В конце. В начале.

Назвать точный день, когда он впервые увидел Маркуса, Томас не смог бы. Он был в общей столовой — упрямо выполз «в свет» несмотря на плохое самочувствие. Там он чувствовал хоть какое-то единение с людьми, с общим делом. В человеческом шуме голосов, бряцания посуды, редкого смеха он на мгновение ощущал себя просто человеком, а не «избранным». Томас цеплялся за это ощущение, как за последнюю связь с миром. Он знал, что дальше будет чувствовать себя только хуже: изображение уже двоилось перед глазами на постоянной основе, головные боли перешли в мигрени. Его стали вывозить только на самые серьезные случаи. Берегли. Кто-то принес ему еду. Так всегда делали. Как только он заходил в столовую, шум замирал, на мгновение, превращаясь в тревожную звенящую пустоту, а потом возобновлялся. Томас привык, не обращал на это внимания. Он садился за свободный стол, никогда ни к кому не подсаживался, ждал, пока принесут еды, молча ковырялся в тарелке, вслушиваясь в звуки жизни. Он не за едой приходил. И как-то раз еду принес кто-то светловолосый, в белом. А потом этот человек сел напротив него за стол. Это было необычно, ново. Томас подозревал, что каждый раз в столовой его обслуживает кто-то новый, может люди тащат соломинку, тянут жребий на роль его официанта. Никто никогда к нему не подсаживался. Словно его одиночество было оговорено в каком-нибудь строгом документе, который все экзорцисты подписали. Кроме одного. — Меня зовут Маркус, — представился мужчина в белом. Томас не стал всматриваться вечно расфокусированным, плывущим взглядом, изображение перед глазами уже не двоилось — троилось. В голове стучали молоточки. После прошлого приступа прошло слишком мало времени. Томас без аппетита помешал ложкой в тарелке. Маркус ему что-то негромко говорил. Голос у него был мягкий, успокаивающий. Приятный тембр ласкал слух, как нежное прикосновение кожу. И запах. Томас чуть повел носом, принюхиваясь. От Маркуса пахло табаком и оружием. Легкий, едва слышный запах, который Томас мог бы разложить на более точные составляющие, если б не так сильно болела голова. Так получилось, что впервые Томас не увидел Маркуса, а познал его голос и запах. И прикосновение. Когда он встал, белая тень встала тоже, а потом его приобняли за плечи: Томас пошатнулся от прилива крови к голове. И Маркус повел его в комнату, довел до самой двери, где Томас не глядя на него сухо промолвил: — Дальше сам. А вот на следующее утро идти в столовую уже не следовало: голова разболелась, дойдя до опасной черты, после которой начинался приступ. И Томас знал это, но внезапное любопытство и настырное упрямое желание не быть одному погнали его в общий зал. Большую часть пути он шел по стеночке, на ощупь. Что-то металлическое под пальцами. Наверное, какая-то база. Вроде не тюрьма, как в прошлый раз. Тогда Томасу стало плохо сразу, как только его привезли в убежище. Он не выдержал там и пару дней. В помещении тюрьмы его физически ломало от запаха крови, которую с пола-то смыли, а вот со стен — не озаботились. И кровь была не человеческой, Томас чуял ее демоническую природу. Та тюрьма стала первым настоящим всплеском демонической активности, и первым же официальным актом борьбы с нею. Сам президент дал приказ на уничтожение, когда заключенные схлестнулись между собой: демонические с людьми. Расстреляли всех. Пять лет назад. С того времени Ватикан стал активно бороться с нечистью. А Томас стал все больше и больше терять себя. За стол он не сел, — свалился. Через минуту перед ним плюхнулась миска, Томаса замутило уже от запаха, но он благодарно улыбнулся — чуть приподнял краешки губ. — Как ты? — едва заметный английский акцент и настоящая тревога в голосе. Маркус опять сел с ним за один стол. — Плохо, — сказал правду Томас, чуть приукрасив. Ему было плохо последние пять лет, но в последний год его состояние ухудшилось до «лучше сдохнуть». Томас встал, даже не попытавшись съесть хоть ложку. Плохая идея была, — прийти сюда; усилие съело все его запасы жизненной энергии. Маркус поднялся следом, подставил свое плечо, почти доволок до двери. А потом не ушел, остался. Томас плохо помнил моменты приступов: боль была адской, давление в голове грозило выдавить глаза наружу. Он боялся, что однажды так и случится — его глаза просто лопнут от напряжения. Его тошнило, выворачивало желчью, крутило и ломало спину. Чьи-то руки поддерживали его за плечи, гладили по спине все это время, меняли мокрое полотенце на лбу, протирали лицо. Чей-то голос утешал и успокаивал. — Маркус, — прошептал он знакомое имя, когда открыл глаза. Тот сидел рядом на стуле. — Хей, там. Ты — живой, — улыбнулся Маркус, а глаза — тревожные, темно-голубые. Томас присмотрелся, теперь мог, нет — светло-голубые. Усы, короткие волосы, тонкие губы и лицо, исчерченное морщинами, как шрамами. — Спасибо, — вспомнил Томас нужное слово. Брови Маркуса взметнулись вверх. Ну, да, — это их призвание. И те монашки, которые заботились о нем раньше в его «темные мгновения», они делали свое дело. — У тебя длинная смена? — просипел Томас. Саднило горло. — Смена? — явно удивился Маркус, а потом его лицо словно озарило печальным осознанием. — Ох. — Ты сам? — уточнил Томас. — Сам. Томас моргнул, осмысливая, что кто-то по доброй воле решил провести с ним свое свободное время. А Маркус спросил: — Есть какие-нибудь пожелания? Томас пожал плечами и тут же дернулся. Кожа привычно зачесалась. — Помыться бы, — простое человеческое желание так давно не озвучиваемое вслух. Томас давно уже довольствовался только мокрой губкой, в последний свой поход в душевую — он упал и разбил голову о кафель. Маркус кивнул, поднял его с кровати, закинул руку себе на плечо и повел в душевую, где рассеиватели были вмурованы в стены, а кафель на полу был битым и плесневелым. Маркус осторожно раздел его, разделся сам, а потом крепко держал под теплыми струями. Томас фыркал, отплевывался и издавал звуки, похожие на смех. — Вот так, — Маркус мыл его умело, осторожно, почти полностью прислонив к себе. Это было приятно. Вода, чистота, чужое внимание, которое не было... обязанностью. После приступов он обычно отлеживался сутки: без света, без звука, без ощущений. Голая боль. Когда Томас засыпал вечером, Маркус стоял рядом с кроватью на коленях и губы его шевелились в молитве. Томас, проваливаясь в забытье, прислушался и понял, что Маркус молится за него, просит уменьшить его боль и облегчить непосильную ношу. В его комнате утром появилось кресло вместо стула. Томас точно помнил, что его не было раньше. Маркус спал в нем, вытянув ноги вперед и подперев подбородок рукой. Тазик с водой и полотенцем стоял на полу. Томас пошел с Маркусом в столовую. Просто за компанию, не хотел оставаться один. У Маркуса было много знакомых, все перебрасывались с ним парой слов, пока они шли вместе, но за столик не подсаживались. Томас сел напротив Маркуса, еду не ел, мутило. Нечистых он почувствовал сразу, всем телом: кожа пошла мурашками, как от холода, волоски на шее встали дыбом, Томас отчетливо ощутил запах серы, — во рту стало горько. И только потом он увидел их. В столовую вошли три человека. Для всех, кроме него. Он видел два черных силуэта, словно тени людей, вырезанных из реальности, — две черные дыры, излучающие холод. И они оглядывались по сторонам. Сердце у Томаса ухнуло вниз. У него не было пистолета. Тонкая струйка крови потекла из правой ноздри. Томас прикрыл лицо ладонью: нос и подбородок, стер кровь. — Что? — спросил Маркус тихо, настороженно. Сам он сидел спиной к входу. Ложка замерла в руке, взгляд не отрывался от лица Томаса. Тот глядел за спину Маркуса, не моргая, не дыша. — Двое, — ответил совсем беззвучно, не опуская взгляда, добавил, — по краям. Он не увидел, как Маркус вытащил пистолет, — настолько быстрым было движение. Два выстрела грянули как один, два тела упали. Третий — молодой парень с обмоткой экзорциста вокруг запястья, замер с белым лицом, потом отскочил в сторону, словно кровь могла быть заразной. К нему тут же подскочила темноволосая женщина с пистолетом — Мышка — Томас вспомнил ее странное прозвище. Несколько минут назад она о чем-то перекинулась парой слов с Маркусом, а тот в ответ легко рассмеялся тихим смехом. Теперь же она — боевой экзорцист, как все здесь собравшиеся, опустилась на одно колено около трупов, приложила ладонь с медальоном к одному телу, закрыла глаза, сосредоточилась. — Подтверждаю, — кивнула Маркусу, наклонилась ко второму телу. Томас знал, чем дольше времени проходило со времени смерти, тем тяжелее экзорцистам было определить наличие демонской сущности. — Подтверждаю. Маркус убрал пистолет обратно за пазуху, отодвинул тарелку и повел Томаса в его комнату. В комнате Томас заметил, что руки у Маркуса дрожали. — Это был демон. — Я... я все еще не привык убивать, — пожал плечами Маркус, словно оправдываясь. — А я даже стрелять не умею. Наверное, он был единственным экзорцистом среди всех существующих, без опыта изгнания демонов и без боевой подготовки. — Я не путаю, — повинуясь импульсу, он сжал ладонь Маркуса своей ладонью, — Я их вижу. Они как... полностью черные. И холодные. И пахнут серой. Я не путаю. Маркус кивнул, соглашаясь. Его руки все еще дрожали. — А как вы их ощущаете? — Томас скользнул пальцами выше по ладони Маркуса, там, где запястье было обмотано полоской тонкой кожи, на которую крепился медальон против темных сил. — Легкое покалывание. Тут, — Маркус постучал пальцем около выступающей синим вены на запястье. — Не густо. Страшно ошибиться? — Очень, — подтвердил Маркус, — черт, да ты один такой. Уникальный. Единственный. Всегда уверенный. Томас не сразу понял, что Маркус говорил о нем. Голова закружилась, из носа закапало густой алой кровью. — Да что же это... — Маркус метнулся к тазику с холодной водой, быстро вымочил там полотенце. — Зато я всегда уверен, — печально улыбнулся Томас. Маркус остался с ним и на эту ночь. И на следующую. Стал его личным ассистентом-сиделкой. Томас уже не мог представить, страшился вспомнить, каково это было — одному. И дело было не в обычной бытовой помощи — ему всегда кто-то помогал, нет. Маркус словно делил с ним и ту внутреннюю боль, что давила, тянула к земле, грозила уничтожить в ближайшее время. На короткое время ему действительно стало лучше. Беннетт — руководитель Убежища — даже рискнул использовать его талант еще раз. Томаса вывезли на вертолете в США. Оказывается, они были в Канаде последний месяц. Томас быстро, но не в первый уже раз, осмотрел президента издалека и мельком, но ему и не нужно было ближе. Он отрицательно качнул головой. Нет, страну в очередную войну втягивал человек. И даже советники у него были людьми. Не то, что в прошлый раз, когда он проверял Папу Римского. Тогда он выявил целую ячейку демонов, тогда же ему стало плохо, как никогда. Демонов прибавлялось в этом мире: демонов и демонического. Томасу тяжело было принять тот факт, что последняя война была результатом дел человеческих. Слишком много зла пришло в этот мир, слишком большой отпечаток оно оставило на людях. Пролетая на вертолете над разрушенными городами, Томас почти радовался, что провел эти пять лет, как в тумане. Хоть не застал жуткие погромы, внутренние и внешние войны, — эти события словно прошли мимо него, знания о них всплывали на самом краю сознания. Когда демоны пришли в этот мир пять лет назад, Томас их увидел. Он рассказывал Маркусу эти истории. Как впервые на службе углядел одного прихожанина и подумал, что сошел с ума. Когда в обычном мире сталкиваешься с демонами впервые, прежде всего, сомневаешься в собственном рассудке. Но Томас знал про экзорцизм, слышал про такое, да и в священники пошел из-за похожего явления. Однажды в детстве на улице увидел что-то темное, непонятное, рассказал бабушке, а та просияла, сказала: «Божий дар». Потому не утаил, не пошел тайно к психиатру, а посетил священника — более старого и опытного. Опыт, правда, не был равен мудрости и знаниям. Тот священник послал его к психиатру. Но Томас снова увидел на улице черного человека, а потом еще одного. Он пошел тогда на исповедь в другую церковь, интуитивно, по наитию, брел за белым голубем, приведшим его в маленькую церквушку. Там его выслушали неожиданно внимательно, к словам отнеслись всерьез и попросили показать того прихожанина. С этого все и началось. Он стал главной надеждой отряда экзорцистов, тогда еще маленького и разбросанного по свету. Постепенно масштаб бедствия стал расти. Черные люди были повсюду, двойные зрачки уже не прятались под стеклами черных очков, а экзорцисты перестали изгонять демонов — стали убивать носителей. Это было Эпидемией. Нашествием. Концом Света. Свой личный конец света Томас встретил в маленькой квартире в Чикаго, где его нашли демоны, где убили его семью: сестру и племянника. Тогда его спасли, вытащили из квартиры, увезли из города. Тогда он еще был полезен и мог помогать, определять демонов в командном составе разных стран. Но с каждым днем ему становилось хуже, словно каждый демон, пришедший в их мир, шел с кирпичом и бросал его Томасу на плечи или, скорее всего, в голову. Маркус массировал ему виски, клал мокрое скрученное полотенце на лоб, выключал свет, чтобы не резало глаза, и крепко обнимал, говорил «ш-ш-ш» его плохим снам. Один сон был неожиданно тошнотворен, касался его самого и был нов, в отличие от бесконечно повторяющегося, тянущего незажившей раной, убийства сестры и племянника. Он проснулся, чувствуя себя мертвым. — Что тебе снилось? — Маркус лежал рядом, его личная грелка и ловец кошмаров. Уже несколько дней подряд они спали вместе на одной кровати. Потому что когда у Томаса не было приступов — у него были кошмары. — Да так, — попытался отмахнуться Томас, но Маркус молчал выжидающе, сверлил взглядом. — Мне снилось, как меня вешают на крюк, а потом потрошат, словно разделочную тушу. Серпом от паха, до горла. Странно... логичнее было бы наоборот. Маркус гладил его по голове. Томас замечал это и раньше: все чего касался Маркус, он касался нежно и осторожно, деликатно. Будь то пистолет, вилка, бутылка или — особенно — Библия. А теперь вот Маркус гладил его по голове, словно Священное Писание. Глаза стало печь. — Все нормально. Это и кошмаром назвать нельзя. Были у меня видения похуже. Кажется, этими словами он Маркуса не успокоил. Тот гладил его слишком нежно, словно боясь причинить боль прикосновением. Томас улыбнулся, как оскалился, попытался сдержать слезы, а потом развернулся на бок, уткнувшись лицом в грудь Маркусу, и затрясся в рыдании, сухом и беззвучном. Он ненавидел чувство безысходности, которое оставляли в нем кошмары. Маркус крепко прижал его к себе и гладил по спине, по хребту, перечеркивая это чувство, изгоняя его. А потом, после проверки президента, его опять скрутило. Убежище было новым, здание — вроде тоже в Канаде, но Томас не был уверен. Это было неважно. Он давно перестал обращать внимание на фактор места. Убежище было большим, как всегда, заброшенным, как всегда, с кучей чертовых каморок-комнат, — тоже привычный набор. Кровать только не скрипела в этом месте, но больно впивалась сломанной пружиной в бедро, если Томас откатывался на край кровати. А он не откатывался, вжимался в Маркуса, как в последнюю связь с этим миром. Это и было так. Маркус подарил ему пару недель настоящей жизни. Ведь Томас почти сдался, перед самой их первой встречей и всерьез рассматривал вариант — «разбить голову о стену» — боль становилась невыносимой. И теперь она опять вернулась, умножившись стократ. В ту ночь его ломало, как никогда раньше. В короткий момент забытья, Томас молил о смерти, мысленно, не вслух. Вслух повторял свои молитвы Маркус: стоял на коленях, словно эта поза придавала молитве больший вес, словно его бдение у кровати больного, могло облегчить страдания Томаса. И Томас видел его скорбное лицо, осунувшееся, похудевшее. Это отражение дробилось в глазах, разлеталось искрами в сторону, и Томас, проваливаясь то ли в сон, то ли в смерть, последней мыслью подумал не привычное: «Избавь меня, Господи, от этих страданий», а «Спасибо, Господи, за него». Ему снился сон: свет лился со всех сторон, белый, теплый. Голова его взорвалась во сне, он это чувствовал, но взорвалась тоже светом, который полился по остальному телу, окутывая его теплом. Голова перестала болеть во сне, вся ее тяжесть, весь этот свет, более желтый, более золотой, распределился по всему телу, заковал его, как в доспех. А потом белый свет, который лил со всех сторон, внезапно собрался в шар, поплыл ему в руку и сверкнул молнией, вырастая в длинный посох-меч. Томас проснулся. Опять. Ничего не болело. — О, Господи, — испугался Томас вслух. Маркус встревоженно смотрел на него, лицо близко, — глаза голубые, яркие. Томас впервые видел их так четко. — Боже мой, — Томас вскочил с кровати, стал озираться в поисках одежды. Его шатнуло в сторону, Маркус удержал от падения, помог одеться. Руки Томаса дрожали, как у самого пропойного пьяницы. — Ничего не болит, совсем, — покаялся он Маркусу. Этого не могло быть. Он не мог потерять свой Дар. Лицо Маркуса выражало чистое облегчение, — он не понимал. — Демоны... У нас тут есть демоны? — спросил глупость, то, что пришло на язык. Маркус рассматривал его несколько долгих мгновений, а потом медленно кивнул. Долорес была сильным экзорцистом, опытным. Потому ее не убили, использовали тело, связанное с демоном, пытаясь выбить хоть какую-то информацию из врага. В подвале было сыро, чугунная цепь лязгала с глухим звуком и с трудом сдерживала худое женское тело, когда демон ярился. Томас влетел в подвал, когда ее в очередной раз допрашивали Беннет с Мышкой. — Маркус, что... — рявкнул Беннетт, а Томас застыл у линии, за которую Долорес не могла шагнуть, утоптанная земля была углублена ее ногами в ров. — Демон, — выдохнул Томас облегченно, и, расслабившись, повис на Маркусе чуть больше. Он видел, как прежде — черные дыры вместо людей, от людей даже контуров не было, хотя в Долорес... Томас присмотрелся: он увидел четкую светлую кайму вокруг черного силуэта, она делала фигуру ярче. Словно солнечное затмение наблюдать — черный диск, а по краям лучи сияют. Словно темная сущность завладела чьим-то домом, а предыдущего жильца не выселила, размазала по стенкам. Холодная ярость поднялась внезапной волной, Томас сорвал с шеи свой серебряный крестик, поднял его дрожащей рукой перед собой и произнес первые слова изгоняющего ритуала. Он слышал их пару раз от Маркуса. Больше слов он не знал, но Маркус понял, подхватил, заговорил медленно, чтобы Томас повторял. И Томас повторял, а ярость в груди вырвалась наружу клокочущей пеной слов, заколола в пальцах, держащих распятие. Долорес изогнулась, поднялась над полом, И Томас приказал ее телу вернуться, вернуться душе — уйти демону. Тело Долорес содрогнулось, она упала на пол, а потом тихонько застонала. Ничего черного в ее фигуре не осталось. Обычное сломленное человеческое тело. — Невозможно, — прошептал Беннетт. Мышь смотрела не на Долорес — на Томаса — и глаза ее сияли. У него не просто прошла боль, которая медленно убивала его столько лет, он научился изгонять неизгоняемых. Маркус расспрашивал все мельчайшие детали его сна; прикусив губу, долго рассматривал его лицо, не мигая. Томас неуютно поежился под этим взглядом. — Это же хорошо? — спросил неуверенно. — Я теперь могу изгонять демонов из тех, кто не сдался? Я не помню, чтобы видел кайму у кого-то из них раньше. Только у Долорес. Хотя... может, у меня новый навык открылся, как в компьютерной игре? Маркус не улыбнулся и не отвел взгляда, сказал только: — Тебе нужно учиться стрелять, — добавил то, что Томасу в голову не пришло, — они хотели убить тебя за то, что ты можешь их видеть. А теперь — ты можешь их изгонять. Вначале Томас отъедался. Просто ел и отдыхал, набирался сил. Каждое утро он прислушивался к телу, ожидая запоздалый взрыв боли в голове, но его не было. Маркус сделал вялую попытку перебраться в свою комнату, но Томас не одобрил такую каверзную идею. Он не мог представить себя без Маркуса. — Будешь моим личным телохранителем, — объявил ему свое решение, — и грелкой. Так и спали вдвоем на узкой койке, пока не понадобилась его помощь в Ватикане. Без Маркуса. Томас скрестил руки на груди и набычился. Маркус хмурил лоб. Беннетт развел руками. — Это — срочно! Конечно, ты можешь поехать с ним, Маркус. Мы уж как-нибудь справимся с Еленой сами. От женского имени Маркус нахмурился еще больше. Томас смотрел на его лицо, внимательно изучая изменения в мимике. Елена — девочка, которую Маркус спас от демона несколько лет назад. В нее опять вселился демон. И, конечно, любой экзорцист мог сделать свою работу и провести ритуал. Но это было личным. — Хорошо, — решил он за Маркуса, за себя, за них двоих, которые вдруг стали единым целым, — я сгоняю быстро в Ватикан, а ты — в Сиэттл. Кто быстрее, да? Это ведь на день, на два? Максимум — неделя? С ним снарядили Мышку и Долорес. Долорес рвалась в бой, как боевой пес, слишком долго просидевший на привязи, она жаждала действий и мести. — Это ведь не навсегда, — подбодрил сам себя Томас, — только на сейчас. Он обнял Маркуса на прощание, сжал пальцами его кожаную куртку. — У тебя лучшие телохранители, которые могут быть, — голубые глаза смотрели пристально, Томас чувствовал тревогу. — Если ты там задержишься, то я приеду к тебе, да? — уточнил Томас. — Береги себя. Пожалуйста, будь осторожен, детка. — Детка? — приподнял брови Томас, повторил слово беззвучно, одними губами. Маркус улыбнулся и, наконец, улыбка отразилась и в его глазах. Он тоже нервничал, тоже не хотел разлучаться. Томас махал ему из вертолета. В Ватикане они задержались. Выезжали из Италии на машине, застряли на границе. Потом понадобилась их помощь в Париже, Брюсселе, Милане, Варшаве. Томас спал в машине, пока Мышка вела. Потом просыпался, и начиналась работа, которой конца и края не было видно. Множество кардиналов и простых священников попались в лапы демонов, у некоторых не оставалось ничего человеческого, при изгнании оставалась одна пустая оболочка. Интеграция была полной и, по всей видимости, добровольной. Томаса пугало засилье нечисти в рядах церкви. Теперь, когда его разум был чист, и боль не туманила мысли, весь масштаб ситуации казался особенно жутким. Церковники были воинами последнего рубежа на страже человечности. Ни военные, ни политики ничего не могли сделать, только они. А их ряды подтачивало изнутри. Ему ужасно не хватало успокаивающего присутствия Маркуса рядом. В Будапеште Мышка хмуро посмотрела на него, а потом переглянулась с Долорес. Томас иногда думал, глядя на них, что телепатия тоже существует. — У тебя минута, — строго сказала Мышка, протягивая допотопный телефон. — Как ты? — первым спросил Маркус. Томас еще не успел приложить телефон к уху. Он отвернулся, но Мышка деликатно ушла в другую комнату. — Отлично. Мышка и Долорес, как моя сестра и моя бабушка. Они замечательные и крутые, — добавил он громче, чтоб они могли услышать, — но... я скучаю по тебе. Тишина была теплой и домашней, Маркус вздохнул в трубке, Томас представил, как он поднес руку к сердцу, и улыбнулся. — Я тоже, детка. Я ужасно скучаю по тебе, — даже не видя Маркуса, Томас мог представить себе все эмоции на его лице. После разговора стало легче. Пара фраз, а эффект налицо. Томас улыбался весь оставшийся вечер и потом не сильно хандрил в дороге. Когда они приехали в новое убежище, в каких-то лесах США, Томас не стал ждать окончания отчета Мышки — сразу спросил Беннетта, где комната Маркуса. А потом долго плутал по извилистым коридорам в поисках нужной двери. Он постучался, и как только дверь открылась, бросил походную сумку на пол и крепко обнял Маркуса. Тот сильно сжал его в ответ. Вот теперь все было правильно. Маркус чуть отстранил его в сторону, оглядел с ног до головы, задержал взгляд на широкой царапине около глаза, провел по ней пальцами. — В меня стреляли! — сделал круглые глаза Томас. Сообщая это, улыбался широко и радостно. Маркус осторожно гладил царапину. — И что-то срикошетило, — пояснил он дальше. След был не от пули. Маркус кивнул, все глядел на него, осматривал, удивленно и радостно. — Ты выглядишь... лучше, — сказал, наконец. Томас довольно хмыкнул. В Италии он загорел, в Германии отъелся, а во Франции Долорес завела его в парикмахерскую, где ему отстригли много «ненужных» волос. А таская все их чемоданы с оружием, он очень сильно прокачался. — Я чувствую себя лучше. Ну почему опять такая каморка? — спросил, оглядываясь. — Мы можем попросить номер на двоих? Я был хорошим мальчиком все это время. Система награждений у нас не очень развита, но все-таки... Он закинул рюкзак ближе к кровати и растянулся на ней. Под ним что-то скрипнуло. Томас рассмеялся. Ночью, не сомневаясь, растянулся на этой кровати с Маркусом и сразу заснул. А в поездке, которая растянулась на полтора месяца, засыпал с трудом, все ворочался. Утром был бодрее себя в юности, а вот Маркус имел вид сонной совы, словно и не спал ночью. Томас старался все время быть рядом, наверстывая столь долгое отсутствие. На пятый день Маркус сломался. Взмолился о раздельном проживании. Он пришел к нему днем, после тренировки, с которой Маркус неожиданно сбежал, — иного слова Томас подобрать не мог, — так молниеносно тот ретировался, когда Томас начал поднимать гантели. Томас надел футболку обратно и, не раздумывая, пошел за ним следом. Постучался. Когда Маркус открыл дверь их общей комнаты, вид его был измученный, движения нервные. — Ты не мог бы... Дать мне минутку? Просто побыть одному? Томас сделал шаг назад, улыбнулся вежливо. Внутри стало холодно и противно. Видимо его обида прорвалась сквозь маску застывшего удивления. Маркус вскинул брови, сглотнул, отвел взгляд и махнул рукой в его сторону. — Или можем жить в разных комнатах. Мне нужно... уединение. Иногда. Томас кивнул. Так и пятился мелким шагом, пока не стукнулся о стену. Плечи опустились. Он пытался держать улыбку на лице, но она сползала змеиной кожей, ненужной и старой, негодной для жизни. Маркус смотрел на него с му́кой на лице и Томас не мог понять, что могло случиться за это время, почему Маркус так переменился к нему. — Я что-то не так сделал? — голос был слабым и каким-то блеклым. — Что? — неожиданно вскинулся Маркус. — Нет! Томас, это не ты... это из-за меня. Господи. Он закрыл лицо руками, с силой потер щеки, когда отнял ладони — скулы были красными. — Я... — начал он, и тут же оборвал фразу, страдальчески поднял глаза вверх, невесело засмеялся. Томас ждал его слов, глядел напряженным внимательным взглядом, но не был готов к словам, которые услышал: — Ты очень красивый, Томас. Очень. И Маркус посмотрел на него каким-то тянущим душу взглядом, словно это все объясняло. Томас нахмурился. Маркус всплеснул руками — явно раздосадованный тем, что нужно продолжать говорить. — А по прошествии стольких лет служения оказалось, что мне нравится мужское тело. Не всякое, нет. Твое тело. Томас моргнул, наклонил голову чуть вбок. — Черт, — Маркус опять закрыл лицо руками, а потом отнял их, как забрало снял, посмотрел честно и прямо, — ты меня сексуально привлекаешь. Сильно. — О, — Томас попытался проиграть в голове самое важное, что понял из услышанного, — и поэтому ты не можешь со мной спать? — Я не могу даже смотреть на тебя без... последствий, — поправил Маркус. Он был необычайно собран, внезапно казался спокойным, словно его признание сняло тяжелую ношу с плеч и переложило ее на плечи Томаса. — Но я не хочу... один, — Томас испытывал потрясение от потери, которая случилась внезапно, словно из ниоткуда, — я... не могу. — Ты не один, — сказал Маркус мягко, его глаза блестели, и во взгляд он вкладывал что-то, что Томас считывал телом, что давало уверенность и снова возвращало воздух в легкие. — Мы можем продолжать спать вместе. Если тебе не... противно, — Маркус на секунду отвел взгляд, — я просто не могу сдерживаться, Томас. Ничего не помогает. У меня никогда такого не было. Прости. Может это пройдет со временем. Последнюю фразу Маркус сказал невесело, безнадежно, и Томас шагнул вперед, обнял его крепко. Маркус тут же обнял в ответ, потом отпустил, отстранился. — Мне сейчас уйти? — спросил Томас, чуть покраснев. Маркус усмехнулся: — Нет. Это было бы слишком неловко. Слишком. Вся эта ситуация засела занозой в мозгу, все мысли Томаса крутились вокруг признания Маркуса. В гараже он посмотрел на себя в отполированный бок машины. Пытался уловить изменения. В гостиницах он смотрел на себя в зеркалах, и не видел. Как и те места, в которых он жил, все было не первой важности, и он привык не обращать на это внимание. Он попытался вспомнить, каким был еще пару месяцев назад: намного худее, с бородой, а не щетиной, плюс вечно сгорбленные плечи. Тот еще образец страданий. Теперь он распрямился, плечи расширились, все тело обросло мускулами, подстриженные волосы не лезли в лицо. А одежду ему подобрала Мышка где-то в Италии: удобную и темного цвета, все по фигуре, все как у нее самой. Наверное, работать грелкой у больного полускелета неопределенного возраста и спать рядом с пышущим силой молодым человеком — это разные вещи, которые до этого не приходили Томасу в голову. Он прикусил губу. Беннетт посмотрел на него неодобрительно. Беннетт всегда смотрел на него неодобрительно, он на всех так смотрел: его лицо являло собой сплав сурового неодобрения и вечного недоумения над человеческой глупостью, которую Томас только что увеличил. — Что, прости? — еще и сделал вид, что не расслышал. Маркус тоже смотрел на него изумленно, чуть рот не открыл. Томас повторил свое предложение. Все остальные экзорцисты уже покинули комнату для собраний, Томас прослушал, по поводу чего оно было — как всегда пришел в последний момент и стоял у стенки в ожидании конца собрания, все самое важное Маркус рассказывал ему после в трех словах, а не сорок минут, как любил это делать Беннетт. — Так, ты рехнулся? — деликатность не была чертой характера, присущей Беннетту. — Я считаю нас с Маркусом нужно поженить, — в третий раз повторил Томас, он скрестил руки на груди и смотрел на Беннетта исподлобья. — Мы все равно перейдем черту рано или поздно. А это, как вы знаете, приведет к чувству вины, что, как вы знаете — лакомый кусок для демона, и как вы можете предположить — плохо кончится. — Я не уполномочен, — начал Беннетт и осекся: Томас саркастично приподнял брови. — Вы тут отпускаете грехи за убийство, падрэ. У нас военное время, а у него — свои законы. Лицо Беннетта напоминало лимон: такое оно было кислое и скукоженное. — Ладно, — выдохнул Беннетт сквозь стиснутые зубы, вытащил Библию из кармана, махнул ею перед собой, — сюда. Томас быстро встал перед Беннеттом, обернулся на Маркуса — тот так и застыл в одной позе, и словно не дышал все это время. — Ты идешь? Маркус встал рядом, смотрел на него потрясенным светлым взглядом. Когда Беннетт стал произносить слова обряда, Томас с ужасом понял, что не помнит ни слова оттуда. Словно та боль, которая наполняла его так долго, выместила все старое, отсекла все прежнее. Губы Маркуса шевелились, беззвучно повторяя слова по памяти, и Томас смотрел на эти губы, пока Маркус смотрел на него. — Ты согласен взять его в законные... партнеры? — Да, — не глядя на Беннета ответил Томас. Беннет повторил вопрос, губы Маркуса не двигались. — Маркус? — позвал тихонько Томас. Маркус словно очнулся, моргнул, перестал смотреть на него завороженно. — Что? Беннет повторил вопрос слегка раздраженно и излишне саркастично. — Да. Да! Согласен, — Маркус еще и кивнул в подтверждении. — Отлично! Объявляю вас мужем и мужем, женой и женой, партнерами А и Б, или как вы хотите называться. Беннетт махнул на них рукой, и внезапно улыбнулся искренней быстрой улыбкой. — Поздравляю. Когда Беннетт ушел, они остались одни в комнате. Маркус все смотрел и смотрел на него. Томас помахал ладонью перед его глазами. Маркус усмехнулся, качнул головой, приподнял руки. — Томас, ты... — Что? — неожиданно Томас почувствовал себя неуверенным. — Ты мог, не знаю, спросить меня вначале. — А ты — против? — нахмурился Томас. Он опять скрестил руки на груди. — Нет, — усмехнулся, потом засмеялся Маркус, — не против. Он закрыл лицо ладонями, провел руками вниз. — Пошли... партнер А. Томас ловил на себе взгляд Маркуса в течение всего долгого дня. Вечером он вытянулся на кровати и почти заснул, но напряженное, будто окаменевшее тело Маркуса рядом мешало. Тот ворочался почти незаметно, но это постоянно выбивало Томаса в явь. — Маркус, — прошептал Томас ему в шею и обнял крепче за плечи, — спи. Маркус напрягся сильнее, и если такое вообще было возможным, задышал тише. — Прости, — сказал хрипло. Томас выдохнул и почувствовал губами дрожь, волну мурашек на шее Маркуса. — Ох, — он, наконец-то понял, — тебе нужна... «минута уединения»? — Справлюсь, — ответ звучал, будто Маркус говорил сквозь стиснутые зубы, мышцы на его шее напряглись. — Ты можешь делать это рядом со мной, — пробурчал Томас, не открывая глаз, — мы поженились для этого. Тело, которое он обнимал, так и не расслабилось. — Если ты ждешь, пока я засну, чтоб сделать это в одиночку, то не дождешься. Я не засну так. Томас нырнул правой рукой под футболку Маркуса, они спали в одежде, под тонким шерстяным пледом. Маркус вздрогнул, засосал воздух и втянул живот от прикосновения руки. Живот был твердым, сплошные кубики мышц под жаркой кожей. Томас чуть погрел ладонь об этот жар и спустил руку ниже. Маркус издал надломленный и тихий стон. Он был твердым везде. — Я очень хочу спать, — прошептал Томас с извинением, — но ты можешь использовать мою руку... партнер Б. Маркус отмер, расстегнул джинсы, чуть приспустил их и протяжно застонал, когда пальцы Томаса обхватили его член. Томас сжимал несильно, расслабленно, позволяя Маркусу регулировать силу и скорость движений. Это было быстро. Тело Маркуса изогнулось, бедра чуть приподнялись, и рука Томаса стала влажной. Маркус протяжно выдохнул, а потом вытер их обоих влажным полотенцем, которое всегда было под рукой на всякий случай. Маркус поцеловал его в макушку и расслабился. И Томас наконец-то уснул. Утром он проспал. Маркус принес ему завтрак в комнату и с улыбкой наблюдал, как он ест. Улыбка эта была новой, незнакомой: удивленно-радостной, мягкой и от нее почему-то щемило сердце. У Беннетта были новости. С полсотни экзорцистов собрались в большом помещении вокруг огромного железного стола. Стол был завален кучей фотографий одного и того же человека. Томас впервые был на таких собраниях с самого начала. Он подошел к Маркусу, встал рядом, обнял рукой за талию, в левую руку взял фотографию. Все фото были уличными, снятые скрытой камерой. Беннетт что-то говорил, но Томас не вслушивался, смотрел на фотографию. И вот этот вот мальчик — Антихрист? Томас вглядывался в его лицо: красивое и молодое, кудрявые русые волосы, полные губы, светло-карие глаза, приятная открытая улыбка. Беннетт позвал Маркуса, что-то спросил, а тот не ответил. Томас отметил это краем сознания, как и все, что касалось Маркуса. — Маркус, — повторил Беннетт с нажимом. — Ах, да, — Маркус словно отмер, перестал смотреть на Томаса. Томас даже не понял, что все это время тот смотрел на него, но теперь чувствовал отсутствие взгляда. Томас вжался в Маркуса теснее боком, все смотрел на фотографию. — Ты что-нибудь видишь? — спросил Беннетт, увидев его интерес. — Нет, — тут же ответил Томас и напомнил очевидное, — по фото я не вижу демонов. Фотография тревожила. Столовая, тренировки, стрельбище, повтор ритуалов, череда самообразующихся дел заполнили его день. Вечером он обнял Маркуса, как плюшевого мишку, прижался всем телом к его боку. Маркус тронул его за локоть. — Какой ты ненасытный, — улыбнулся Томас, не открывая глаз. Маркус коротко засмеялся и погладил его по руке. Томас накрыл ладонью его рот. Маркус приоткрыл губы, подул теплом. Теплое дыхание щекотало кожу, посылало мурашки и какие-то электрические импульсы телу, внезапно вызывая давно забытые желания. Томас чувствовал, как его наполняет силой, как растет его плоть. Маркус почувствовал это тоже. — Томас, можно мне... могу я? — спросил он непонятное. Не дождавшись ответа, Маркус вдруг сел на кровати, затем встал на колени, расстегнул джинсы Томаса. Тот приподнял бедра, помогая стянуть с себя штаны, а потом только охнул, когда Маркус накрыл его член губами сразу, без прелюдий и лишних слов. Томас открыл рот в замершем крике, впервые от наслаждения, а не от боли. Его плоть твердела с каждым движением губ. У Томаса не было такого раньше. Ни оральных ласк, ни мужчины в постели, ни брака. Все благословенно и позволительно в сексе для супругов, вспомнил он давнее наставление молодоженам одного пожилого священника. Там невеста боялась анального секса, кажется. Хотела и боялась. А Томас вот не знал, что так может быть хорошо, что так может быть правильно. Он изогнулся луком, стрела которого вот-вот выстрелит, пальцы скомкали в кулаки ветхую простынь. — Че-е-рт, — сказал он совсем не романтично и вылился в рот Маркусу. Тот сжал его бедра до синяков, проглотил, опустил на кровать враз обмякшее тело. Томас дышал часто-часто и глядел в глаза Маркусу, который навис над ним, смотрел, не моргая на лицо, быстро водил кистью у себя в паху, а на губах у него блестело что-то белое. Томас приподнял руку, провел ладонью по щеке Маркуса, от уха к губам. Маркус зажмурился; звуки хлопков кожи о кожу участились, кожа на груди пошла красными пятнами. Томас провел пальцами по перламутровой капле на нижней губе, Маркус приоткрыл рот и чуть откинул голову. Томас почувствовал мокрое у себя на бедре. — Нам с тобой так простыней не хватит, — засмеялся он, отдышавшись. Маркус лежал почти на нем и улыбался, Томас чувствовал эту улыбку кожей. Томас не знал, как назвать то чувство, которое бурлило в нем, разлеталось по всему телу пузырьками от шампанского, от которых хотелось взлететь. Возможно, радость. Возможно, счастье. Если он видел Маркуса в коридоре, то замирал, ловил его взгляд, так они и стояли — два каменных идиота, пока кто-нибудь, как правило, Беннет не рявкал на них. А встречались они постоянно, их влекло друг к другу целый день. Они, как магниты, находили друг друга в этом огромном здании. В обеденное время Маркус предсказуемо нашел его в столовой, по привычке сидящим за крайним столом. Он подсел к нему сзади, словно обнял всем телом, стало тепло-тепло, потом перекинул ногу и сел рядом, касаясь коленкой. Они ели молча, все время переглядываясь друг с другом. А еще Томас углядел кузницу — старый заброшенный сарай с наковальней, инструментами и листами железа в углу. Вот там он пропал на несколько часов. Темная полоска грязи пачкала его щеку, но глаза сияли, когда он отловил Маркуса в каком-то подсобном помещении-складе. Кажется, они опять готовились переезжать. — Держи, — сказал он и разжал кулак. Маркус смотрел на его ладонь, потом перевел взгляд на его лицо. Голубые глаза блестели. — Беннетт зажал нам кольца, — пожал плечами Томас, — я подумал — у тебя крест из гвоздей, и ты не будешь против колец из гаек или листа железа. Маркус так и молчал, только сглатывал часто. Томас взял его ладонь, надел простой серый кружок из металла на нужный палец. Маркус повторил действие: сам надел кольцо ему на палец. Так и стояли, держась за руки. А потом Томаса осенило, что Беннетт зажал не только кольца. Он сделал шаг вперед и поцеловал Маркуса в губы. Тут же Маркус обхватил его лицо ладонями, поцеловал в ответ яростно, и целовал- целовал, напирая всем телом, толкая Томаса куда-то назад, пока тот не стукнулся спиной о стену. Они стояли так у стены и целовались со страстью истово верующих, как первопроходцы в этом деле. Вечером на двери их комнаты Томаса ждала записка. В ней сообщался их новый адрес. Удивленного Томаса ждал довольный Маркус, привычно-скрипучая кровать и радиатор отопления. В комнате было тепло. Она была едва ли больше их предыдущей, но теплой. Можно было спать без одежды. Впервые Томас видел Маркуса без одежды. Конечно, у них было воспоминание о совместном душе, когда Томас был слаб, как больной щенок, а Маркус ему помогал. Но тогда, в тот момент, Томас не видел ничего. Это едва ли считалось. Теперь Томас был полон сил. Они лежали голышом, обнимаясь, и целовались. Их члены терлись друг об друга. Маркус прошептал ему на ухо: — Знаешь, как делают уставшие от клиентов проститутки? — Очень романтично, — покачал головой Томас, но, кажется, основную суть уловил. Он развернулся спиной к Маркусу, сильно сжал ноги. И Маркус вошел в него между бёдер, тяжело дыша, посылая горячим дыханием мурашки по шее вдоль позвоночника. И когда Томас застонал его имя, обхватил его ладонь и повел вниз по своему телу к вставшему члену. Маркус вздрогнул, застонал ему в ухо, обхватил член, стал водить по нему рукой быстро, стал двигаться между ног быстро. Томас откинул голову, выставляя больше шеи для поцелуев, закрыл глаза и весь отдался томной ласке. Утром Маркус целовал его долго, словно до этого было нельзя, а теперь уже — не остановиться. Томас ходил потом шальной, не зная куда приткнуться, что делать, бездумно выполнял поручения из разряда «пойди-принеси». Теперь он опять мало обращал внимание на творившееся кругом, но в этот раз — от радости, а не от боли. Томас провел пальцами по железной стене склада. Почему-то кольнуло сердце. В основном помещении туда-сюда сновали люди и по металлическим лестницам вверх-вниз; Томас углядел Маркуса. Но не улыбнулся ему в ответ, что-то темное нагоняло его, как отголосок былой боли. Видение. Кошмар наяву. Он рухнул на колени, словно через вату услышав крик Маркуса и топот множества ног. — Томас, — он лежал на коленях у Маркуса, а над ним — Беннетт и Мышка, кто-то еще в отдалении. — Уходите, немедленно, — губы плохо слушались, — они идут. Сейчас. — Томас? — Маркус поднял его на ноги. — Тот мальчик, с фотографии. Он идет. У нас несколько минут форы, — сказал он наобум. — К вертолетам! — рявкнул им Беннетт. — На крышу! Группа Восемь в гараж! Отряд Семь — за оружием! Маркус повел Томаса вверх. Боли не было, слабость проходила, но идти быстро Томасу было трудно. У самой крыши Томас прошептал на ухо Маркусу свое недавнее озарение: — Тут была скотобойня. Маркус на мгновение прекратил идти, замер на месте. Потом ускорил шаг. Их вертолет был последним. Беннет ждал внутри, Томас сел рядом с ним. Маркус наклонился к нему, поцеловал, погладил по щеке. — Встретимся в следующем убежище, — это то, что сказал Маркус перед тем, как развернуться и уйти обратно. Он был в восьмой группе, вспомнил Томас. — Я больше не уйду без него, — сказал он Беннетту и выпрыгнул из взлетающего вертолета. Не так это было и больно, как ожидалось. Томас сразу вскочил, побежал к двери, игнорируя вопли из-за спины. Пистолет у него был, стрелять научили, изгонять может. Снизу уже доносились звуки стрельбы. Почему-то мигал свет. Первый нечистый ждал его у лестницы. Томас начал читать молитву вслух, выставляя вперед руку с деревянным распятием, крепко зажатым в ладони, и на спуске у его ног лежало тело. Тела сыпались направо и налево. Только в том помещении, откуда шла стрельба, — и сердце Томаса каждый раз замирало, если не стреляли с лишком долго, — там демонических было слишком много. И там был Маркус — живой, с автоматом. Его лицо исказилось, когда он увидел Томаса. И Томас поднял руку с кольцом, загибая все пальцы, оставил только безымянный, окольцованный, как «фак ю», только с обратным смыслом. И Маркус засмеялся, застрелил еще парочку нечистых. И еще одну. Вдвоем они могли справиться. А потом появился туман, словно кто-то пустил дымовую гранату, и Томас не смог рвануть к Маркусу, потому что к нему кто-то подошел сзади, кого он не почувствовал ни носом, ни кожей, кто-то, кто приложил к его шее что-то острое, и Маркус крикнул: «Нет!», — и стало темно. Мир качался. Мир имел размеры коробки и темный цвет. Голова болела. Руки затекли. — О, прошу прощения. Нас не представили, — тот юноша вживую выглядел ещё красивее; в нем не было ничего темного, гнилого, — чистая ангельская красота, — моё имя Эдриан. Они все шутят, называют меня — Дэмиен. А мое имя — Эдриан! Хоть мать и пыталась назвать Джеремайей. Представляешь? Он чуть отошел в сторону, и за его спиной Томас увидел стекло — толстую прозрачную перегородку из явно пуленепробиваемого стекла, потому что Маркус с другой стороны отчаянно стрелял в нее, и оно не разбивалось. — Упорный он у тебя, — Эдриан опять закрыл ему обзор. Томас облизнул пересохшие губы. Эдриан толкнул его в грудь, и он опять закачался. Ноги не доставали сантиметров тридцать до земли, руки были связаны над головой: Томас висел на крюке. — Кому пришла в голову идея сделать на скотобойне такую милую комнатку, как ты думаешь? Наверное, тут творили неприятные вещи. Самое страшное, что в нем было — это голос, равнодушный и ровный, будто скучную газету утром читал. Эдриан приподнял правую руку, и Томас увидел, что он в ней держал: серп, остро заточенный и блестящий. Томас всхлипнул. Боль он умел терпеть. Мог. Он не мог видеть то отчаяние, с каким Маркус пытался пробить пуленепробиваемое стекло. Огнетушитель, стул, пистолет, пули, кулаки. Все отскакивало, все зря. Томас раскачивался на крюке, руки онемели совсем, смотрел только на Маркуса и молил про себя. Не смотри, не смотри, не смотри. И... не оставляй меня одного. За стеклом мигало электричество, то погружая все во тьму, то ярким всполохом озаряя все кругом. Звуков не было слышно, только скрип цепи. Томас увидел, сзади Маркуса темный силуэт и дернулся, закричал, захрипел в предостережении. Маркус не оборачиваясь, выстрелил через плечо, потом, на мгновение обернулся и добил тело одиночным выстрелом в голову. — Ты его действительно любишь, — удивленно произнес мальчишка и сам себе добавил, — надо же. Он встал на цыпочки и провел серпом Томасу по лбу, ближе к волосам. Кровь хлынула на глаза, заливая весь мир красным. Томас видел, как сильно треснул кулаком по стеклу Маркус, как закричал его имя. — У меня были такие же друзья. Они погибли. — Ты — не демон, — Томас смотрел ему за спину, туда, где Маркус, — ты даже не демон. — Я человек. Сосуд, как и ты. — Сосуд, — Томас засмеялся болезненным смехом, — сосуд. Ты прав. На него обрушилась усталость от осознания, он даже не мог ненавидеть их самого главного врага. И мальчишка это почувствовал, камертоном уловил смену настроений. — Что ты видишь? — рявкнул зло, обнажив зубы. — Ты сосуд, — согласился Томас, — зла. Эдриан приложил серп к его животу, приподнял брови. — А ты борзый, — цокнул языком. — Иисус взял грехи человеческие. Он был сосудом милосердия. Ты — сосуд зла. Эдриан чуть надавил, потекла струйка крови, порез был неглубокий. Не смертельный. Глаза юноши потемнели, заметались по его лицу, выискивая что-то. — Мои друзья... Они все умерли от несчастных случаев. Мои родители тоже. А мне было всего двенадцать! Мой школьный учитель, моя девушка, даже моя собака. Они. Все. Умерли. Томас смотрел на него печально, с состраданием. Тяжело быть пешкой в чьей-то игре, да еще с заданной и строго определенной судьбой. — Твое рождение открыло... дверь. Ты, словно маяк для всего черного и мрачного. Оно течет к тебе со всего света. Вся боль, ненависть, злоба. Все демоны... Они кружат вокруг тебя, убивая все, что рядом. А ты слишком силен. Ты — центр всего этого. — Мне всего семнадцать лет! — закричал Эдриан. — Мне еще пиво-то нельзя покупать! Иисусу было тридцать три! — Зло растет быстрее любви, копится быстрее. — И все будут умирать? Все кого я полюблю, все кто полюбит меня? — лицо Эдриана искривилось, ничего красивого не осталось. Чистое горе. — Все, — подтвердил Томас. Эдриан нажал на серп, повел его вверх. Все еще неглубоко. Стекло за ним затряслось. Юноша обернулся. Маркус стоял с каким-то огромным гранатометом в руках и стрелял в стекло, по которому пошли трещины. — Упорный, — повторил Эдриан и обернулся к Томасу, — а ты бы убил меня сам, голыми руками? — Я умею стрелять. Но еще ни разу не убивал. И не думаю, что буду. — Чистенький, — выплюнул слово Эдриан, приблизился, коснувшись тела, прошептал на ухо, — если ты меня убьешь, думаешь, все будет кончено? Думаешь, не останется сосуда, готового вместить его вместо меня? Обожженного и крепкого, как скала, чистого, как слеза ребенка? Думаешь, запасную посуду не предусматривают в таких грандиозных планах? Когда он отстранился, по его лицу текли слезы. Злые и соленые, человеческие. — Может, еще встретимся, Томас. Где-нибудь, когда-нибудь. Он ушел за мгновение до того, как стекло поддалось, и Маркус ворвался внутрь. Серпом Эдриан полоснул над головой Томаса, и тот рухнул на пол. Весь в осколках, царапинах, с безумным взглядом, Маркус склонился над ним, потом сел на пол, положил его голову себе на колени и все говорил: — Я держу тебя, держу. Он вправил ему плечи, одно за другим, протер лицо залитое кровью, прижал к груди, чуть не срываясь на рыдания. — Я в порядке, — успокаивал его Томас, — в порядке. Он не сделал этого. За спиной Маркуса он увидел черную фигуру, не успел открыть рот, как демонический упал, сраженный пулей в голову. Стрельба раздавалась то тут то там. Рядом с Маркусом присел на колени Беннетт в форме цвета хаки, с бордовым беретом на голове. Он отложил автомат в сторону и ощупал Томаса осторожно. — Поверхностные, — сказал отрывисто. — Он — сосуд, — сказал теперь Беннетту, — убьете его — прекратят лезть демоны. Изгоним тех, кто пришел, и все кончится. Новых не будет. — Уже ищем его, мальчишка себя выдал. Маркус баюкал Томаса прижимал губы к окровавленному лбу. — Принесу медицинский пакет, — Беннетт вышел, оставив их вдвоем. Томас чуть приподнялся, сел так, что руки Маркуса обнимали его, а сам привалился боком к его груди, спросил: — Я люблю тебя, знаешь? Маркус кивнул, прижал его к себе сильнее. — Значит, выберемся, — он не стал рассказывать слова Эдриана, сеять сомнения дальше. Его сон не сбылся, может, и яд слов мальчишки был лишь попыткой насолить, а может, и предупредить. С Маркусом — он справится, Томас верил в это. Надеялся. Он засмеялся. Вера, Надежда, Любовь. Огромная сила на их стороне. Они справятся.