Во имя Господа

Это был один из тех приятно жарких дней с пожелтевшей травой перед одинаковыми белыми домиками и счастливыми, взмокшими от беготни ребятишками, что так часто бывают в июне. Они обыкновенно пахнут горячим песком сельских дорог и раскаленным асфальтом города, ярким и душным ароматом каких-то цветов, а еще свежеиспеченным ягодным пирогом. Да, не смотря на зной, хозяйки все равно пекут пироги и выставляют их остужаться на окна, будучи убежденными, что день без пирога будет плох. Не так уж они и неправы: ароматный кусочек выпечки — идеальное дополнение к хорошей жизни. Солнце находилось в зените и стрелки часов на ратуше приближались в цифре двенадцать, а потому почти все население небольшого городка стекалось в церковь из своих домишек, прикрываясь широкими шляпами от палящих лучей, чтобы послушать проповедь и помолиться. У входа на каменной лестнице, бывало задолго до начала, собирались старушки обсудить предстоящий урожай, схемы для вязания в новом выпуске журнала или посетовать друг другу на духоту, что так плохо отражается на их здоровье. Они по обыкновению смеялись над рассказанной в сотый раз историей о неуклюжем псе мистера Смита, что имеет непонятного цвета лохматую шерсть и скачет на трех кривых лапах, а вместо колбасы предпочитает чудесную герань миссис Смит. Сам же мистер Смит сейчас в мужском кругу остервенело доказывал остальным, что ставки на Техас Рейнджерс полностью окупят себя. Его собеседники, мужчины, считающие, что все политические вопросы решаются у забора за бутылочкой холодного пива, лишь посмеивались низкими голосами, понимая каждый для себя, что старик вновь проиграет все деньги и что после этого на барбекю в честь победы Хьюстон Астрос жена его не отпустит. Строгие матери, идеально правильные жены офисных политиков, что до этого были заняты приготовлением известного пирога, сейчас спешно располагали своих детей на скамьях, браня между делом, как говорится, для профилактики и, обмахиваясь платками, пытались сбить жар с щек. Можно ошибочно подумать, что эти люди приходят сюда словно на заседание клуба любителей бейсбола, но стоит взглянуть на них в момент начала проповеди и вы поймете, как сильна в их душе вера. Как только пастор произносил слова приветствия, они, все как один, отрешались от мирских забот и молились горячо и долго о здоровье близких и благополучии Америки, о скорейшем наступлении дождей во избежании гибели чудесных бегоний и старательно выращиваемой лужайки, и конечно, они просили у Бога о победе Хьюстон Асторс, ведь на них поставлены с каждого по сто пятьдесят долларов. На пороге церкви показалась тоненькая фигурка в белом ситцевом платье: светлые волосы были высоко убраны, но не смотря на это, выбившиеся из прически волоски, прилипли к влажному лбу, а на тонкой шее поблескивали капельки пота. Жара наделила очаровательные щечки румянцем, а яркие голубые глаза премилой мисс Лиззи Сандерс блеском. Только вновь прибывший в этот тихий и незаметный городок в самом сердце Техаса мог не знать примерную семью пастора Джима и, в особенности, очаровательную Лиззи. Девочка была истинным чудом: воспитана в лучших традициях католической церкви она молилась перед сном и за ужином, прилежно училась, была скромна и вежлива и никогда не отказывала в помощи. Да, помогала она всем абсолютно самоотверженно, будь то старушка с тяжелыми сумками или хулиган из старших классов, что нуждался, по словам учителя, в перевоспитании. Ну, будем честны, он нуждался более в очередной порции рассматривания ее красивой задницы, чем в анализе древнегреческих эпосов. Лиззи, легко переступая своими красивыми ножками в летних туфельках, направилась к церкви, где ее ожидала спасительная прохлада камня. Не видя другого способа попасть внутрь, она обнялась с каждой старушкой и поинтересовалась, как их давление и больные колени, сказал ли свое первое слово малыш Джонни и научилась ли Алисия считать до ста, а еще вновь посмеялась над историей о трехногом псе мистера Смита. Мистер Смит, услышав воздушный смех Лиззи быстро переманил свою любимицу в круг любителей седанов и Хьюстон Асторс. Да, он обожал Лиззи, как обожают долгожданного и единственного ребенка, ведь она часто скрашивала его дни своими рассказами о школе и новой прочитанной книге, заменяя внуков, которых много лет назад скрыли от него небоскребы Чикаго. Она всегда помогала по дому его жене, которую приковывали к постели жуткие боли в спине: девушка готовила обед, поливала и не давала трехногому псу съесть герань, а еще пела чудесные песни, что она выучила в церковном хоре. Лиззи тоже любила мистера Смита, возможно, даже больше других жителей городка, но ни за что бы себе в этом не призналась, ведь Господь любит всех, а значит и она тоже. Мужчины все говорили о бейсболе и Хьюстон Астрос, о ставках и коэффициентах, а девушка лишь аккуратно улыбалась и изредка кивала. Лиззи ни черта не смыслила в бейсболе — телевизора у них не было, а отец считал эту игру не угодной Богу — но мужчинам слишком нравилась стройная фигурка девушки, и они прощали ее смущенное бормотание в ответ на их вопрос о предстоящем матче. Любовались они и ясными голубыми глазами, что глядели так доверчиво, и аккуратным вырезом белого платья, и открытыми стройными ножками. А еще они становились очень болтливы в ее присутствии: смеялись громче и развязнее, наперебой травили сальные шуточки и затрапезные байки. Они смело говорили о чем угодно, да хоть о заднице Меган Фокс, зная, что нежные щечки мисс Сандерс покроются румянцем и девушка смущенно улыбнется, но не посмеет лишить их своего общества. Правильным женам не нравились разговоры мужей о бейсболе, пиво по вечерам и постоянная несносная возня с отжившим себя фордом в гараже. Но более всего правильным женам не нравились взгляды мужей на Лиззи. Она была любимым предметом разговоров строгих матерей, после скидок на йогурты, лучшей температуры выпекания для черничного пирога и разбора ошибок соседки в воспитании ее бездельника-сына. По кругу обсуждались прически и закрутки, скидки, маски для волос, но неизменно все темы сводились к Лиззи. Их раздражала ее манера одеваться, лицемерная улыбка (да, да именно лицемерная, ведь так никто искренне не улыбается), а еще и нечестная победа в литературном конкурсе, где она посмела обойти дочь одной из правильных матерей. Такие беседы происходили каждый вечер в идеально чистых кухоньках, но как только одной присутствующих приходилось идти к парикмахеру или еще черт пойми куда, оставив детей надолго, то первый номер, который они набирали, был номер мисс Сандерс. Лиззи почувствовала, как ее грубо оттянули за рукав от мистера Смита, и быстро произнеся извинения, с неизменной улыбкой она обратилась к кругу строгих и правильных матерей. Они, скупо улыбаясь, и нехотя повторяя одинаковые комплименты ее платью, поджимали губы и ревностно смотрели на своих мужей. Но долгое молчание было для них в тягость, а потому они вернулись к излюбленным темам о скидках. Лиззи не заметила, как к ней обратилась мать Алисии, что учится считать до ста. Она снова просила посидеть с ее дочуркой, рассказывая с воодушевлением о своих планах, что приведут к ее отсутствию, и давая попутные указания об обеде для девочки. Как всегда девушка согласилась, не забыв прибавить что Алисия — самый чудесный ребенок и что сидеть с ней одно удовольствие. Матери, как одна, одобрительно закивали, снова поджали губы и указали ей, что пора занимать место на скамье. Все считали, что она любила проповеди своего отца, вот и сейчас по этой причине сидит в самом первом ряду. Сама же девушка сидела там, потому что любила рассматривать большой витраж за алтарем. Цветные стеклышки складывали собой большую фигуру спасителя, распятого на кресте, и сквозь них, прямо на нее лился теплый солнечный свет. На руке плясали блики красного — это отражение капли крови, что стекает по лбу Христа от терновой короны. Как нравилось Лиззи рассматривать эту прекрасную, рубиновую каплю, полную искренней чистотой и силой, что несет в себе искупление для каждого человека. — Мисс, позвольте я к вам присяду? Она резко обернулась: хрипловатый и низкий голос неожиданно прозвучал слишком близко от нее. Опасливо оглядела мужчину, что был странно одет во все черное для столь жаркого дня, да и для Техаса в целом. Кожа его куртки поблескивала цветными отражениями витражей, теряясь в обсидиановых безднах прищуренных глаз. — Да, сэр, — проговорила девушка торопливо и тихо, — Садитесь, пожалуйста. Вы успели к началу. Странный мужчина тяжело опустился рядом с девушкой и поправил черную куртку. Лиззи не хотелось с ним сидеть, но отец всегда учил не отказывать в просьбе. Она чувствовала что-то колючее и неприятное в этом мужчине: может так действовал на нее его острый с прищуром взгляд или темная щетина, покрывавшая подбородок, или горький и сильный запах сигарет. Мужчина же будто забыл о существовании Лиззи в двадцати сантиметрах от него. Его внимание всецело было приковано к цветному витражу и склоненной голове Спасителя в терновом венце. Мужчину нельзя было назвать религиозным, скорее даже наоборот, единственное, пожалуй, во что он верил — это фортуна, его давняя подруга. Однако, когда выдавалась минутка, как сейчас, он любил поразмыслить на разные философские темы, считая что без подобного упражнения для мозга, он заржавеет быстрее брошенного на обочине Харлея. Всматриваясь в поблескивающие кусочки стекла, он сновала пытался отгадать причины, что побудили Христа пойти на гибель за неверующих в него людей. За жалких и скудных, тупых, скупых, трусливых, завистливых, жадных. В общем, за всю эту человеческую мерзость различного помола. Он же не дурак, он должен был знать печальный исход этой акции. Так для чего же нужна была эта капля крови на лбу, кроме как причинить страдания ему самому? Мужчина криво усмехнулся. Сын Господа. Спаситель. Как там его еще называют девчонки вроде той, что сидит рядом? Он спас человечество, бросив умирать. Бросив истреблять друг друга. Пасторы твердят, что он даровал нам главную свободу, свободу выбирать, как нам жить и во что верить. На деле же эту свободу схватили первые в очереди подонки, и теперь распоряжаются ею за остальных. Ну, и кому мы теперь обязаны сказать «спасибо»? Мужчина точно знает, кому он скажет сегодня «спасибо» за все. Он скажет большое спасибо тому, кто попытался лишить его той самой призрачной, данной богом свободы. Не хочется еще одни кандалы примерить. Он прекрасно знает свои цепи на запястьях, но они вросли в кожу и потому уже не мешают. Как и всем остальным людям. Взять туже дочку пастора — раб по праву рождения, ведь ее и обмыть не успели, как выжгли на лбу заповеди жизни дочки пастора. Вот и смеется она теперь писклявым смехом с маразматичными старушками. — Как тебя зовут? — не поворачивая головы, задал он вопрос сжавшейся девчонке. — Лиззи. — Матео. Рад знакомству. — Я тоже. Лиззи испугалась недоброй ухмылки, что прорезала его лицо. Матео лишь позабавило столь глупое и привычное для таких мест, уже заранее выцветшее имя — на его родине, не то что здесь, все имена живые, дышащие, как и люди. В Америке, а особенно в таких благопристойных городках, люди, как чертовые разукрашенные в дружелюбие картонки, являли из себя пустых, искусственно созданных правильных кукол. Тупые улыбки, пиво, бейсбол, черничные пироги — вот программа, которую они никогда не нарушат. Матео таких ненавидел. Гораздо лучше там, считал он, где люди кривые и ломанные, со сколами и острыми углами, но живые. Пастор вышел своей привычной величавой походкой. Зал, что был по обыкновению полон, взроптал и затих, ожидая божественных слов. У пастора был скрипучий и неприятный голос, да и весь он сам был какой-то старый и скрипучий. Но люди слушали его с одухотворенными лицами, внимали каждому слову, ведь через отца Джима с ними говорил сам Господь. Лиззи вновь задумалась, как это часто с ней бывает, и вовсе не о содержании проповеди, но продолжала держать маску того же общего наваждение, отчего не заметила, как незнакомец придвинулся к ней слишком близко. — Лиззи, милая, — хриплый голос вновь испугал ее. На этот раз он был около ее уха, — Ты ведь знаешь, что такое пистолет? Лиззи сдавленно вздохнула, а ее очаровательные голубые глазки в испуге расширились: в руках странного мужчины блеснул цветными пятнышками витража холодный металл. — Ты же мне поможешь, Лиззи? Ты ведь всем помогаешь? Лиззи услышала тихий щелчок затвора и быстро-быстро закивала. Она взглянула на отца: толстый и неказистый проповедник самозабвенно говорил о сошедшей на каждого благодати. Лиззи в глубине души знала, что это вовсе не голос Господа, а гнусная ложь говорившего человека, но никогда не признавала. Горячее дыхание странного мужчины опаляло кожу за ухом. Он говорил размеренно и спокойно, отчего Лиззи становилось еще страшнее. Ее нижняя губка мелко задрожала. — Ну, ну. Не бойся, девочка. Сейчас ты возьмешь пистолет и выстрелишь в пастора. — Я… Я не могу, — судорожно глотая воздух, залепетала Лиззи. Он ведь ее отец, ее учитель, ее верный друг и, что самое главное, он посланник Бога на эту землю, дабы исцелить всех людей от греха. Так говорили все, а значит, это правда. Она просто не могла его убить. — Можешь, Лиззи, можешь. Я же знаю, — от его близости сердце стучало сильнее, а голос ядом проникал в подкорку, заменяя мысли. Она изо всех сил потрясла головой, пытаясь помешать ему просочиться в ее сознание. Вдруг ее бедро прорезала жуткая боль, а по ноге потекла горячая струйка. Лиззи пискнула, но сразу закусила губу и рвано вздохнула, сдерживая слезы и стон. Хорошо, что пастор всегда читал проповеди с закрытыми глазами. — Я не хочу делать тебе больно, Лиззи. Но мне приходиться тебя поторопить: времени у меня мало, — Матео говорил тихо и вкрадчиво, медленно проворачивая нож в бедре девушки, — Вспомни, что папочка делал с матерью, а с тобой. Помнишь, как он бил вас? Иисус говорит всех любить, а насилие — это не любовь. Значит он обманщик, Лиззи. Обманщик. Он обманывает всех этих хороших людей. А разве лжецы и насильники достойны жизни? Вспомни Библию. Голос доносился до нее словно сквозь какую-то плотную завесу, но она понимала смысл каждого слова, они отравляли ее разум. Слеза скатилась по щеке и капнула тяжелой каплей на руку Матео. Он лишь ухмыльнулся и надавил сильнее. — Посмотри мне в глаза, — девушка подняла на него ясные, глубокие голубые глаза, казавшиеся огромные от слез, — Он трахал твою мать в рот на твоих глаза. Он мучил ее. Он трогал тебя там. Ты так долго мучилась, так много молилась о спасении. Я знаю, ты просила Бога дать знак. Вот он, у меня в руке. Бог говорит тебе: «Давай!». Давай, спаси всех. Чтобы он не трогал других. Ну же, девочка, давай. Нажми на крючок. Так просто. Теперь ты — справедливость. Лиззи дрожащей рукой взяла пистолет. Холод металла неприятно обжег маленькую ладошку с аккуратными ноготками. Матео огладил рваную рану на ее бедре и оставил влажный поцелуй в ямочке за ухом: теперь он будто клеймо для девушки. Он облизнул губы. На них остались соленые капельки пота и пряный вкус ее кожи. Вдох. Выдох. Лиззи с трудом сглатывает. Девушка не может больше думать. Вдох Выдох. Палец на спусковом крючке. — Лиззи? Что ты делаешь? — испуганный голос отца, обращает внимание всех в зале к девушке с пистолетом, но для нее он нереален. В ее голове другой голос. Низкий, хриплый, с резким запахом горьких сигарет. И он говорит: «убей». Выстрел оглушает всех присутствующих. Кровавый цветок расползается на белой холщовой рубашке пастора. Он в последний раз распахивает глаза в испуге и удивлении, а затем мешком валится навзничь. — Умница девочка! — Матео достает автомат из-за пазухи ровно в тот момент, когда большую дверь сносит с петель отряд полицейских. — Спасибо, черт возьми! — орет Матео и открывает огонь. Люди оборачиваются, кричат, беснуются, бегут и падают, втаптывают друг друга в каменный пол церкви, забыв напрочь о самоотверженности и помощи ближнему, о которой сейчас так усердно молились. Пули со звоном врезаются в их тела, разрывают грудь и пробивают головы. Женщины прижимают детей к груди, стараясь скрыть их за скамьей, но их тела содрогаются в предсмертных судорогах до того, как они опускаются вниз. Детки верещат и валятся сверху, глотая свою и чужую кровь. Мистер Смит, ковыляя, пытает добраться до выхода, но его грубо отталкивают. Полицейская пуля проделывает в его лбу аккуратное отверстие: старику повезло больше всех, не надо давится своими внутренностями. Отныне он никогда больше не увидит свою жену с больной спиной и трехного пса, теперь он всегда будет смотреть стеклянными глазами в серый потолок церкви. Из ртов льется густая кровь задетых легких, одежды скоро окрашиваются в красный. Мужчины, выбегающие из церкви, толкаются и давят споткнувшуюся старушку. Слышится мерзкий хруст ребер, фаланг пальцев, позвонков, сопровождаемый хриплым, истошным криком. Женщина корчится на полу, но ее голова резко сворачивается под натиском мужского ботинка, и она замолкает навсегда. Полицейские поливают зал дождем из свинца, высекая пыльное крошево из каменных серых стен. Слышится детский плачь, но его прерывает случайная пуля. Мальчик, что пытался поднять упавшую мать, валится сам, а на его голову осыпается снегом штукатурка. Матео, оглядывается и видит Лиззи, стоящую прямо на линии огня. Не до конца понимая, зачем он это делает, мужчина, прижав голову оцепеневшей девушки к земле оттаскивает ее за алтарь. Он быстро меняет магазин, но не успевает щелкнуть затвором, как вдруг на них льется водопад из осколков цветного изображения Иисуса. Звон стекла оглушает, острые кусочки врезаются в руки и щеки и это хоть немного помогает прийти Лиззи в себя. Она вынимает рубиновый осколок из руки и на белое платьице капают капли алой крови. По ноге течет что-то теплое. Она обмакивает пальцы и смотрит — кровь. Густая, темная с таким душным металлическим запахом. Солнечный свет пляшет зайчиками на ее лице, и она улыбается. Дико, шально, непривычно. Расматривает, сокрытую в стекле кровь Христа, а в мыслях мелькает: «Как же красиво!». Матео прицельно стреляет из укрытия, и один за одним полицейские валятся на пол. Очередь прошивает спину мужчины в клетчатой рубашке, что оторвался от скамьи и бежал к выходу. Грязные цветы расползаются между лопаток и на пояснице. По интертности его ноги делают еще несколько шагов, а затем он мешком валится вперед. Случайная пуля царапает плечо Матео, и мужчина, грязно ругаясь откатывается назад. Взглядом натыкаясь на девушку, он замечает ее отсутствующий взгляд и кровь, что уродливыми узорами расписала белую ткань платья. Заглядывает ей в глаза, но она лишь глупо смотрит на кусок стекла в руке и улыбается. Раздражает. И тогда Матео ее бьет. По щеке, наотмашь, так звонко, что звук удара перекрывает автоматную очередь. Лиззи растерянно машет головой, в голубых глазах блестят слезы, а тщедушное тельце бьет мелкая дрожь. Матео снова грязно витиевато матерится. Девчонка — бесполезная кукла. Матео кажется, что он стреляет целую вечность, но никак не может перебить всех в этом чертовом месте. Он пригибается, и тогда пули врезаются в жирный труп пастора, свистят над самой головой и выбивают крошево из стен, мешая обзору. От стрекота автоматов и криков закладывает уши. Мужчина морщится, глотает пыль и снова стреляет. Наконец, стихают выстрелы со стороны входа. Сразу становится непривычно тихо и гулко, только запах крови раздражает ноздри. Пыль кружит по залу большими, окрашенными солнцем в золото, облаками. От нее саднит горло и хочется пить. Мужчина тяжело встает и осматривает место побоища — ни один мертвец не шевелиться. «Вот и славно» — думает Матео. — Подкрепление копов пребудет сюда через десять минут. Мне пора, — вкладывает он автомат в руки девушки, что судорожно переводит взгляд с его лица на окровавленные скамьи и стены, — Давно хотел разнести это место. Спасибо за помощь, Лиззи. Всего хорошего. Тяжелые шаги отдаются гулким эхом под арочными сводами церкви. Ногой он откидывает чью-то руку и переступает через багряные лужи, стараясь не испачкать ботинок. Матео ухмыляется. Он любит хорошо обставленные дела. Сегодня убит чертов пастор, что сдал его кокс, завтра он будет в Эль-Пасо, а еще через сутки в Мексике и хер его кто потом найдет. Матео привык работать чисто, чисто для себя, конечно же, а потому дело последних нескольких месяцев успешно завершено. Задрало его здешнего лоха корчить из себя ради чертового товара. Скоро его ничего больше не будет связывать с Америкой, кроме пяти миллионов долларов. — А ну стой! Матео услышал более щелчок затвора, чем твердый голос Лиззи. Широкая ухмылка прорезала его лицо, и он неспеша повернулся. Руки у девчонки подрагивали, но взгляд был пронзительным и жестким, голубые океаны превратились в лед. — Я не пойду в тюрьму. Не-а. Ты берешь меня с собой. — А если не возьму? — издевательски протянул он, и еще шире растянул губы. Ситуация его забавляла. — Я… Я… Я тебя убью. Или пойдешь со мной в тюрьму, — девчонка выпалила через силу эту фразу и перехватила поудобнее тяжелое оружие. — Кишка тонка, — небрежно бросил Матео. Лиззи лишь сильнее сжала пальцы вокруг приклада. Вдруг на каменной лестнице раздались шаги. Не успел Матео обернуться на звук, как девушка полоснула очередью, по случайно зашедшему мужчине. Несчастный подергался и упал навзничь, а дуло почти уперлось Матео в грудь. Он перевел удивленный взгляд с девчонки на труп и снова на нее, а после вдруг разразился страшным хохотом. Он смеялся жутко, холодно, безумно. Лиззи вздрогнула, но оружие не отвела. Она боялась Матео до дрожи в коленях, но еще больше она боялась отвести взгляд от его лица и увидеть всех этих мертвых людей, и мистера Смита, и Алису, что учится считать до ста, и убитого ею прохожего. Матео также внезапно затих и пристально посмотрел на нее, взвешивая что-то в своей голове и очевидно обдумывая. На губах его витала лёгкая усмешка, а вдалеке послышался вой сирен когда он произнёс: — Раз такое дело, то пойдем. Куда тебя еще девать, — Матео вышел вперед и Лиззи, семеня, последовала за ним. Они быстро зашли за церковь, а потом бегом пустились вниз на несколько кварталов, где Матео ждала, спрятанная в кустах у дороги, машина. Девушка сильно хромала на израненную ногу, и потому мужчине пришлось волоком ее тащить за собой, схватив за руку. Немного скользя по насыпи, они скрылись за разросшимися кустами сирени, и каких-то деревьев с кучей тонких веток. Матео отпустил руку Лиззи, и она, осматривая красное кольцо его пальцев, знала, что будут синяки. Мужчина скинул сетку, обвешанную прутиками и листьями, с крыши старого седана серого цвета и отобрал у нее автомат. Багажник со скрипом открылся и за черной панелью взору Лиззи открылся целый арсенал разнообразного оружия: ножи, пистолеты, кастеты. — Матео, куда мы сейчас? — стоять ей было тяжело, а потому жалкое тельце шатало из стороны в сторону. — В Мексике была? — Матео все копался у себя в багажнике, чем-то щелкая, звеня и стуча. — Нет. — Вот и посмотришь чужую страну, Лиззи. Попутешествуешь. Она нахмурилась и вперилась в него взглядом. — Не называй меня так. Идиотское имя. — Не знал, что дочке пастора позволено знать такие слова, — Матео улыбнулся, а она лишь поморщилась и сложила руки на груди. — Лиззи Сандерс не убивала своего отца. — Ладно, как тебе Бет? Ты же Элизабет, верно? — девушка кивнула, — Славно. Ну так как тебе Бет Сандерс, которая убила мерзкого лжеца? — Сойдет. Мимо промчались полицейские машины, отвратительно вереща сиренами, но не заметили двух человек с автомобилем за кустарником у обочины. Бет вздрогнула и пошатнулась, увидев так близко мелькнувшие синие полоски на боках у машин. Матео лишь усмехнулся: в этих местах копы еще более тупые, чем где-либо. Он столько раз уходил от них из этого штата, что уже давно забросил счет, а они все никак не могут его поймать. Он достал небольшую походную аптечку и с силой захлопнул багажник, отчего металл недовольно заскрипел. Он присел перед Бет на колени и аккуратно приподнял ткань платья. Рана была уродливая, рваная, с вывороченными кусками мяса и сочащейся кровью: Матео умел делать больно. Он щедро залил ее спиртом, заставив Бет зашипеть и стиснуть кулаки и зубы. Ей не впервой терпеть боль, она справится. Чтобы хоть как-то отвлечься, она вновь обратилась к мужчине: — Матео, чем ты занимаешься? — Торгую коксом, нелегально пересекаю границы и расстреливаю полицейских в церкви по воскресеньям. Бет хрипло рассмеялась, понимая, что шутка грубая и неудачная, но смех сдержать она была не в силах. — Знаешь, отец всегда говорил, что пастор — посланник Бога, дабы избавить людей от грехов. Я его убила. Получается я убила и Бога? Матео усмехнулся уголком тонких губ: — Бет, очнись наконец, — Матео встретился с ней взглядом, — твой отец был отпетым мерзавцем, а не просто грешником. Даже моя черная душа чище, чем его. Сколько зла он принес тебе и твоей матери? Давай, вспомни. Я постоянно околачивался поблизости вашего дома и знаю о всем том, что тебе хотелось бы навсегда забыть. Что касается Бога, то тот сам себя убил, когда дал людям свободу выбора. У тебя она, кстати, тоже есть. Хочешь иди молись за своего папашку, а хочешь пляши голая на шесте и получай за это бабки от подобных ему. — Получается, я могу послать Бога? — Ко всем чертям. Матео стянул края раны пластырем с обещанием как следует подлатать ее перед границей. Бет поблагодарила его и, стараясь не повредить ногу, упала в просиженное кресло старого седана. В салоне душный и спертый воздух. Сиденья местами протерты и местами покрыты пятнами, происхождение которых Бет не хотела бы знать. Руль, дверные ручки и пластиковые панели, которыми машина обита изнутри, разогрелись настолько, что к ним невозможно прикоснуться. Матео закрыл дверь и закинул на заднее сидение аптечку. Размял затекшую шею и настроил зеркало заднего вида. В замке с рыком провернулся ключ зажигания. Машина вывернула на дорогу, что ведет прочь из города, к большому шоссе. На языке девушки осел вкус пыли и смерти. В глазах блеском слез отражаются убитые люди, бардовые лужи, и распростертый под скамьей мистер Смит. Ей жалко только этого, доброго к ней старика, его жену и трехного пса, любящего герань. Девушка не была дурой, она знала, что только они с искренней добротой любят ее. Потому она выстрелила в отца. Матео прав. Во всем прав. Бог сам себя обрек, создавая людей. Ее отец был падалью, а она стала санитаром мира. Бет до сих пор ощущает влажный поцелуй за ухом и шершавые, покрытые пылью, руки на своем бедре. Она поворачивает голову у рассматривает четкий профиль мужчины. Губы плотно сжаты, сильный запах сигарет бьет в нос, а кожа отблескивает полуденным жаром. Матео больше не кажется ей странным. Он молча за ней наблюдал и ухмылялся своим мыслям. Сейчас ее голубые глаза казались ему еще ярче и больше, чем были до этого. В них пропала картонность и появился первый скол. Теперь ее имя нравится Матео. Ручка приемника щелкает и в салоне играет одна из тех самых будоражащих душу старых мелодий, что считались музыкой сатаны. Бет открывает окно и ветер бесстыдно колышет растрепавшиеся светлые пряди. Неопределнное выражение облегчения и сомнения застыли на ее лице. В зеркале бокового вида мелькнула крыша церкви. Перед поворотом она высунулась из окна и закричала кресту, что вдалеке возвышался над деревьями. — Пошел нахер!