***
В комнате темно-темно, и только через окно свет от уличного фонаря пытается попасть внутрь и оставляет на полу блекло-жёлтое пятно. Хаято не верит своему счастью, всеми силами старается сдержать переполняющие её эмоции; она лежит в мягкой и свежевыстиранной постели рядом с Тсуной, и они смотрят друг на друга, беседуют о повседневных мелочах и смеются, как самые обычные подружки, что собираются во время школьных переменок на лестничных площадках. Словно и нет никаких трудностей, никаких забот, а жизнь легка и прекрасна; вот она вся, в этой маленькой, ничем не примечательной комнате такого же маленького, ничем не примечательного японского дома. Весь вечер они решали алгебру и физику, пили приготовленное матерью Тсуны какао, строили планы на будущее и оживлённо делились своими идеями, воспоминаниями и маленькими секретами. А потом вечернее небо как-то внезапно заволокло тучами, пошёл ливень и прогремел гром; Тсуна предложила Хаято переночевать у неё — всё равно намечались выходные, спешить им было некуда. И Гокудера согласилась, обхватив ладонями свои пылающие щёки. И вот она лежит, укрывшись пледом, а маленькое темноглазое и лохматое счастье так близко к ней, что Хаято чувствует чужое дыхание на своей коже. Тсуна зевает и снова трёт глаза, смотрит на подругу сонно и улыбается так невинно и мило, что Хаято всерьёз задумывается о том, насколько реально происходящее; что она на самом деле умерла, и это ангел встречает её душу, чтобы проводить в мир иной. Ей хочется одарить это существо по имени Савада Тсунаёши всей лаской, всей любовью и восхищением, что есть в душе и даже больше, но она решается лишь взять её за руку; её ладонь такая тёплая и нежная, и мягкая, и настоящая, и Хаято прижимает руку к своей груди, не в силах побороть всё то, что так долго её мучало. Пусть бушует, пусть мечет и терзает, пусть это будет переломной точкой — Гокудера Хаято не привыкла отступать и проигрывать. — Г-гокудера, что ты делаешь? — рассеянно спрашивает Тсуна; эти слова обжигают Хаято, словно кипяток, и она резко отдергивает руку, садится на кровать, склоняет голову и сжимает в руках одеяло. — Простите, Десятая! Простите, я совсем забылась! Умоляю, только… — Всё в порядке, тебе не нужно извиняться, — Тсуна изо всех сил пытается успокоить её, хотя ей самой тревожно и даже страшно; похоже, она начинает осознавать ситуацию и то, насколько она серьёзна; достаточно одного прикосновения, одного взгляда, чтобы прочувствовать это. Загнанный несмышлёными детьми в угол и напуганный зверёк; никто и никогда не проявлял к Саваде даже детской мимолётной симпатии, к глупой, слабой и ничем не примечательной. А какое-то мгновенье назад её пальцы касались выпирающих ключиц и фарфоровой кожи той, что возвела ей алтарь, разрушив весь мир вокруг, под обломками которого теперь она сама умирает. Отрывки воспоминаний проносятся перед глазами Тсуны и, словно пазл, складываются в общую картину; и с каждой деталью ей становится всё тревожнее. Как осознать, как принять это? Хаято наклоняется над девушкой, не прерывая зрительного контакта. Осторожно, словно перед ней святыня, гладит дрожащей рукой голову, запускает пальцы в непослушные каштановые волосы, перебирает пряди. Другая рука легко касается шеи, большой палец очерчивает подбородок, скулы, и Хаято всю пробирает дрожь от чувства, что она какой-то ужасный маньяк и насильник, который собирается надругаться над чем-то чистым и непорочным. Несколько кусочков пазла завалялись где-то в коробке или на полу, и образы не хотят соединяться в одну стройную композицию. Всё ещё страшно и неясно. — Д-десятая, я… — Хотя бы здесь, Хаято, пожалуйста. Зови меня просто по имени хотя бы здесь, — Тсуна изо всех сил пытается перебороть свой страх, думая о том, что Гокудера никогда не причинит ей вреда намеренно. Она должна доверять так, как доверяют ей — полностью, не задумываясь и не сомневаясь. Собравшись с мыслями, Савада берётся руками за края футболки и тянет её вверх, открывая тело. — Д-де… В смысле Тсуна, я совсем не это имела в виду! Н-не нужно идти на такое из-за меня! — Хаято испуганно машет руками, едва не задевая девушку по лицу; паника внутри нарастает. Ох, чёрт, как же это всё неловко и неправильно, нет, зачем, не стоило вообще лезть. Последняя деталь внезапно не подошла. — Ох. Да, конечно. Прости, — Тсуна натягивает футболку чуть ли не до колен и виновато улыбается, даже не пытаясь спрятать покрасневшее лицо. — Конечно ты не имела в виду ничего плохого, это чисто моё больное воображение. Воздух становится на удивление тяжёлым, словно вокруг распылили вредоносный газ. — Тсуна, я действительно думала о другом, — наконец решает заговорить Хаято. — Я верю тебе. Расслабься. — Нет, конечно, если Вы захотите сделать со мной нечто подобное, я согласна; но мои действия… Да, они ужасны, и я не имела просто права… — Рас-слабь-ся. Всё в порядке, — казалось, Тсуна вот-вот сейчас сама начнёт ругаться благим матом, и с уверенностью можно будет сказать, что это влияние плохой девочки Гокудеры Хаято. — В общем, это всё не о сексе. Тут что-то большее задействовано, понимаете? Даже не гребанные цветочки-записочки и походы в кино, нет. Что-то эмоциональное. Что-то, что не имеет термина и может остаться только внутри одного, максимум двух человек. Так что нихуя ничего не в порядке, Тсуна. А теперь простите меня, забудьте, а я съебусь отсюда, пока Вы совсем меня не возненавидели и у меня ещё есть шансы на искупление. Удивительно, как она умудряется совмещать нецензурную брань и вежливый тон. Хаято пытается подняться, но Тсуна внезапно хватает её за локоть, останавливает, возвращает на место, как непослушного ребёнка. Пазл собран. — Гокудера, п-послушай, — голос Тсуны дрожит, но глаза полны решимости, — ты з-замечательный человек и действительно м-много для меня значишь. Но то, чего ты хочешь — это… Д-другое. Совсем. Я не м-могу дать тебе этого, даже если очень, очень захочу и постараюсь. П-понимаешь, о чём я? Химия. Наверное так. Тсуна нервничает и отчего-то чувствует себя слишком виноватой. Рука её тянется к лицу Хаято, и маленькие тонкие пальцы нежно его гладят. Тсуна старается вложить в эти прикосновения всё: своё чувство глубокого сопереживания, благодарность за всё былое и грядущее, мимолётность уже прожитых вместе мгновений, слова извинений за то, в чём Тсуна, в принципе, не виновата, однако что терзает её душу. — Я ценю тебя. Ценю твои старания и преданность и, конечно же, не отрекусь от тебя. Всё останется как прежде. Понимаешь, Гокудера? Она ожидает от подруги любой реакции: что Гокудера будет кричать, плакать, биться головой об стену и пол, умолять и просить прощения, стоя на коленях. Тсуна уже готова переживать худшее, но Хаято тиха и неподвижна, словно статуя; кажется, что она даже забыла, как дышать. Она не убирает руку Тсуны со своего лица, но в то же время и не прижимает её (и неизвестно, чего ей хочется сейчас больше). Во рту горько, а внутри словно неведомый монстр пожирает все органы. Ураган в один миг снёс всё на своём пути, оставив после себя пустошь и обломки чего-то того важного, что так долго разрушалось. — Понимаю, — хрипло шепчет Хаято и про себя оправдывает это простудой и выкуренной за день пачкой. — Я понимаю. Простите за это. Тсуна не отвечает, продолжая смотреть в серо-зелёные глаза; привстаёт, зарываясь руками в пепельные волосы; секунда, вторая, третья — лицо Хаято всё ближе. Жарко, словно Реборн пустил в Тсуну какую-то очередную волшебную пулю, и теперь она просто действует по неизвестно откуда возникшим инстинктам. Секунда, пятая, шестая — Тсуна накрывает губы Хаято своими; невесомо, осторожно, будто укрывает драгоценность шёлковым платком. Гокудера пахнет крепким табаком и дорогими духами, Савада — домашней едой и цветами. Все запахи, прикосновения, звуки, образы — всё смешалось в однородную массу и застыло. Впервые за долгое время Хаято даже не пытается понять, что происходит и просто отдаётся поцелую, который наверняка должен стать для неё одним из последних в жизни; вряд ли после такого захочется целовать кого-то другого. Тсуна целует её больше как произведение искусства, чем как девушку; перебирает одной рукой пепельные пряди, в то время как другая уже плавно спускается по спине и прижимает тело ближе к себе. Она совсем неопытна и неловка, но абсолютно искренна. Секунда, одиннадцатая, двенадцатая. Они уже не целуются, но лежат на кровати, не разжимая объятий; но от этой невинной, дружеской ласки обеим становится только тоскливее. — Всё будет как прежде. — Да. Как прежде. Они обе понимали, что это не так.***
Сакура в этом году начала цвести раньше обычного — и уже в середине марта ученики готовятся встречать конец учебного года среди нежно-розовых цветов и сладкого, яркого аромата. Спокойно и мирно в городе, хочется просто созерцать. — Как и договаривались, я всё-таки записала для тебя конспекты, — Хаято передаёт одну за другой несколько толстых тетрадей в руки Ямамото Такеши — высокого смуглого парня в спортивной форме. — Несколько задач тоже решила, чисто в качестве образца, остальное решай сам; самые трудные моменты тоже расписала от и до. — Вау, Гокудера, это невероятно! — Такеши пролистывает одну из тетрадей, полностью исписанную мелким и аккуратным почерком. — Я твой должник! — Лучше скажи спасибо Десятой, ты, бейсбольный придурок — это она меня уговорила. Только, блять, попробуй продуть — я твою биту тебе в ж… — Таааак, кажется, нам с Гокудерой пора, а то матч скоро начнётся, — нервно смеётся Тсуна, дёргая Хаято за рукав рубашки, — да, Гокудера? Пойдём лучше сядем на трибуны. Удачи, Ямамото-кун, мы в тебя верим! Они с Такеши переглядываются, улыбаются друг другу, обмениваются дружескими объятиями и расходятся, каждый в свою сторону. Хаято фыркает, словно недовольная кошка, но кивает головой; неудобно ей признавать своё расположение к кому-либо, неловко (Тсуна очень редкое исключение), вот и всё. — Зря ты с ним так, Гокудера, — говорит Тсуна, когда они уже сели на свои места, — всё ведь не так плохо. Реборн говорит, что тебе нужно научиться общаться с людьми, и это звучит смешно, да, но я соглашусь с ним. Я вижу, что ты в глубине души и не против на самом деле, не так ли? Хаято едва заметно улыбается, не отводя с Тсуны взгляда. — Пожалуй, да. Они почти не вспоминают о том небольшом и, казалось бы, маловажном инциденте; жизнь как река — стремительно бежит по своему пути, огибая камни и размывая по берегам грязь и мусор, поток её уносит с собой что-то случайно оброненное, пока наконец не впадает в устье, и дальше начинается нечто более глобальное и значимое. Только иногда Хаято смотрит на Тсуну и думает с тоской: а если бы получилось? Если бы я была достойна её чувств и места в сердце? Смогла бы она осознать и принять такое благоговение перед нею, да и не от кого-либо, а от человека трудного и в чём-то даже опасного? Наверняка смогла бы, это же Тсуна: даже Святая Мария вряд ли знает, на что эта хрупкая девушка на самом деле способна. В такие моменты так больно становится, что хочется просто рыдать. И она надеется, всё ещё надеется, что однажды они перестанут испытывать неловкость, оставаясь наедине; перестанут избегать прикосновений и объятий; перестанут бояться прочувствовать это заново. Но ведь… Разве Тсуна уже не приняла это? Да, между ними нет никакой романтики или чего-то того, что было нужно Хаято (или же просто хотелось?); но Савада уже приняла её, это факт. Не оттолкнула, не прогнала: они продолжают дружить. Жизнь-река продолжает бежать вперёд, не сворачивая назад. Разве этого не достаточно, чтобы чувствовать себя нужной и счастливой? — Э-эм, Гокудера, ты же не собираешься здесь курить? Мы тут не одни вообще-то, да и к тому же Хиба… — Пока сакура цветёт, этот выскочка из дома не вылезет. Десятая, не волнуйтесь, это чисто привычка, поджигать я её не буду, — Хаято сжимает сигарету зубами, закидывает ногу на ногу, откидывается на спинку сидения и делает вид, что совсем не нервничает и не переживает за «этого бейсбольного придурка». Тсуна замечает это и с довольной улыбкой переводит взгляд на стадион. В конце концов, они всё равно рядом, не так ли? Поддерживают друг друга, учатся вместе, заходят друг к другу в гости и продолжают строить планы на будущее, всегда надеясь на лучшее. Одержимость угасает, когда становится ясно, что желанное на самом деле близко, и за ним не нужно гнаться. Алтарь продолжает стоять на своём месте, но мир вокруг него возрождается, расцветает и день ото дня становится лучше и лучше. Ураган в мгновенье затих, расчистив пространство, чтобы стать управляемым. У Гокудеры Хаято всё ещё есть все шансы стать такой же, как мама, и она этим шансом пользуется, стараясь во всём проявлять упорство и силу духа, не давая никому и ничему себя сломать. Даже если иногда кажется, что это настоящее сумасшествие. Гокудера Лавина определённо гордилась бы своей дочерью.