Осень 43-го года

      Вся моя жизнь — одно сплошное воспоминание, которого я не помню. Забавно, иногда я не понимаю, как пользоваться зубной щёткой, однако беспрестанные слова людей в белоснежных халатах отчётливо отдаются в моей памяти: «Прогрессирующий старческий склероз», — мой диагноз.       Пугающие мысли посещают голову, когда в отражении зеркала видишь многочисленные морщины, усталый взгляд, сутулую спину и залысину, обрамленную серебристыми волосами. Старость — не страшно, страшно не помнить, как ты докатился до преклонного возраста.       Однако и светлая сторона тоже существует, некая отрада в жизни стариков. Моя сейчас похожа на бомбу замедленного действия, которую вот-вот разорвёт от любопытства. И плакал мой удобный раскладной диван.       — Деда Паша, а на параде тоже все будут, как ты, с медалями?       — Да, Никита, а некоторые в военной форме.       — А почему у тебя нет формы?       — Потому что я не был солдатом, Никита. Я был чуть старше тебя, когда началась война.       — Значит, ты всё равно воевал с немцами, раз тебе дали медаль? Я бы им всем показал! И мне бы дали медаль!       Мой внук подскочил с места, детский звонкий голосок, будто постучался в какую-то давно запертую дверь в моей памяти.       — Я тебе так скажу, Никита. Медали — это не главное, главное — оставаться человеком. Да, некоторые были настоящие звери, а некоторые такие же обычные люди, которых заставили воевать. Понял?       Дверь распахнулась, осень 43-го открывала свои распростёртые объятия. Я снова был ребёнком с добрым сердцем, а всё вокруг ощущал как наяву: безнадёжные крики детей и стены, пропахшие мертвечиной. Последнее в силу своего возраста я принял за запах плесени и сырости.       Нет, конечно, так было не всегда. У нас был одноэтажный деревянный дом и большая дружная семья. По вечерам я любил забираться на тёплую печку и заслушиваться сказками мамы о добре и зле, перебивая её своими вопросами чуть ли не на каждом слове. Она терпеливо поощряла моё любопытство и отвечала.       Однажды пришли отец с братом в камуфляжной форме и туго затянутых берцах. Мать бросилась рыдать. Я не разделял её слез, я гордился своими родными и совсем не подозревал, что это наш последний семейный ужин.       Отец напоследок потрепал меня по волосам и железным голосом произнёс: «Пашка, теперь ты за главного». Отец мой был примером для подражания, он был — настоящим мужчиной, оттого и имел строгий голос, — так я рассуждал.       Шёл год за годом мама больше мне никогда не читала сказки, а забытая красочная книжка пылилась на полке. Только на улице смеркалось, мама и бабушка с печальным взглядом теснились у окна, высматривая два до боли знакомых силуэта.       В один из таких вечеров послышались раскаты грома, однако буквально час назад, когда я кормил двух свиней в ограде, небо походило на хрустальную алую чашу. Волнение в движениях родных я видел невооруженным глазом. Мама поспешила в сени запереть балкой дверь, а бабушка предложила мне сыграть в прятки.       — Пашка, заберись в погреб и сиди тихо как мышь, понял? Чтобы никто не мог тебя найти.       — Но ты же будешь знать, где я.       — Но маме я не скажу, она не сможет тебя отыскать, полезай.       Бабушка наспех подняла крашеную половицу и крепко-крепко обняла меня. Я кое-как втиснулся между зимними заготовками и свернулся в три погибели, в предвкушении реакции мамы, когда она меня всё-таки обнаружит. Однако за шкирку вытащила меня совсем не мама.       Один из людей в шинели и отполированных чёрных сапогах с пыльной подошвой шнырял туда-обратно, переворачивая всё вверх дном в нашем доме. Другой как-то смешно шепелявил и, увидев на моих губах улыбку, вырвал меня из объятий матери, потащил в грузовик, до отвалу набитый детьми из оккупированной деревни.       Мать и бабушку с того дня я не видел, но навсегда запомнил панический ужас, застывший на их лицах. Я навзрыд плакал и тянул к семье руки, мать упала на колени с кошмарным криком. Безнадежные вопли по сей день преследовали меня.       Всю историю, как я оказался в тюремной клетке с холодным бетонным полом, я рассказывал забавной девчушке, которая была на пару лет старше меня. Она тайком приходила ко мне почти каждый день и приносила хлеб. Ужасные чудовища в форме не кормили таких, как я. Они разговаривали на том же смешном языке, что и те двое, разлучившие меня с родными.       Клара, так звали мою подругу по другую сторону решётки, тоже умела так шепелявить. Клара сказала, что её мать работала учительницей и обучила дочь и русскому, и немецкому языкам. У моей подруги, как и у военных, была красно-чёрная повязка на руке со странным символом, однако Клара не была похожа ни на кого из них. Скорее она была похожа на меня. Родственные души — так мы прозвали друг друга.       Только по оживлённым детским крикам я понимал, что наступило утро. Всех выводили на построение, и военный с пустым жутким взглядом указывал на несколько человек пальцем, после чего их сразу куда-то уводили. Недели сменяли другие, но никогда он не выбирал меня. Однако я тоже хотел свободы и однажды утром ринулся к ограде из колючей металлической проволоки, после чего и оказался запертым в крохотной тюрьме. Военные, наверное, даже не подозревали, что я всё ещё жив, в чём была заслуга исключительно моей подруги Клары.       Сегодня крики детей уже затерялись за стенами ужасного помещения, а сменились весёлым разговором двух немцев (их шепелявость я мог отличить из тысячи). Я вжался в стену, несмотря на то, что это было бесполезно — стоит протянуть между прутьев решетки руку взрослому человеку, и он дотянется до моей грязной пижамы.       Я не понимал о чём переговаривались военные, но по их лицам я смог разобрать искреннее изумление, когда они остановились напротив моей камеры. Раскатистый хохот немцев сопровождался скрипом решётки. Невзирая на леденящий ужас, я радовался своему освобождению.       Однако, как говорил отец, моя жизнь заготовила много разных сюрпризов и не все из них приятные. Я не понимал, как это сюрприз может быть неприятным. Но в этот день разобрался, оказавшись прикованным к потрёпанному стулу. Женщина в идеально отглаженном халате обрабатывала иглу огромного шприца.       Теперь я понял куда уводили ежедневно десятки детей. К этой мерзкой женщине, которая без зазрения совести крадёт нашу кровь. Сверкнув, длинная игла под напором проникла мне прямо под кожу, а женщина медленными движениями отнимала у меня жизнь. Надрываясь, я кричал о помощи во всё горло. Помощь пришла не раньше, чем я потерял сознание, — это факт.       — Пашка, ты слышишь меня?       Моё покинутое сознание возвращалось обратно в тело, благодаря тёплому голосу Клары. Тогда я решил, что умер, а Клара пришла проститься. Однако она отчаянно тащила меня куда-то за руку, и я действительно чувствовал крепкую хватку тоненьких пальцев на своём запястье. Мы петляли по пустым коридорам, и вдруг морозный ветер ударил прямо в лицо.       — Куда мы идём? Нас поймают!       — Не поймают, — шикнула Клара, — если ты не будешь голосить.       Я кивнул и молча повиновался её напору, потому что доверял этой девчушке. Мы задами пробрались к колючей ограде, и моя подруга приподняла проволоку. У земли образовался проём, как раз для такого тощего мальчика вроде меня.       — Беги в лес, около болота найдёшь партизанов, спаси нас всех, Пашка.       — Я никуда не пойду без тебя, — теперь я не отпускал руку моей спасительницы.       — Но… я не могу никуда пойти… Мне некуда идти.       — Ты пойдешь со мной, ты спасла меня из этой тюрьмы, позволь и мне спаси тебя из твоей тюрьмы, — я поддался вперёд, не выпуская её руки.       Клара сделала осторожный шаг следом.       — Родственные души? — спросил я.       — Родственные души, — подтвердила она.       По запорошенной снегом траве мы бежали, что есть сил. Я в разодранной пижаме, и она с дырой на рукаве вместо чёрно-красного символа. Мы бежали навстречу сюрпризам, которые ещё заготовила нам судьба.       — Деда, а ты был героем?       Я по-доброму усмехнулся и посмотрел на ту храбрую девчушку, что появилась в дверном проёме. На её твидовом пиджаке золотом переливалась медаль «Партизану Отечественной войны», а из аккуратно повязанной косынки выбивалась тонкая серебристая прядь волос.       — Героем, мой дорогой, была твоя бабушка Клара.