Лето в твоих глазах

Звонок в дверь, звонкий, почти оглушающий, рассек глухую тишину в квартире Белова слишком неожиданно. Он не ждал гостей. Оторвавшись от готовки, парень вытер руки полотенцем и похромал открывать дверь. От Модестаса сразу же потянуло холодом, свежим морозным воздухом и табаком. На плечах, на огромном вязаном шарфе, на слегка растрёпанных волосах, на пушистых ресницах — множество мелких тающих снежинок. Выглядит так сказочно. Его хочется ругать за то, что в такой холод без шапки ходит, ведь так и простудиться недолго, но Белов, как обычно, промолчит. Прекрасно знает, что права не имеет что-то ему сказать. Да кто он, Серёга, такой вообще? Ну, друг, ну в одной команде играют. И на этом, пожалуй, все. А большего, несомненно, всё-таки хочется. — Да я четыре часа назад за сигаретами выходил, а потом смотрю, там, рядом, очередь стоит на рынке в километр точно. Ну, мне интересно стало, что же там такое. Ну и вот… — Паулаускас улыбнулся неловко, опустив голову, протянул Сергею полную авоську ещё зелёных бананов и сладких оранжевых апельсинов. — Здорово, — грустно улыбнулся Белов. Он дома с вывихнутым голеностопом и надорванными связками сидел уже месяц. Ни на улицу выйти прогуляться, ни уж тем более тренировок никаких. Продукты ему носили ребята, заскакивая к Белову в гости по пути домой. Но не будут же они настолько для него заморачиваться, чтобы в очередях за фруктами по часу стоять. — И чего лицо такое недовольное? — фыркнул обиженно Модестас, вручив Сергею авоську, сам принялся раздеваться. — Я думал, что ты рад будешь. А то сидишь тут без всего почти. Фрукты не любишь что ли? — Люблю, — быстро кивает Белов, натягивая улыбку. — Ну вот и отлично. Жуй фрукты и поправляйся скорее. Устал я уже один с ними там. Модестас врет. Дело-то не в этом совсем. И Белов понимает это прекрасно — сам в него влюблён, сам бы хотел видеть его чаще, но… что им мешает-то вообще? — Хорошо, хорошо, Модя. Обязательно. Проходи на кухню. Есть будешь? — Не откажусь. Но фрукты сам жуй, я не буду, смотреть уже на них не могу, три часа почти за ними стоял. И, если можно, Серёг, чая бы, — прибалт опустился на стул, дуя на замёрзшие руки, потирая ладони друг о друга, чтобы хоть немного согреть. — Ванная вон там, горячая вода тоже есть, — указал Белов на дверь, что напротив, и поставил чайник. Модестас молча кивает, уходит и задерживается там, возможно, чуть дольше, чем следует: рассматривает идеальный порядок, открывает воду, подставляя под нее руки, согреваясь, нюхает душистое мыло с запахом хвои. У Белова даже в ванной комнате уютно, не то, что в комнате, которую Паулаускасу выделили на время, пока тот не уйдет из сборной, или не переедет самостоятельно, по своему желанию. — У тебя там все нормально? — обеспокоенно спросил Белов, разливая по кружкам горячий ромашковый чай. — Да, да, Серёжа, иду. — Ты же ешь котлеты, да? — глупый вопрос, на самом деле, но… — Да, конечно, — кивнув головой, Паулаускас притянул кружку чая к себе, грея об нее ладони. Чай ромашковый душистый такой, напоминает лето. Модестас прикрывает глаза, вдыхая приятный аромат, а Сергей любуется невольно. У Белова глаза цвета летнего неба, прохладной родниковой воды, у Модестаса глаза медовые, солнечные даже слегка — они встречаются взглядами слишком неожиданно и отворачиваются. Оба. В разные стороны, в унисон выдавая такое нелепое: — Прости… Красноречивое молчание длится слишком долго. Каждый уже давно доел свой ужин, но после той встречи взглядами как-то неловко начать разговор. Паулаускас как-то неуклюже пытается подцепить ягодку в тягуче-сладком бордовом сиропе, Белов же нервно постукивает пальцами по столу. — У меня это, есть свежие ягоды. Разморозил сегодня утром. Хочешь? — не дождавшись ответа, Сергей, прихрамывая на правую ногу, идет к холодильнику, доставая оттуда две тарелки с оттаявшими ягодами. От них хоть немного, но тянет солнечным летом, душистой травой и прохладным дождем. — Что это? — на одну из тарелок Модестас смотрит как-то недоверчиво, там ягодки маленькие, круглые, синеватого цвета. — Это? Черника, Модь. Ты что. Не видел никогда? — Сергей по-доброму улыбается, пододвигая к товарищу тарелку. — Можно? — Для тебя же достал сейчас, давай, угощайся. Паулаускас набирает полную ложку ягод, отправляя в рот. Жмурится как ребенок совсем, прожевывает, улыбаясь. Ягода во рту мягкая, мгновенно мнется, а вкус у нее сладкий-сладкий, но незнакомый такой. И сразу вдруг лета хочется. Тёплого дождя, запаха свежих полевых цветов, яблок едва-едва успевших созреть. — Вкусно, — восторженно выдает Модестас. Сергей кивает, пережевывая не такую сладкую, но не менее вкусную клубнику. Палуаускас лучисто улыбается, глядя на Белова, тот поднимает глаза. И взгляды снова встречаются. У Сергея глаза цвета летних васильков и цветущего льна, у Паулаускаса — спелой ржи и пшеницы. У обоих — летние такие, чистые. Они были привязаны друг к другу тёплой и заботливой дружбой.* Когда-то давно, в самом начале, только-только подружившись. А после, что-то пошло совсем не так. И взгляды у обоих стали какие-то отчаянно обречённые, усталые, грустные до боли, смотреть в них было невыносимо. Их обоих тянуло друг к другу, но все эти правила, навязанные обществом, понятия морали, боязнь осуждения, особенно со стороны друг друга — всё это тянуло назад, укутывало прочно цепями, подавляя порывы, ломая крылья и заставляя молчать. «Он не узнает о моих чувствах», — твёрдо решил для себя каждый из них. Враньё все это, влюбленные взгляды друг друга невозможно было не заметить. Но они оба мыслили слишком рационально, не позволяя чувствам взять верх. «А если испорчу этим дружбу и потеряю его навсегда», — вертелось в головах, поэтому они молча продолжали убивать свою любовь, пряча где-то далеко внутри, подавляя, не давая возможности вырваться наружу. — Как будто маленькая частичка лета, да? — улыбается Белов. — Верно, очень похоже на то, — соглашается Паулаускас. — Так солнечно и тепло сразу стало. Будто и правда, лето сейчас… Литовец посмотрел в окно. Вьюга уже намела достаточно много сугробов, а холодное январское солнце давно скрылось за горизонтом. Светила лишь полная луна, делясь своим скромным блеском со свежевыпавшим снегом. Уже глубокий вечер. И снова холодно на душе становится, сердце больно колотится, ноет от этой неразделенной любви. — Знаешь, Серёжа, может быть, я влюблён в тебя… — не выдерживает Модестас, кусает свою губу, так и не поворачивается к Белову обратно. — Мне, наверное, пора. Белов нервно смотрит по сторонам, сильно сжимая в руках железную ложку. Модестас уже почти прошёл мимо него, намереваясь скорее покинуть квартиру Белова. «Возможно, навсегда», — от такой мысли у Белова содрогается всё тело. Нет, конечно же, он не допустит такого исхода. Просто не отпустит его никуда. За запястье Сергей Паулаускаса держит крепко. — Может быть, я влюблён в тебя тоже… — шепчет Сергей, не поднимая взгляд. — Останься, Модь? Рука Паулаускаса медленно выбирается из цепкой хватки Белова. Сергей даже успевает горько усмехнуться… У Модестаса слегка грубоватая кожа на ладонях, как и у Белова. Длинные пальцы переплетаются между собой в крепкий замок. И руки у обоих тёплые, словно летним солнцем нагретые. Никто не говорит больше ничего, но Сергей понимает Паулаускаса и без слов, и Модестас Белова — тоже. Они друг от друга уже никуда не уйдут. Абрис улыбки трогает лица обоих одновременно, а глаза, впервые за долгое время, наконец-то засияли счастьем.