Вам и не снилось

Цуна зажимал ему рот. Гокудера никогда не умел молча трахаться. Он тяжело дышал, стонал, кричал, матерился, так что к горячей ладони на лице давно привык. Главное, чтобы было, чем дышать… Они ещё даже толком не начали, но в голове всё плыло и плавилось от возбуждения. Ослабив ему галстук и расстегнув пару пуговиц, Цуна поцеловал в шею, легко, едва коснувшись губами, а Гокудеру как будто прошило током. Он сдавленно застонал сквозь чужую ладонь. — Тише, — прошептал Цуна на самой грани слышимости. — Всё хорошо. Всё было не просто хорошо, всё было охуенно, и Гокудера бы с радостью об этом рассказал поподробнее, если бы они не стояли сейчас в подсобке, среди швабр и моющих средств. Воняло хлоркой, потому что кто-то из них уже сшиб ногой упаковку чистящего порошка. Стена была прохладная и чуть шершавая, но на первый взгляд казалась достаточно прочной. Гокудера прижался к ней лбом и принялся торопливо расстёгивать ремень. Цуна зарывался носом в волосы за ухом, гладил прямо сквозь одежду, а потом чуть отстранился, вызвав уже недовольное мычание. — Сейчас-сейчас, — успокоил он Гокудеру и тут же ввёл сразу два пальца, скользких и прохладных от смазки. Гокудера застонал от удовольствия и подался бёдрами назад, стараясь принять как можно глубже. Они трахались так часто, что в подготовке не было никакого смысла, но Цуне это нравилось. Ему вообще очень много что нравилось, и Гокудера никогда не был против, наоборот, он был всеми конечностями «за». Впрочем, сейчас они не делали ничего необычного, если не считать того, что подсобка находилась в очередном жутко пафосном бизнес-центре, где проходили переговоры относительно сделок легальной части их бизнеса. По каким таким причинам Цуна решил, что в сортире тоже могут быть камеры, Гокудера не спрашивал, ему, честно говоря, было наплевать. Его бы и камеры не остановили, но Цуна терпеть не мог, когда кто-то видел его любовника в непотребном виде. Не то чтобы хоть кто-то ещё заблуждался насчёт их отношений. Когда Цуна только-только переехал в Италию, чтобы старательно перенимать опыт у дона Тимотео, демонстративно жаловавшегося на здоровье и самоустранившегося ото всех общественных мероприятий, нашлось немало тех, кто полагал вчерашнего школьника, вдобавок ко всему ещё и иностранца, лёгкой мишенью для манипуляций. Отчего-то чаще всего эти недалёкие люди порывались подсунуть ему какую-нибудь девицу. Одни с целью втереться в доверие и после постельных упражнений выведать побольше интересного или внушить какие идеи, другие же с банальным ядом на лезвиях под ногтями, например. Цуна не отреагировал ни на одну. Потому что уже тогда трахался с Гокудерой на всех более-менее пригодных для этого поверхностях. И нельзя сказать, что у них получалось делать это незаметно для окружающих. — Если кто-нибудь зайдёт, последние сомнения в том, за какие именно достоинства я заслужил место вашей правой руки… — сказал как-то Гокудера, лёжа на столе. Цуна заткнул его поцелуем и продолжил стаскивать с него штаны. Ему не нравились разговоры на эту тему, но это не значило, что он был слепо-глухо-немым идиотом. И то, что Гокудера сам завёл об этом речь, его явно бесило. — Не желаю ничего слышать на эту тему, — сказал он, чуть отодвинувшись. — Если бы ты больше ни на что не был пригоден, значился бы секретаршей, приносил мне кофе и принимал звонки. Ничего больше. — Секретаршей? — переспросил Гокудера, жадно облизав губы. — Хотите, я надену юбку? И приготовлю вам кофе, и… Цуна зарычал и укусил его за шею, сильно, до синяка. Гокудере нравилось, когда он делал так, или оставлял засосы. Любое напоминание о сексе было приятным и будоражащим. Он бы действительно надел юбку или платье, почему нет? Если это доставит Цуне удовольствие… — Это было бы расточительно, — прохрипел ему на ухо Цуна. — Тратить твоё время на столь незначительную мелочь. Я умею думать не только членом. Если я сказал, что ты — моя правая рука, значит, действительно считаю, что ты это заслуживаешь. Значит, я действительно доверяю тебе. Особенно забавно звучало про “думать членом”, в этот самый момент. Гокудера стонал в голос и знал, что на самом деле Цуне нравится, как он реагирует. Просто сейчас был самый разгар дня, не самое подходящее время для секса в кабинете. — Любовь отдельно, бизнес — отдельно, — хмурился Цуна и с каждым словом толкался вперёд, входя так глубоко, как только позволяла их поза. — То, что я тебя люблю, никак не влияет на то, что без твоих мозгов тут всё развалится. Гокудера это ценил, честное слово, хотя мысли о юбке — узкая, чёрная, до колена, а под ней обязательно чулки с подвязками — казались ему весьма занимательными. Но не настолько, чтобы злить Цуну, продолжая настаивать. Какая-то часть его считала, что это правда, что именно личное отношение Цуны к нему позволяло пользоваться настолько глубоким доверием. Не говоря уже о том, что полагал слово «любовь» несколько… чрезмерным и употребляемым исключительно в силу того, что Цуна никогда ничего не делал наполовину. Как-то это было слишком много для него, чтобы искренне поверить. Секс — вещь простая и приятная, а главное, объективно понятная. Любовь же — нечто настолько эфемерное, что делать какие-то выводы, строить планы, опираясь на неё, было бы полным безумием. Не ответь ему Цуна взаимностью, он бы вполне мог бы жить и дальше, хоть и не был бы по-настоящему счастлив. А вот если бы его по какой-то причине отстранили от дел… тут и гадать не надо долго: пустил бы пулю в лоб. Потому что продолжать жить было бы бессмысленно. Но так уж вышло, что любовь с работой переплетались у них настолько тесно, что отделить одно от другого не представлялось возможным вовсе. Они и трахались прямо на письменном столе среди вороха документов, и обсуждали важнейшие дела в постели. Иногда Гокудере казалось, что в его жизни и вовсе ничего другого нет, кроме секса и работы. И это его, признаться, скорее радовало, чем нет. Взаимное влечение уже несколько лет как приведшее их в одну постель, ничуть не утихало, а наоборот, казалось, разгоралось всё сильней и сильней. Это постоянно заканчивалось сексом в не самых подходящих для этого местах. Подсобка бизнес-центра была ещё вполне нормальным вариантом, тем более, что дверь они надёжно подпёрли шваброй. А если кому-то приспичит подслушать… Гокудера искренне считал, что это не его проблемы. На двадцатый день рождения Цуны Хибари подарил ему специальную табличку, чтобы вешать на ручку кабинета снаружи, только вместо стандартного «Не беспокоить» на ней было написано: «Перерыв на секс». Возможно, он полагал, что это кого-то смутит, но Цуна не то искренне порадовался, не то просто хотел продемонстрировать Хибари, как ценит его подарки. Так что табличку на дверь вешал, когда успевал про неё вспомнить, то есть примерно в половине случаев, когда она была на самом деле нужна. Ямамото потом предложил Гокудере просто вешать её каждый раз, когда он заходит в кабинет и понимает, что кроме Цуны там никого больше нет. Всё равно понятно, чем дело закончится. Мысль была на удивление здравой, не смотря на то, кто именно её высказал. Гокудера ездил с Цуной на каждую встречу, на каждые переговоры, знал все детали бизнеса, помнил наизусть цифры из последних сводок, был его тенью. Он — правая рука самого Десятого Вонголы, и это ко многому обязывало. Жизнь была бесконечной гонкой, единственный отдых в которой, единственный способ сбросить напряжение, не взрывая половину города — лежать на столе, уткнувшись лицом в стопку очередных документов, подаваясь бёдрами назад в ответ на каждый толчок, стонать сквозь зажимающую рот ладонь. Потому что, кроме всего прочего, это позволяло полностью расслабиться, прекратить думать, насладиться звенящей пустотой в черепе. Чтобы компьютер не зависал, его перезагружают. Пламя Урагана, чьё предназначение наносить удары без остановки, даровало Гокудере практически неисчерпаемый запас сил, выносливость и неутомимость. Цуна же был Небом — гармонией. Просто быть рядом с ним, с самого начала, ещё со средней школы, приносило удовольствие и покой. Он сам провозгласил себя правой рукой, вцепился в несуществующую нигде, кроме его воображения, должность, ревниво оберегал от любых посягательств. Вспоминая о том, насколько нервным, вспыльчивым и заносчивым засранцем был тогда, Гокудера чувствовал нечто, отдалённо напоминающее стыд. Эволюцию можно было проследить даже по фотографиям — чем дольше он был рядом, чем ближе ему было позволено находиться, тем спокойнее и уравновешеннее он становился. Прежние вспышки ярости возвращались к нему только в бою, когда кровавая пелена собственного Пламени заслоняла собой сознание. — Мне нравится, как ты одеваешься, — признался Цуна в их первый год в Италии. — Снимать с тебя костюм — как разворачивать подарок, каждый раз само по себе удовольствие. Сам Цуна не любил подбирать и завязывать себе галстуки, Гокудера делал это для него каждое утро. Костюм для него стал чем-то вроде следующего этапа школьной формы: раз уж таковы правила игры, то ничего не поделать. С формой всё просто: не надо думать, что покупать — это определяет школа, не надо думать, что надевать утром — надел форму и пошёл. Первый костюм Цуне выбрал и принёс Реборн, и от этого, как Цуна потом признался, и сложилось такое отношение. Подсознательно он думал, что так будет всегда. Сейчас Гокудера покупал ему рубашки, галстуки и запонки, выбирал портных, ткань на костюм, обсуждал модель. Ему нравилось, что Цуна доверял это именно ему, доверял его вкусу и выбору, нравилось быть полезным ещё и в этом. И конечно же, ему нравилось, как Цуна смотрел на него самого. Хранители носили рубашки или белые, или в цвет пламени, чёрные костюмы и такие же галстуки, ничего особенного. Приходилось хорошо постараться, чтобы стандартная униформа приобрела хоть какую-то индивидуальность, и за эти старания он всегда был сполна вознаграждён: взгляд у Цуны всегда был весьма красноречив. Особенно красноречив он был, когда Гокудера сидел на столе в одном галстуке. Вокруг могла происходить любая хуйня, неизменным оставалось только одно: они будут трахаться.