(Не)детское наказание

— Ох, ну и денёк, — устало вздохнул Шинву, — Как же я устал. Скорей бы домой. — Это все от того, что ты мало спишь и ночами напролет играешь, — наставительно заметил Ик-Хан, — Некому взяться за твоё воспитание, ведь твой отец до сих пор в отъезде. Школьники возвращались домой. День и вправду был не самым лёгким — конец учебного года как-никак, время экзаменов, хронического недосыпа и нервотрепки. И только Райзел оставался все таким же непрошибаемым, казалось, ничто не могло вывести его из равновесия. В последние несколько дней после уроков дети сразу же расходились по домам. Юна и Суйи выглядели не такими энергичными и весёлыми, Ик-Хан вовсю был сосредоточен на учёбе, а Шинву как Шинву — продолжал спать на уроках и жаловаться, что ни на что не хватает времени. Райзел же молча шел рядом, не выказывая никакой заинтересованности в разговоре. -Шинву, тебе правда не мешало бы заняться делом. Ты ведь не хочешь, чтобы директор вызвал твоего отца из командировки, — Юна говорила как-то странно, немного понизив голос. — Да ладно вам, я же уже не ребёнок. Сомневаюсь, что отец станет меня наказывать таким детским способом. Вы лучше побеспокойтесь о Рае: смотрите, как он спокоен, а я что-то не припомню, чтобы он отличился особыми знаниями. Неожиданно все пристально посмотрели на Шинву. — Что? — Точно-точно, по тебе ремень плачет, — засмеялась Суйи. — Ха-ха, помните, каким прилежным учеником становится Шинву после хорошей порки? — улыбающийся Ик-Хан ободряюще похлопал друга по плечу. — Ненадолго, максимум на две недели, — иронично подметила Юна. Райзел вопросительно уставился на покрасневшего Шинву. Нечасто он проявлял такой интерес к болтовне своих одноклассников. Но реакция Шинву на слова друзей была необычной. — Рай, тебя что, никогда не наказывали за непослушание? Даже когда ты был маленьким? — удивлённо спросил Шинву. Райзел отрицательно покачал головой. — Это не удивительно, — Ик-Хан поправил очки, — Не все такие любители приключений как ты. И не забывай, что Рай — иностранец, у них такое может быть не принято. Да, Рай? Райзел ничего не ответил, но интерес в его взгляде никуда не исчез. Он все так же пристально смотрел на Шинву. — Хорошо, — обречённо вздохнул тот, — в детстве я был ещё тот хулиган... Юна и Суйи одновременно захихикали. — Эй! Ладно вам, — ещё сильнее покраснел Шинву, — Короче, в детстве я был ещё тот хулиган, вечно нарывался на неприятности. Учителя постоянно жаловались отцу. А ведь я не специально лез в драки... — А гадости на двери директора тоже не специально писал? — А чья это идея была? Я, как настоящий друг, не выдал тебя, между прочим. Ха-ха, — Шинву подтолкнул друга в плечо, — Ну, в общем, отец у меня строгий. Стоило где-то накосячить, и он сразу же хватался за ремень. Это сейчас понятно, почему, а тогда было обидно. — Зато действенно, — улыбнулась Юна, — Так что давай, берись за ум, а не то Рай поговорит с директором. — Ничего подобного, мы ведь друзья. А друзья прикрывают друг друга. Весело смеясь, они не заметили, как дошли до дома директора. Зная, как плохо Райзел ориентируется на местности, ребята провожали его первым, после сами расходились. — До завтра, Рай, — попрощались они, — увидимся в школе. Райзел кивнул, улыбаясь и глядя вслед уходящим. Он ещё немного постоял, прежде чем вошел в дом. По дороге он все размышлял о том, что сегодня услышал от детей. И что-то внутри не давало ему покоя, а, если быть точнее — детское поведение Шинву, которым тот кого-то напоминал. *** В доме было тихо. Модифицированные сегодня работали допоздна. Сэйра и Регис были призваны Лордом по каким-то важным делам Лукедонии. Мастер был в школе, и, наверняка, после уроков дети потащат его за собой в компьютерный клуб, откуда Мастер снова вернётся в подавленном настроении. Франкенштейн же решил с пользой провести с таким трудом вырванный для себя выходной. С тем, насколько многолюдным стал его дом, он уже смирился. А потому, один свободный и спокойный день был для него словно манна небесная. Сегодняшний он посвятит своим экспериментам с Копьём. Все, что Франкенштейн делал — он делал ради Мастера. Это было и его жизнью, и его оправданием одновременно. Сейчас состояние Мастера напрямую зависело от успешности этих экспериментов. Поэтому угрызения совести были загнаны на задворки мозга, уступая хладнокровной расчетливости учёного. Эта комната была специально создана для того, чтобы удерживать темную энергию Копья, а значит, пока он здесь, Мастер ничего не узнает. Утешая себя мыслью об успешном исходе, Франкенштейн потерял счёт времени. Прошло уже несколько часов, Тёмное Копьё нещадно жгло руки, а голоса неупокоенных душ становились всё громче. Он злился. Снова ничего не получалось, за несколько часов он практически не продвинулся. Результаты сильно огорчали. Вздохнув, он решил, что на сегодня, пожалуй, все. Следовало привести себя в порядок до того, как вернётся Мастер. Как же Франкенштейн удивился, когда, войдя в гостиную, обнаружил там Райзела. Стараясь сохранить спокойствие, Франкенштейн слегка поклонился: — Мастер, вы уже вернулись? Простите, что не встретил вас, я думал, вы с детьми, и будете поздно. Я немедленно приготовлю вам чай. Он, едва ли не спотыкаясь, побежал на кухню, старательно не замечая пристального взгляда багровых глаз. Несколько минут, и комнату наполнял аромат свежезаваренного чая. Как и всегда, Франкенштейн, поставил чашку с дымящимся напитком перед Мастером. Внезапно его сердце пропустило несколько ударов, а мир перед глазами начал расплываться. Он перевел взгляд со своих обожжённых ладоней, на лицо Мастера, осторожно заглядывая в бездонные глаза цвета крови. В голове молнией пронеслась запоздалая мысль: «Твою мать, перчатки», — хотя он прекрасно понимал, что они бы вряд ли избавили от объяснений. Но хотя бы была возможность что-нибудь придумать, соврать. Движение произошло само, рефлекторно. Франкенштейн неловким движением отдернул руку, сделав несколько шагов назад и спрятав глаза за чёлкой. Отпираться не было смысла. — Мастер, я... — Я вижу, — голос Райзела был мягким и спокойным, — Но напомни мне, разве я позволял тебе снимать печать? Разве не запретил эксперименты с Темным Копьём? Франкенштейн потупился. — Я... Прошу прощения, Мастер. Этого больше не повторится. — То же самое я слышал в прошлый раз. И в позапрошлый раз... От ровного тона Мастера, по спине вдоль позвоночника непрерывно пробегали мурашки. — У меня нет выбора, Франкенштейн, придется тебя наказать, — посерьезнел Мастер, — Подойди. Франкенштейн вздрогнул всем телом. Решение Мастера не обсуждается — сам допрыгался. Не поднимая головы, он покорно двинулся, подходя ближе и намереваясь опуститься на одно колено, показывая готовность ко всему. Однако, как только он приблизился, рука Райзела сомкнулась на его запястье, потянув вниз. Франкенштейн не успел опомниться, очутившись лежащим поперек коленей Мастера. Лицо тут же залилось краской, и он сделал попытку подняться. — Лежи спокойно. Руки проворно забрались под живот Франкенштейна, нащупывая пряжку ремня, расстёгивая и вынимая его с удивительной ловкостью. Штаны вместе с бельем одним движением сдернули вниз. От стыда хотелось провалиться сквозь землю. Щеки пылали, а глаза Франкенштейн крепко зажмурил. Он не верил в происходящее, не верил в то, что его собираются вот так по-детски выпороть. Да ещё кто — его драгоценный Мастер! — Франкенштейн, — укоризненно, — прими своё наказание достойно. — Да, Мастер. Первый удар обрушился на него оглушительно звонко. Франкенштейн вскрикнул, но тут же зажал рот руками. Ну уж нет! Это детское название он выдержит как полагается мужчине. Жаль только, что он не учёл того, что давно уже не был ребенком. В начале он пытался сдерживаться. Удары были сильными и хлесткими. Сбившись со счёта где-то на сороковом, Франкенштейн тысячу раз пожалел, что ослушался Мастера. Тот, кажется, не собирался останавливаться, ничуть не сбавляя темп. Боль постепенно нарастала, становясь сильнее, сквозь прижатые ко рту пальцы, прорывались тихие всхлипы, из глаз невольно покатились слёзы. До Франкенштейна начала доходить вся серьезность ситуации. Мастер отнюдь не шутил. Терпеть становилось невыносимо, а удары все сыпались и сыпались, ощущаясь все сильнее и сильнее. И Франкенштейн не выдержал. — Мастер, пожалуйста...- застонал он. Но его как будто не услышали. Порка продолжалась. Франкенштейн вовсю ерзал на коленях Райзела и кричал в голос, уже не сдерживая слёз. Горькая обида скапливалась в комок где-то​ рядом с солнечным сплетением, подкатывая к горлу. Хотелось вырваться из-под ударов, хотелось, чтобы все наконец закончилось. Он все понял, все осознал. -Мастер, пожалуйста, простите, — едва слышно, сквозь слезы, — Пожалуйста, хватит. Все прекратилось так же резко, как и началось. Франкенштейн понял это только после того, как горящей кожи ягодиц, коснулась обжигающе холодная ладонь Мастера, проводя кончиками пальцев по вспухшим следам от ударов. Прикосновения были невесомыми и почти безболезненными. Франкенштейн расслабленно выдохнул, и тут же напрягся, дергаясь. Неожиданно он ощутил горячее дыхание там же. Резкий контраст по отношению с холодными руками Мастера. Он чувствовал, как тёплые мягкие губы касаются истерзанной плоти, как язык прочертил контур одной из особенно сильно проступивших полос, оставленных ремнем. Он повернул голову стараясь заглянуть за спину. Не было ни одной здравой мысли, лишь вопрос: «Что вы делаете, Мастер?». Сердце колотилось, как бешеное, Франкенштейн понял, что возбуждается. А Райзел все продолжал крепко удерживать его, лаская испещренные полосами ягодицы, облизывая и целуя каждый сантиметр кожи. Дыхание становилось отрывистым, как бы он не старался, а подавить возбуждение не получалось. Разум кричал, что это недопустимо, подобные мысли о Мастере — недопустимы, но тело имело свои взгляды на этот счёт. Член налился кровью и постепенно стал упираться сочащейся головкой в ноги Мастера. Тёрся о шершавую поверхность штанов, наверняка пачкая их. Не заметить его состояния было невозможно. Когда же язык Мастера скользнул между ягодиц, Франкенштейн громко вскрикнул. Весь воздух разом пропал из лёгких, и он почувствовал, что задыхается. Язык скользил около сжатого колечка мышц, дразня, то легко проходясь по кругу, то слегка надавливая. Мир перед глазами потерял очертания. От переизбытка чувств Франкенштейна трясло. «Зачем, зачем, он это делает?» — билось на краю сознания. Он не помнил, когда язык заменили тонкие пальцы Мастера, с трудом воспринимая все, что происходило дальше. Пальцы не спеша растягивали его вход, погружаясь внутрь по самые костяшки, при каждом проникновении задевая простату. Франкенштейн снова закричал, не помня себя, но уже от дикого возбуждения. Он звал Мастера и пытался не кончить ему на штаны. Внезапно его положение изменилось. Франкенштейн оказался сидящим верхом на Райзеле. Тот выглядел не менее возбуждённым: на бледных щеках отчётливо проступал румянец, а глаза потемнели до бардового. Ошарашенно глядя в них, Франкенштейн сдался первым, впившись поцелуем в приоткрытые губы Мастера, и сразу же принялся напористо их целовать, проникая языком внутрь, чувствуя, как ему отвечают. Испоротой кожей он бесстыдно тёрся о вставший член Мастера — теперь боль казалась своего рода дополнением, добавляла остринку в то безумие, что сейчас творилось между ними. Ладони Райзела блуждали по его спине, лаская и отвлекая. Сил ждать почти не осталось, и Франкенштейн потянулся руками к ширинке Мастера, помогая тому избавиться от лишней одежды. После не дождавшись разрешения, Франкенштейн сам направил член Мастера в себя, плавно насаживаясь до основания. Дав себе несколько секунд, чтобы привыкнуть, он стал двигаться вверх-вниз, руками обнимая плечи Мастера, неистово целуя его губы, спускаясь на шею и возвращаясь обратно. Франкенштейн словно отключился, отдаваясь Райзелу без остатка. Казалось, он совершенно позабыл, с чего все началось. И сейчас все было неважным. Его мир сузился до размеров Мастера. Остальное просто было вне этого, вне чувств, что сейчас захлестывали Франкенштейна неудержимой волной, отрубая здравый смысл. Он просто позволил эмоциям одержать верх над собой, и его возлюбленный Мастер был совершенно не против. Их дыхание смешалось, как и их души, слившиеся воедино много веков назад. Еще мгновение, и перед глазами все померкло, Франкенштейн разбился на тысячу маленьких осколков, окончательно теряя себя, чувствуя, как горячо стало внутри, и как облегченно, еле слышно, застонал Мастер. Все закончилось. Обессилено рухнув на Райзела, Франкенштейн едва нашел в себе силы, чтобы открыть глаза, но все еще не решался посмотреть на своего Мастера. Все, на что его хватило, это на тихое: «Простите». После чего Франкенштейн забылся глубоким сном, так и оставшись сидеть в объятиях не менее ошеломленного Райзела. Тот лишь тихо вздохнул, погружаясь в собственные мысли и поглаживая тихо сопящего человека по светлой макушке.