Больше, чем возможно

Пальцы, сжавшие гитарный гриф, почти не дрожали. Куда там сражениям с омниками, бандами и Советом безопасности — ответственней момент вообще сложно было придумать. Джек выдохнул до упора и снова набрал воздуха в грудь перед тем, как открыть рот. — You, — самым сложным было просто начать. — Move me, over fires and flames slowly… Теперь все внимание оставшихся гостей и — что самое главное — жениха и невесты было приковано к нему. Гейб стоял спиной, одной рукой прижимая к себе Ангелу, и разговаривал с Аной, когда Джек начал петь. Но сейчас он удивленно смотрел на своего шафера, возомнившего себя певцом. Ангела улыбнулась так ясно, что в помещении словно стало еще светлее. Она потянула Гейба на выделенную для танцев площадку. Джек пел неплохо. Даже хорошо, как, впрочем, и все остальное, за что только ни брался. Но облажаться сегодня он никак не мог, поэтому каждое движение пальцев, каждое слово должны были быть правильными. — You hold me without your arms, without your body... Ангела легко вложила свою руку в большую сильную ладонь, разворачиваясь лицом к Гейбу, и подхватила длинный подол. Она была такой красивой сегодня — самый настоящий ангел в белом, очень простом, но от этого еще более ей подходящем платье. Джек с трудом мог вспомнить что-то более прекрасное. Гейб улыбался ей, только ей, и его глаза сияли такой огромной любовью, какую вообще можно было себе представить в жизни, и в этом человеке в частности. — You're the moonlight, in the dark night... Они покачивались в такт музыке, и на стянутой корсетом спине так правильно смотрелись темные пальцы Гейба, едва перебирающие ленты и касающиеся светлой кожи. И то, как аккуратно он прижимал ее к себе — Джек видел, на что способны эти руки, — не могло оставить равнодушным. Ангела доверчиво прижималась к выбритой сегодня с особым усердием щеке, а губы Гейба шевелились, повторяя слова песни. Сердце сжималось от восторга и какой-то совершенно неуместной нежности. — Making my skin hate the sunrise... Гейб давно не был красивым в общепринятом понимании этого слова. Сильным, наглым, самоуверенным и невыносимым — да. Иногда обаятельным, но нечасто. Сегодня его не портили шрамы — они словно совсем исчезли с его лица, на котором вечное недовольство и хмурый вид сменились на умиротворение и тихое счастье. Джек видел сейчас только широкую спину, обтянутую белой рубашкой, и не мог отделаться от ощущения, что Рейес сегодня превратился в восторженного влюбленного мальчишку. — You're the moonlight shine in my eyes… Он слишком хорошо помнил, как всё началось. Давно, еще во времена SEP. Тогда у них просто не было времени ни на что, выжить бы в мясорубке, в которую их втянули. Потом Война, Overwatch… Когда Джек опомнился, мир уже наступил, но времени так и не нашлось: на нем уже висела целая организация, и личную жизнь снова пришлось отложить на потом. Ана говорила ему тогда, что он дурак, что между ними с Рейесом разве что искры не летят и что он просто бессмысленно теряет время. Джек отмахивался, будет еще. Потом искры уже не летели. — Taking my world to the dark side... Когда Джек впервые увидел Ангелу, он завороженно замер на несколько секунд. Совершенно глупо и неподобающе своему статусу. Она отшивала его с предложением о работе пять раз, но сдалась на шестой, выкатив список условий на трех листах, и он не мог не восхититься ее твердостью. Чуть позже к этому добавились профессионализм и какая-то совершенно нечеловеческая доброта ко всем. Кроме Рейеса, от которого она воротила нос, фыркала и всячески игнорировала, исключая моменты, когда он попадал к ней на стол. — I sleep to dream, no one's watching but the Gods and me... Осознание собственных чувств снова заняло у Джека слишком много времени. Ана смолчала, очевидно, решив, что он безнадежен, и она была не так уж далека от истины. Это было неправильно со всех сторон: его положение на работе, вечное присутствие Рейеса рядом, их вечные перебранки с Ангелой. Джек копался в себе, прикидывал варианты и… понял, что опять опоздал. — And can't you see there's a desert where you're dancing with me... Гейб в очередной раз ныл, что доктор Циглер что-то ему запретила. В прошлом это были запрет курения, запрет проносить с собой оружие, а потом и вовсе запрет являться в медицинский отдел в грязной обуви. Джека происходящее по большей части умиляло, но тогда совбез наехал на него из-за какой-то ерунды, и он в сердцах ляпнул: — Перестань ныть и женись на ней. Кто же знал, что мимоходом брошенная фраза окажется судьбоносной? Гейб тогда замолчал, задумчиво поскреб подбородок и молча удалился к себе. — You're the moonlight in the dark night, making my skin hate the sunrise… Гейб сделал ей предложение на общем собрании руководителей подразделений. Через три месяца упорных ухаживаний и одиннадцать месяцев серьезных отношений, два из которых они жили вместе. Это было ужасно мило, неловко и к чертям разбило сердце Джека. Он улыбался тогда, хлопал со всеми и медленно умирал внутри, понимая, что никогда и ни за что на свете не посмеет рассказать о своих чувствах. Он помнил, как уговаривал Ангелу, объясняя, что Гейб сложный, но ему просто надо дать шанс. Как едва ли не кулаками вколачивал в Рейеса мысль, что ему повезло и надо быть мягче, чутче, умнее. Как собственными руками построил чужое счастье на осколках своего сердца. — You're the moonlight shine in my eyes, taking my world to the dark side... Гейб даже не просил его стать шафером. Просто ответил на очередное дурацкое предложение Маккри: “Конечно, а еще шафер может спеть”, — и хлопнул Джека по плечу. Нет, вариантов вообще было немного. Не Джесси же на эту роль брать, право слово, он бы потерял кольца, только успев взять их в руки. Но все равно стало ударом под дых, последней каплей в осознании происходящего: Джек по-настоящему терял тех, кого любил едва ли не больше жизни. — And can't you see that you're more than a woman to me... — Голос всё же дрогнул. Но второй, более звонкий, подхватил и закончил. Джесси стоял сзади и, Джек был уверен, улыбался во все свои сколько-у-него-там-осталось зубов. На нем, как и на Джеке с Гейбом, из официальных костюмов остались только форменные брюки да завернутая до локтей рубашка. Джек был уже не рад собственной затее, но то, что сейчас он оказался под обстрелом стольких взглядов не один, было даже приятно. Джесси, впрочем, сам напросился участвовать в этом мероприятии. — And can't you see that you're more than a woman to me... Он случайно застукал Джека за репетицией в один из поздних вечеров. Джек не то чтобы забыл, с какой стороны браться за гитару, но вспомнить до конца еще не успел, а Маккри, с его любопытством и приставучестью, выудил из Моррисона весь его дурацкий план и предложил помочь. В обмен на участие в затее, разумеется. — Can't you see that you're more than a woman to me... Джек позволил Маккри закончить эти строчки самому, окинув взглядом гостей. Сейчас остались совсем немногие, можно сказать, только самые близкие. Жерар со своей супругой, устроившей голову у него на плече, Торбьорн и Райнхардт сидели поодаль, и последний, кажется, украдкой утирал глаза. Ана все еще стояла там, где Джек увидел ее последний раз. Он не смог посмотреть ей в глаза, ее взгляд всегда был слишком говорящим. — You're the moonlight in the dark night, — они сбавили темп, допевая уже в два голоса. — Making my skin hate the sunrise… Восторженный взгляд Джек все же поймал, вот только предназначался он не ему, а летел дальше, за его спину, где стоял Маккри. Фария, очаровательная в своем синем платье подружки невесты, улыбалась, покачивалась в такт музыке и влюбленными глазами глядела на Джесси. — You're the moonlight shine in my eyes, — голос стал почти шепотом, — taking my world to the dark side. Джек замолчал, продолжая держать гитару в руках. Вот и всё. О том, что делать дальше, он как-то не сообразил подумать заранее, но его спас голос из зала. Кажется, это был Райнхардт: — Тост! Тост от шафера! Услужливый официант тут же возник у самой сцены с подносом в руках. Джек опустил гитару на подставку, спрыгнул вниз и взял бокал. — Что ж… Я не мастер говорить. — Вокруг раздались смешки. — Да, эта шутка всегда срабатывает. Сегодня здесь двое близких мне, да и всем вам, людей соединили свои судьбы. И я бесконечно рад за них. И за всех нас, конечно, потому что теперь, я надеюсь, с коммандером Рейесом станет общаться веселее и приятнее, а доктор Циглер перестанет подолгу засиживаться на работе. Я счастлив, что вы нашли друг друга в нашем безумном мире. За вас. Я люблю вас, ребята. Он отсалютовал и осушил бокал залпом. И за этим увлекательным занятием не заметил, как они подошли к нему. Гейб сгреб его в неуклюжие, почти медвежьи объятья. Джек замер, не совсем понимая, что же ему делать, но все же обнял в ответ. — Спасибо, — голос у Гэбриела был глухой, и, знай Джек его хуже и меньше, подумал бы, что тот едва сдерживает слезы. — За всё. Если бы не ты, я… Нас, этого всего просто не было бы. Рейес всегда был скуп на выражение чувств, и вот вдруг… словно воздух кончился, и Джеку слишком сильно, иррационально захотелось, чтобы мгновение длилось как можно дольше. Но Гейб сжал его крепче — и быстро отпустил. Странно, но Джеку показалось, будто вместе с этим объятием он лишился чего-то еще. — Спасибо. — Ангела обожгла его щеку поцелуем. — Это было прекрасно. Джек стоял, не зная, что ответить. Обычное “всегда пожалуйста” казалось неуместным, а на что-то еще его точно не хватило бы. Хотя голос у него и так как будто совсем пропал. — Эй, новобрачные! Вы никуда не опаздываете? — Ана со всей силы толкнула Гэбриэла в плечо, нисколько не стесняясь. — Транспорт вас, конечно, подождет, но вы просто теряете драгоценное время. Ангела охнула, когда Гейб подхватил ее на руки, махнул на прощание всем и почти бегом покинул зал. Гости одобрительно заулюлюкали им вслед, а Джек так и остался на месте, ощущая себя разодранным изнутри на части. Распавшимся и не целым. — Ты спасла меня, — тихо произнес он, но Ана услышала. — Не в первый раз. — Она пожала плечами, протягивая ему полный бокал шампанского. — И, к сожалению, не в последний. Джек ничего не ответил и молча опрокинул в себя новую порцию алкоголя. Через шестнадцать часов Ана найдет его в собственном кабинете, пьяного в хлам и бессвязно бормочущего что-то себе под нос. Ни до, ни после Джек не доводил и не доведет себя до такого состояния, но даже тогда, в этот момент дичайшей слабости, он не сможет до конца признаться себе в том, почему он чувствует, будто его сердце испепелили и развеяли по ветру.