за руки, приведя в сидячее положение. Тельман довольно долго пытался размять шею, и Генриетта вызвалась сделать массаж. По итогу Пит обзавёлся парой царапин от чужого маникюра, а боль никуда не ушла — только дополнилась.
Мелкий и рад бы поглумиться, но перед его носом поводили тарелкой с кашей. Теперь-то Фиркл знал, что перед ним незнакомка — в конце концов вчерашняя была размазана по палате. Однако, есть кашу он всё равно отказался.
— Это что за сперма в тарелке? — вскинул брови Майкл.
Ах да, готы-то видели кашу впервые. Так сказать, это их первое знакомство.
— Молодой человек, как вам не стыдно? — возмутилась медсестра.
— А как вам не стыдно приносить такое ребёнку? Если вы постоянно глотаете сперму, то это не значит, что так же можно кормить остальных, — скривилась Генриетта.
Все в палате, даже настрадавшийся охрипший сосед, сдавленно хихикнули и поспешили спрятать улыбки. А не то каша окажется на их лицах.
— Если вы сейчас же не прекратите…
— То что? Нам придётся есть это? Нет уж, увольте, — и чтобы наверняка избежать сей участи, Генриетта всплеснула руками, опрокидывая тарелку на пол.
За сим и застали детей родители Фиркла и его соседей. Они как-то не сговариваясь подъехали к одному времени, хотя, похоже, успели между собой перезнакомиться, похвастаться достижениями своих чад и назначить какой-нибудь отстойный совместный ужин с диетической пищей, потому что никого из детей нельзя было кормить нормальной едой. Даже до невозможного полезные брокколи были под запретом.
Готы удручённо поздоровались и под шумок смылись из палаты за кофе. Фиркл хотел было спросить, планируют ли они к нему возвращаться, но ребята побросали вещи в палате. Значит, рано или поздно им придётся взглянуть врагу в лицо — разозлённой медсестре, сверлящей взглядом пятно каши на полу. Конечно, то сотрёт с лица больницы уборщица, но вряд ли готы не схлопочут, если ещё раз попадутся этой женщине на глаза.
В целом же Фиркл пребывал в приподнятом настроении. То есть жизнь всё ещё была мрачной, отстойной и полной боли, вокруг толпились сплошные конформисты, а существование оставалось бессмысленным, но виделся свет в конце тоннеля. Впрочем, как это обычно бывает, светом оказались огни поезда. Ещё до того, как вернулись друзья, Фиркла бесцеремонно стащили за руку с постели, не дав позавтракать, и повели в процедурную, заставляя светить голой задницей. Нагота, пускай и частичная, его смущала.
В кабинете было страшно, а кушетка, куда мелкого усадили, холодом обожгла задницу несмотря на какую-до подстилку. С Фиркла стащили его и без того скромную одёжку, а потом сняли с живота марлю. Доктор натянул перчатки, покрутил головой, оглядывая мальчика, и пинцетом потрогал нити. Это было не больно и не страшно. А вот когда доктор взял странные ножницы, у Фиркла сердце ушло в пятки. Он вчера видел в книжке, которую листал Пит, что никаких каналов для внезапно разделившегося на две части сердца в организме не предусмотрено, и оно точно не может внезапно улететь в ноги, но именно там его Фиркл ощущал. Причём один кусок застрял в левой коленке, а второй всё-таки упал в правую пятку. Мелкий зажмурился и даже перестал дышать.
— Ну что ты, не бойся, — попытался приободрить его доктор. — Это не больно. Ну, мне — точно, — дяденька добродушно засмеялся, в то время как Фиркл от страха ещё и побелел.
Может, во всём оказался виноват искренний ужас, сработавший не хуже общего наркоза, а может это и не было столь больно, но Фиркл почти не заметил манипуляций. Так, что-то шевелилось в районе живота, и иногда кожу неприятно тянуло и пощипывало, но в целом было терпимо. Зато страху он натерпелся…
Фирклу было уже безразлично, когда след от операции вновь заклеивали марлей и пластырями, и когда его одевали в больничную сорочку — тоже. Из кабинета мальчик вышел сам и даже не заметил, как оказался пойман в объятия Генриетты.
— Вот это у него глаза, — восхищённо заметил Майкл. — Ещё немного и выпадут.
— Эй, ты живой? — позвал Пит. — Кажется, он даже не дышит от ужаса, — парень чуть улыбнулся.
— Не, дышит, просто охренел, — развеяла сомнения Биггл, сидящая на корточках и прижимающая Фиркла к груди. Не слишком плотно, чтобы не потревожить живот, но достаточно крепко, чтобы дать понять, что кошмар остался позади. В прямом смысле — доктор стоял у Фиркла за спиной и приветливо улыбался детям, будто бы приглашая их зайти и тоже пережить какую-нибудь восхитительно-жуткую процедуру. Готы не горели таковым желанием и поспешили унести Фиркла подальше от экзекуционной. Мелкий ехал на руках у Майкла, как у самого старшего и в определённом смыслы крепкого. На самом деле удержать Фиркла мог любой из ребят, просто с ростом Пита и Генриетты нести младшего было не так удобно.
В палате его усадили на койку, а Генриетта пощёлкала пальцами перед глазами.
— Давай расхреневай обратно, мы не собираемся торчать тут до вечера, — закатила она глаза. — Домой поедем.
— Домой? — тут же заинтересовался Фиркл.
— Да, тебя отпускают. Возьмём такси и свалим отсюда, — ответил Пит, копаясь в привезённых родителями Фиркла вещах. Их было не так уж много — всего лишь простенькая одежда, больше напоминающая пижаму: какая-то мешковатая чёрная кофта и такие же штаны, ну и нижнее бельё. На дне пакета нашлась обувь, только носков почему-то не оказалось.
Майкл же расшнуровал больничную одёжку мелкого, и та приземлилась аккурат на бёдра, прикрывая пах. Генриетта якобы тактично отвернулась, на самом деле не желая возиться с одеванием Фиркла. В итоге всё делал со страдальческим лицом Пит, пока Майкл держал младшего поднятым за подмышки — ну, а как иначе натянуть на него штаны?
Висел в чужих руках Фиркл с самым что ни на есть страдальческим выражением лица. Это было так унизительно… Особенно смешки соседей по палате. Их даже средний палец не заткнул. Где же там его любимый ножик?..
— Собери пока вещи, — попросил Пит, старательно натягивая на босые ноги Фиркла ботинки. Серьёзно, куда делись его носки?
— Да там всё собрано, — пожал плечами Майкл.
— Ну тогда соберите наши вещи, — раздражённо откинул чёлку Тельман.
— Отстойно быть таким занудой, — нахмурилась Биггл.
— Забудешь тут свою книгу — сама за ней поедешь, я сюда возвращаться вообще не собираюсь. Никогда в жизни. Я лучше сдохну, — заверил Пит. Он вновь откинул чёлку в раздражённом жесте, но потом вполне ласково улыбнулся Фирклу, который играл в гляделки с теперь уже бывшими соседями по палате. — Вы такси вызвали?
— Да-да, они уже звонили, — закивал Майкл. — Ты закончил?
— Ага, почти. Последний штрих остался, — Тельман достал помаду и накрасил мелкому губы. Тот сразу заулыбался. — Можем валить.
Пит с Генриеттой собрали вещи, включая лежащую на тумбочке выписку, и ушли первыми. Майкл же осторожно поднял на руки Фиркла и пошёл следом.
— Я буду скучать! — прохрипел на прощание плакса, помахав Фирклу рукой.
— Чтоб ты сдох, — показал ему средний палец мелкий.
Таксист не особо удивился компании готов с бледным и жмущимся к другу мрачным детсадовцем на руках. Он не удивился и спору по поводу того, кто едет на переднем сидении. Место в итоге отвоевал Пит, страдающий морской болезнью. Таксист сам его туда запихал, заслышав угрозу заблевать салон на каком-нибудь повороте.
Детских кресел не было и в помине, да и готы бы их сожгли сразу, так что ребят мотало по пути к дому Фиркла. Майкл старался держать мелкого поровнее, но тот всё равно хныкал в плечо. Не то от того, что болела свежепотревоженная рана, не то его тоже начало укачивать. Честно говоря, Майкла с Генриеттой и самих мутило, так что они привалились друг к другу и дышали ртом. Ещё немного — и у таксиста в салоне будет целый каскадный фонтан.
Выгружались из машины все бледные, злые и пошатывающиеся. Таксист довёз их с ветерком в голове, дико петляя по ровным дорогам, огибая одному ему известные кочки, которых здесь отродясь никто не видел. Пит нарочно отсчитал денег без сдачи и на прощание наградил водителя неприличным жестом. Тот лишь возмущённо сигналил у дома, пока ребята не скрылись за дверью.
Отнеся Фиркла в комнату и положив на постель, ребята устало развалились рядом. Мутило всех.
— Ты как? — участливо поинтересовался Пит, слабо толкнув Фиркла в плечо.
— Никак, — отозвался тот.
В принципе, сойдёт. Лучше, чем сдохнуть в конце-то концов.
И так как в школу готы принципиально в этот день не собирались, они все улеглись на постель к Фирклу, включили фоном ужастик и благополучно проспали до обеда. Кофе, конечно, был замечательной штукой, но ничто не заменит родные ночные кошмары.
Фирклу снилась больница, и он заворочался, разбудив непроизвольным пинком Генриетту. Та со вздохом растолкала самого Фиркла.
— Какого хрена ты пинаешься? — просипела Биггл.
— А я пинался?
— Ты теперь забываешь всё, что делаешь во сне? — сонно отозвался Майкл.
Шанс. Вот он — реальный шанс задать свой вопрос. Пока его друзья не проснулись окончательно и туго соображают, кто-нибудь да расколется.
— А что я говорил во сне?
— Да в любви признавался, — буркнула Генриетта.
— В смысле?! — воскликнул Фиркл и побелел от ужаса. Нет, ещё сильнее, чем когда ему снимали швы. — О мой Бог...
Готы испуганно вскочили с постели и выстроились рядом.
— Ну простите, вашу мать, — развела руками Биггл. — Всё-таки ляпнула.
— А кому я признавался?.. — едва дыша прошептал Фиркл.
— Ну, ты не назвал имя, но судя по деталям, что ты бормотал, это кто-то из нас троих, — пожал плечами Пит.
— Кстати, кто? — с плохо скрываемым любопытством спросил Майкл.
— Ничего не знаю и не помню, значит ничего не было… — забормотал Фиркл, отведя взгляд.
— Точно кто-то из нас, — зацепилась Генриетта. — Ну же, мы не будем ругаться.
Ещё бы они ругались на то, что Фиркл что-то там чувствует. Это слишком даже для таких нонконформистов, как они.
— Да, смелее, — подбодрил Майкл. — Мы все по-своему тебя любим и всё такое, хотя кому вообще нужна эта любовь… — уже тише добавил он.
Фиркл только помотал головой.
— Уходите, — мелкий натянул одеяло на себя, спрятавшись.
— Да ладно тебе, извини. Нам же тоже интересно, мы не хотели тебе говорить об этом, чтобы не смущать, — начал Пит, — Но раз уж кое-кто взболтнул, — он глянул на Генриетту, — То можешь и сказать.
— Это был какой-то бред из сна, я ничего не помню и ничего не чувствую, — раздалось из-под одеяла.
Готы вздохнули. Поведение Фиркла говорило ровно об обратном.
— Ладно, как хочешь, — сдался Майкл. — Мы пойдём пить кофе внизу, а ты отдыхай.
Раздались шаги, и когда те стихли, Фиркл рискнул высунуть голову из-под одеяла. Однако, стоило ему это сделать, как он столкнулся взглядом с нависшим над ним Питом. До того, как мелкий успел бы юркнуть обратно, Тельман придержал его рукой за плечо.
— А я знаю, кому ты признавался, — заговорщически прошептал он, склоняясь ниже. — Ты не в первый раз бормочешь во сне, просто Майкл с Генриеттой спят, как убитые, — прошептал Пит уже на ухо. Фиркл от этого прикрыл глаза и задышал тише, вслушиваясь в до невозможного приятный голос. — Не хочешь мне ничего сказать?
— Ты им рассказал? — едва слышно спросил Фиркл.
— Нет конечно, я ж не Генриетта, чтоб тебя так подставить, — усмехнулся Тельман. — Они ничего не знают, вот и крутились вокруг тебя, надеясь, что ты им что-нибудь нашепчешь.
— А… — начал было Фиркл, но замолк. А потом ещё и зажмурился.
— Тебе кофе принести? — поинтересовался Пит, уже собирающийся к друзьям. А то ведь сейчас вернутся, и младший гот от стресса коньки отбросит.
— Не говори им, ладно?.. — жалобно попросил Фиркл.
— Конечно, — кивнул Пит и поцеловал его в щёку. — Ты и мне-то ничего не сказал, — он пожал плечами и пошёл к ребятам вниз.
— И не скажу, — пробурчал Фиркл. Его щёки пылали ещё ярче, чем кровь на марле, которой был заклеен живот. Чтобы он ещё раз попал в больницу и позволил там с ним сидеть… Да ни за что!