fly me to the moon

Было в этом какое-то извращенное удовольствие. Наверное, Каирнгорм бы не оценила. Да что там оценила — дала бы ей по шее, сломала бы ее, починила, а потом проделала бы то же самое, и так несколько раз подряд. Для верности. Еще отругала, она мастерски это делала, потом махнула рукой и сделала бы вид, что толку от этого никакого, и вообще она разочарована. Но это было бы неправдой — потому что она наверняка волновалась бы. И переживала. Она и так потеряла двоих, а потом еще и ее саму — Фосс, на время, правда — и лишние потрясения ей были лишь в тягость. Быть может, к счастью, Каирнгорм тут не было. Грубо говоря тут никого не было. Из «своих». На Луне было очень пусто. Тут, конечно, кипела жизнь, всюду доносились разговоры, да и моллюски не давали проходу, потому что им нравился запах. А еще тут иногда доносилась музыка, очень красивая и веселая, и даже Цикада, почти-докучливый-Цикада (Фосс не могла его винить, ей нравилось общество с легкими и глуповатыми разговорами), постоянно говорил ей что-то на ухо. Не соскучишься. Не останешься в пугающей темноте где-то далеко от дома, от Учителя, от остальных. И это было даже неплохо, но. Но. Одно большое «но». Фосс была здесь чужой. Музыка была ей чужда. Луняне бросали на нее косые взгляды и шептали друг другу что-то на ухо. Эхмея чего-то ждал, и добиться от него чего-нибудь было невозможно. По ночам она могла лишь немо взирать на голубой шар вдали и думать о том, как же здесь ужасно тихо по ночам. Цикада не знал, как поддержать разговор, из-за чего между ними повисало неловкое молчание — до тех пор, пока он не находил новую тему для долгого-долгого рассказа, который Фосс конечно же выслушивала и не прерывала. Потому что так было вежливо. Потому что это помогало отвлечься ей от мыслей. Одна мысль преследовала ее тут постоянно. «Не оставляй Учителя одного». Антарктицит. Это было бы похоже на кошмар, если бы Фосс видела иные сновидения помимо редких свиданий с Ляпис. Белая пыль ее павших товарищей окружала это место, она была острым и точным напоминанием о том, что было утрачено — о жестокости лунян и их желании прекратить уже существовать. До рассказа Эхмеи Фосс могла винить их столько, сколько хотела — но сейчас это было тяжелее. Конечно, они все еще были виноваты — без сомнений. Что бы не говорил принц, он выбрал самый страшный и отвратительный способ воздействовать на Учителя. Но пробыв тут несколько дней, выслушав Цикаду и самого Эхмею, самой Фосс казалось, будто внутри нее что-то ломается, еще и еще. Это место угнетало, оно заставляло чувствовать тяготение к неправильным вещам. Жалость к лунянам. Желание помочь Эхмее. Предательство Учителя. И все это было тут. На Луне. В окружении праха павших, которые, словно осуждая, отвечали на немые вопросы Фосс тяжелым молчанием лунной ночи. Но больше всего ей было страшно не это — к осуждению можно привыкнуть, как и к своим неудачам. Было другое, нечто, что заставляло ее всякий раз дрожать и отводить взгляд в сторону, заставляло испытывать ужасающий страх, куда больший, чем в тот роковой солнечный день на Пуповине. Если Анита вернется — что Фосс ей скажет? Если Анита вернется — что она скажет Фосс? Не сдержала обещание. Оставила Учителя одного. Не позаботилась о зиме, оставив это Каирнгорм. Каждую ночь Фосс чувствовала, как отступает сон, когда на кристальном песке перед собой она видела Аниту. Конечно, это был лишь образ из ее воспоминаний, тот, от которого она должна была избавиться — потому что от знакомства с Каирнгорм и до потери головы эти страшные воспоминания отступили, оставив место новым заботам. Простой образ, который не мог ей навредить. Фантом Аниты не осуждал, она просто смотрела на Фосс так же, как и всегда — с той легкой долей серьезности. Это было хуже, чем осуждение. Лучше бы Анита ругалась. Лучше бы Анита назвала ее дурой и ударила. Лучше бы Анита отвернулась и больше никогда в жизни не разговаривала с Фосс. Но Анита — в видениях — смотрела на нее серьезно, а потом мягко наклоняла голову набок. Эти видения стали страшнее тех, что видела Фосс дома — там была лишь немая гибель, последние мгновения, а на Луне фантом почти полноценно говорил с ней. «Почти» — это очень важно. «Мне нравятся твои руки, они сильные». Фосс лишь виновато улыбалась. Сильные — да не спасли. «У тебя новая голова? И глаз?» Фантом Аниты почему-то грустно улыбался. «Совсем себя не бережешь». Некогда было беречь себя. Фосс хотела стать сильной и стала — но заплатила за это огромную цену. Потеряла дорогих для себя людей — Аниту, Призрак. Разочаровала тех, кто не был еще перемолот на лунную пыль — Каирнгорм, Киноварь. Потеряла себя. Почти буквально. Что осталось в ней от себя той, что с энтузиазмом говорила Учителю о своей любви? Нет больше той старой Фосс, что мечтала вступить в бой с лунными охотниками. Есть лишь та, у которой есть сила и мудрость. Та, что сотрудничает с лунянами. Та, что рушит чужие обещания — не оставлять Учителя, научить ломать лед, найти новое занятие. Та... Но та ли? Если Фосс утратит и торс, а Эхмея дарует ей новый, то будет ли Фосс собой? От нее осталось так мало. Лишь размытые воспоминания и желания. И все, что ей оставалось — виновато улыбаться чужими устами. — Прости меня, — шептала она каждую ночь. Фантом Аниты мягко трепал ее по волосам, и всякий раз Фосс слышала все то же, что и тогда, в тот солнечный день на Пуповине. — Скажешь это, когда выберемся.