***
— Чуя, где Дазай? — настороженно интересуется Мори, отмечая то, что о проделанной работе Накахара отчитывается самостоятельно. — Топиться пошел, — легко сообщает Чуя, дергая плечами. — В озере, что на окраине. — И ты не остановил его? — удивляется Огай, наблюдая абсолютное спокойствие Накахары. Обычно рыжеволосый собственноручно вытаскивал Осаму из очередной петли, лужи или бочки (да-да, такое тоже было), а после умудрялся надавать таких люлей, что Дазай боялся открывать свою любимую книгу «Как совершить суицид. Подробное пособие» ещё около месяца. — Зачем? — хмыкает Чуя. — Оно обмелело ещё лет пять назад. Аккурат в этот момент слышится грохот открывающихся дубовых дверей, и в залу вваливается растрепанный и злой до чертиков Дазай. — Не испачкай пол, будь добр, — обреченно вздыхает Мори, наблюдая лужу, накапавшую с дазаевской, промокшей до нитки одежды. — Почему ты не сказал мне, что там воды по колено?! — возмущенно обратился к довольному до чертиков напарнику Осаму. — Ты нырял головой в песок, как страус? — проигнорировав вопрос, злорадно интересуется Накахара. — Тц. — Когда они уже повзрослеют? — вздыхает Коё, отрываясь от своих отчетов и наблюдая словесную перепалку Двойного черного. — Им всего пятнадцать, Озаки, — снисходительно улыбается Огай. — Пусть развлекаются. Дазай уже активно наступает, приближаясь к Чуе, когда тот, чуть подавшись вперед, касается все еще влажных каштановых волос и тут же отнимает руку, демонстрируя растерянному напарнику кусочек водоросли, зажатой в тонких пальцах. — Всегда хотел увидеть водяного. — Беги, Русалочка, беги. С горем пополам они покидают главную залу. Дазай пачкает ковры и плитку грязной водой, стекающей с его одежды, а Накахара все не устает потешаться над этим, дразня Осаму то страусом, то водяным, то сардиной. В конечном итоге шатен, у которого, кажется, уже начал дергаться глаз, шипит себе под нос очередное ругательство и с силой тянет на себя рыжеволосого шутника, больно схватив за запястье. Они как-то совсем уж непрятно приземляются, и Чуя уж очень громко чертыхается, оказавшись прижатым дазаевской тушкой к твердой и пыльной земле. — Совсем придурок, что ли? — бурчит Накахара, вглядываясь в карие глаза напротив. — Нечего было смеяться, — обиженно ворчит Осаму, который, кажется, совсем позабыл о затеваемой минутой ранее драке. — Я тебе накостыляю в следующий раз, — Чуя отпихивает от себя Дазая, поднимаясь на ноги и отряхиваясь. — Подумаешь, — как-то совсем уж гаденько ухмыляется Осаму, и Накахара настороженно вглядывается в его лицо, ожидая очередной колкости. — Бьет — значит любит. Пока Чуя задыхался от возмущения, Дазай, довольный своей выходкой, с завидной скоростью ретировался, оставляя Накахару наедине с треклятой кучей листьев. Неожиданно смущенный до чертиков Накахара чувствует сильное першение в горле, а после, громко откашлявшись, предпочитает игнорировать алый лепесток камелии, медленно опускающийся на изумрудный ворс травы. «Ветром принесло, — испуганно отмахивается от дурных мыслей Чуя, нарочито быстрыми шагами направляясь в корпус. — Ветром».***
— Ну и какого лешего ты притащился, раз делать ничего не собираешься? — привычно ворчит Чуя, наблюдая за раскорячившимся на весь диван Дазаем. — Почему я всегда один все делаю? — Ну должен же хоть кто-то из нашей дру-у-ужной команды возиться с бумажной волокитой, — лениво отзывается Осаму. — Нормальные напарники делают это поочередно, — бубнит Накахара, строча очередной отчет. — Но тебе достался я, нерадивый придурок, и бла-бла-бла, — хмыкает Дазай, отмахиваясь, мол, можешь не продолжать. — Не смей передразнивать меня таким отвратительнейшим обр… — Чуя осекается, ощущая болезненное и до нервных судорог знакомое першение в горле.Только не это.
— Чуя, ты в порядке? — Осаму уже планирует подняться с дивана и подойти к закашливающемуся напарнику, но тот жестом вытянутой руки показывает, мол, стой на месте и не смей ко мне приближаться. Накахара зажимает рот рукой, затянутой в черный бархат перчатки, и пытается побороть неожиданный приступ. — Все в порядке, — наконец откашлявшись, выдавливает он. — Просто простудился. Дазай задерживает на нем взгляд чуть прищуренных глаз, а спустя несколько мгновений кивает и возвращается на свое прежнее место. Накахара облегченно выдыхает, пряча в кармане брюк несколько алых лепестков.***
Все становится очевидным, когда во время выполнения очередной миссии Чуя падает на колени, вцепившись пальцами в собственное горло. Тело содрогается в очередном приступе, что только усилились в последнее время, и с ужасом осознает, что глаза застилает пелена. Он задыхается, теряет сознание. На глазах у Дазая. Последнее, что Накахара успевает заметить прежде, чем окончательно потерять связь с настоящим — это знакомый, измазанный кровью лепесток камелии. Просыпается Чуя уже в больничном крыле, окруженный знакомыми лицами, и не сразу осознает, что толком произошло. Коё сочувственно опускает взгляд, доктор Портовой мафии копошится в каких-то бумагах, а Осаму стоит, оперевшись спиной о стену, и сверлит Накахару нечитаемым взглядом. Пробирает до костей. — Что произошло? — хрипло интересуется Чуя, чувствуя, как сердце отбивает рваные ритмы, грозясь пробить грудную клетку. — Ханахаки, — сообщает доктор, и Накахара зажмуривает глаза, надеясь, что весь этот кошмар просто исчезнет. Нет, Чуя прекрасно знал, какая зараза разъедает его изнутри многие годы. Другие не должны были об этом знать. Дазай не должен был об этом знать. — Вам известно… — начинает доктор, очевидно, предполагая, что Чуя, терзаемый этой дрянью уже несколько лет, так и не додумался разобраться в её происхождении. — Известно, — перебивает Накахара, ощущая дрожь в руках. — Последствия… — Известно, — громче повторяет Чуя. — Мне известны все последствия. — Тогда Вам стоит немедленно дать согласие на операцию, — сообщает врач, продолжая просматривать какие-то записи. — Нет. Накахара ощущает на себе этот взгляд. Ощущает сильный гнет, растерянность, стыд. Банальный страх, в конце концов, словно он какая-то школьница, которая боится вручить старшекласснику шоколад в день Святого Валентина. — Нет? — удивленно повторяет мужчина, отрывая взгляд от бумаг. — Но Вам известны… — А Вам, доктор, известны последствия операции? — дрожь в голосе прячется за сталью, и Чуя искренне желает провалиться сквозь землю — да что угодно! — лишь бы не чувствовать на себе испепеляющих взглядов Осаму. — Но Вы должны подумать… — настаивает врач. — Я отказываюсь от операции, не собираюсь передумывать, — вновь перебивает его Накахара, боясь поднять глаза и встретиться взглядами теперь еще и с Коё. Доктор продолжает что-то кряхтеть, переговаривается с Озаки в пол голоса, но Чуя не слушает, быстро хватает свой пиджак и шляпу, буквально вылетая из помещения. Дазай ведь теперь знает. Знает и молчит. Этого достаточно, чтобы Накахара расстался со своей и без того призрачной надеждой. Чуя прекрасно осознаёт — лепестки совсем скоро его убьют, задушат, лишат шанса на будущее. Единственный выход — операция, что навсегда лишит его чувств к причине развития болезни. А Накахаре такое будущее ни к чему.***
— Эй, Мелочь, кто же этот несчастный? — в последнее время изо рта Дазая не вылетало ничего, помимо жестоких издевок. — Неужели не поделишься? Быть может, его еще можно спасти... — Иди к черту! — в очередной раз не выдержал Накахара и быстрыми шагами пересек кабинет. — Там тебе и место! Чуя запирался в комнате для тренировок, до боли заламывал кисти рук, сбивал в кровь локти и костяшки пальцев, еле сдерживаясь, чтобы не сравнять помещение с землей. — Ненавижу… — одними губами шептал Накахара, рухнув на колени и сморгнув беззащитность, мелькнувшую в зрачках. И в глухой тишине, на переломленную доску старого паркета опускался алый лепесток, опровергая сказанное.***
— Всё-таки это печально, не находишь? — Накахара тут же сжал руки в кулаки, морально готовясь к очередной язвительной атаке. — Отдать свою грешную душонку за какого-нибудь офисного планктона. От тебя не ожидал. — Неужто разочарован? — горько усмехается Чуя в ответ. — Не стоит. Офисным планктоном его не назовешь при всем желании. — Вот как, — Накахара все никак не может привыкнуть к этому пристальному, изучающему взгляду. — Неужели кто-то из наших? — А тебе зачем? — отворачиваясь, интересуется Накахара, делая вид, что его внезапно жутко заинтересовал книжный шкаф. — Интересно посмотреть, за кого же мне, Тюльке агрессивной, не жалко испустить последний вздох? — прозаично уточняет Чуя, вспомнив строку из любимой поэмы. — Нет, — безразлично отвечает Дазай. Слух улавливает шум удаляющихся шагов. — Вырву герою твоего романа сердце. Дверь захлопывается. Накахара выпускает из рук книгу.***
Свет софитов слепит глаза, и Чуя устало прикрывает веки, откидываясь на мягкую спинку дорогого кожаного дивана. Музыка слишком громкая, но это не играет особой роли, когда в твоих руках бокал вина, а в руках человека — любимого человека, — сидящего напротив, длинноногая девица с тонной штукатурки на лице и рыжими локонами до поясницы. Накахару буквально трясет от подобных совпадений. Чувствуя знакомое першение в горле, Чуя опрокидывает в себя очередной бокал и, поднявшись на ноги, сквозь толпу пробирается к уборной, запирая её и тут же заходясь в страшном приступе кашля. Сплевывая в раковину лепестки, перепачканные кровью, он почему-то вспоминает о «волшебном заклинании», что поведал ему в детстве Дазай. Терять нечего — решает Накахара, обреченно всматриваясь в лицо собственного, измученного двойника, что глядит на него из-за зеркальной поверхности потухшими глазами. — Раз, два, три — разлюби… — это наверняка выглядело до ужаса глупо, и Чуя заходится тихим смехом, пряча лицо в ладонях. — Ну пожалуйста… Выходит, те конфеты под его подушку все-таки подкладывал Осаму.***
История подходит к своему логическому завершению, когда на очередном совещании исполкома Чуя понимает, что просто не может дышать. Даже приступов кашля больше нет. На этом все. Накахара откидывается в своем кресле, пальцами сжимая подлокотники. Не хотелось бы биться в конвульсиях на холодной плитке. Он из последних сил переводит мутный взгляд на Осаму, стараясь впитать в себя каждую черту. Последний взгляд, и в карих глазах вспыхивает некий панический страх, ужас. Что это? Разгадать, очевидно, уже не суждено. Тяжелые веки слипаются, и сознание медленно покидает его бренное тело. Смерть от удушья? Чуя ни о чем не жалеет.***
Рыжие пряди разметаны по белоснежной поверхности накрахмаленной наволочки. В нос бьет терпкий запах лекарств, в ушах звоном отдается писк аппарата. Длинные пальцы перебирают растрепанные локоны нежно, полюбовно и как-то совсем уж трепетно, словно китайский шелк, что пропускаешь сквозь пальцы, завороженно наблюдая за его переливом на свету. — Дурак, дурак, дурак, — шепчут побледневшие губы в чужое ухо, чуть задевая нежную кожу мочки. — Как же тебя угораздило? В такого мудака… Лучше бы полюбил меня, Вешалка для шляп… — Про мудака… — приоткрывая веки, хрипло шепчет Накахара. — Это ты верно подметил. — Тебе осталось несколько дней, если снова откажешься от операции, — достаточно холодно сообщает Осаму, но Чуя чувствует, как его пальцы сжимают практически до боли. — Ты ведь знаешь мою позицию… — в тон ему отвечает Чуя, а сам проклинает судьбу-злодейку за то, что не может сейчас сжать чужие пальцы в ответ. — Она чересчур глупа даже для тебя! — наконец взрывается Дазай. — Черт побери, кто вообще этот придурок?! Нет, серьезно, я думал мы доверяем друг другу! Хорошо, мы оба прекрасно понимаем, что узнай я его личность — давно бы прикончил, но неужели ты не можешь рассказать мне хотя бы причину этой твоей несусветной любви к какому-то отбросу? Ты всегда ставил себя выше всего этого, так что же изменилось?! Я не хочу тебя терять. Не хочу… — Эй, — ослабшим голосом тянет Накахара, пытаясь выдавить из себя некое подобие улыбки. — Я не могу рассказать тебе, — «потому что после моей смерти ты будешь винить во всем себя», — потому что это расстроит тебя. Не позволит нормально жить дальше, понимаешь? — А ты думаешь, что я смогу нормально жить дальше без тебя? — и в этом голосе столько горечи, что Чуя снова ощущает невыносимую боль, комом вставшую поперек горла. — Я расскажу, если так хочешь… — шепчет Накахара, смаргивая выступившие слезы. — Наклонишься? И Осаму наклоняется. Так доверчиво, словно Чуя вот-вот прошепчет ему свой секрет на ушко, как в детстве. Шепнет о том, как ему понравилась шляпа, что он видел на одном из клиентов. А на следующий день обнаружит новенький красивый головной убор на стопке своей одежды. Но им уже давно не десять, и Накахара тянется к чужим губам, касаясь сухим прикосновением. Невинным и совсем целомудренным, точно они действительно дети, познающие все радости первой любви. Для Чуи же она, очевидно, последняя. Накахара снова откидывается на подушки, приоткрывает губы, а после снова их смыкает, демонстрируя зажатый в них алый лепесток. — Бестолочь… — шепчет Дазай прежде, чем коснуться теплых губ и вырвать из них злосчастный лепесток.