***
— Сколько уже лет… Шесть? Нет, больше, все мои знакомые умерли от старости. Десять? Не важно, — затягиваясь, высокий мужчина под сорок лет закрыл правый глаз и дотронулся кончиком ледяных пальцев до уродливой левой части лица, которая вот уже на протяжении многих лет не слушалась его. В грустном серо-зелёном взгляде пустых, каких-то безжизненных глаз промелькнуло отчаянье. Расстегнув первые пуговицы накрахмаленной рубахи и проведя рукой по пепельным волосам широкой мазолистой ладонью, тем самым убрав волосы спадшие на лицо мужчины, он закрыл роскосые серо-голубые глаза, выдохнул облачко сигаретного дыма, что растворился в вечернем воздухе, разящем свежестью. Тяжёлый вздох вырвался из груди, где уже вот двадцать лет не билось человеческое сердце. Он стоял на руинах дома и оглядываясь назад в прошлое, чётко видел пламя, охватившее его и всё, находящееся в доме. Помнил чёрный дым, застилающий глаза, заставляющий их слезиться. Словно наяву чувствовал едкий запах гари и слышал мёртвыми ушами крики своей жены, тщетно пытающейся достать единственного ребёнка из-под балки. Перед тем, как пламя охватило его горячими языками и увлекло в темноту, он успел разглядеть чей-то силуэт, впечатавшийся в его сознание так чётко и ясно, что его мозг до сих пор видел этот силуэт со странной улыбкой перед собой. Перед тем, как провалиться в пустоту, он услышал душераздирающий крик своей супруги. От этого глаза начинало щипать, будто в безжизненных омутах ещё остались слёзы. Шиото, его Шиото была обуяна пламенем, и её обгоревшее, изуродованное тело при одном только воспоминании начинало сводить мертвеца с ума. Только недавно он проводил солнце за горизонт и рвано выдохнув, провёл кончиками бледных, ледяных пальцев по деревянной балке, той злосчастной деревяшке, из-за которого вся его семья… Всё его счастье канули в небытие и остались навечно в сырой земле гнить и разлагаться, а их кости пожрут паразиты или сожгут варвары. Если бы не этот кусок дерева, то его жена и сын имели бы шанс на спасение и он бы не скитался тут, ища успокоения! —Почему мир настолько несправедлив?! — впервые за столько лет взревел мужчина и что есть силы ударил по балке. Она, бедная, затрещала, закряхтела и развалилась. Должна была последовать боль, но её не было, а Борис смирился уже восемнадцать лет назад, что не чувствует почти ничего. Его крик всё ещё эхом разносился по округе, пока он, грустно обводя уснувшие деревья, дома и улицы, горестно рассуждал о несправедливости. —Подумать только, насколько люди слабы.—тихо просипел дух и морщинки вокруг его глаз стали выделяться сильнее. Грубые потрескавшиеся губы, а точнее не парализованная их часть растянулась в грустной ухмылке. Хотя даже ухмылкой это назвать нельзя, лишь гнусный, уже до чёртиков, до острой боли в не чувствующих мышцах осточертевший оскал.— Жизнь моего сына и жены решила какая-то деревяшка! —тихо, раздосадовано произнёс он и закрыв глаза, схватился за уже давно не бьющееся сердце двумя руками, оседая на камень и закрывая уродливое лицо ладонями. «Иди сюда…» Борис услышал голос. До боли знакомый тонкий бархатистый голосок, но только не мог понять, чей. Он звал его, притягивал к себе, с огромной силой тянул в знакомую сторону. «Иди же..» Всё подначивал голос, но при попытках вспомнить, перед глазами мелькало лишь что-то мутное, размытое, будто воспоминания закрыли в сундук и они теперь пытаются вырваться из-под тяжелой крышки, запертой на множество замков, ключи от которых давно затерялись или просто-напросто были выброшены, переплавлены, уничтожены… И врач послушался. Он поднялся с холодной земли и тихой поступью направился в сторону приюта, который он так давно не посещал. он так порывался вновь туда заглянуть и крепко обнять того рыжего мальчишку, который напоминал ему его сына. Такая же щербинка между двух передних верхних зубов, вьющиеся рыжие локоны и множество ярких веснушек. Как только этот мальчишка появился в памяти, Бориса накрыло океаном скорби и грусти. Но у него не защемило сердце, не заболели ключицы и желудок не сжался, лишенное жизни тело продолжало как ослеплённое идти к приюту, подгоняемое голосами в голове: «Давай! Быстрее же!» Мужчина шумно втянул воздух, выдохнул и положил руку на деревянную дверь внушительного тёмного приюта, спрятавшегося в глубине дремучего леса. Толкнул, изделие поддалось и громко скрипнуло, проносясь по страшным и загадочным коридорам, эхом отражаясь от каменных стен. Огляделся по сторонам, всмотрелся в темноту, принюхался к родному запаху и вновь закрыл глаза. Злобный оскал затронул лицо врача, но он не нёс в себе ничего действительно плохого. Тихо ступая тяжелыми ботинками по голому полу, прислушиваясь к каждому звуку, он, ведомый чем-то невидимым, неизвестным, продолжал идти к комнате, где проживали дети. Подошёл и положил широкую ладонь на дверную ручку, толкнув дверь. Она легко поддалась, начала открываться, скрипеть и создавать сквозняк…В приюте
В первой комнате, последней в огромном и страшном коридоре приюта было тихо. Лишь редкий шелест переворачиваемых страниц разрезал эту режущую уши, звенящую в мозгу тишину, словно лезвием острого клинка проводя по ней, медленно разрезая её, но эти раны быстро заживали и вновь над комнатой, которая освещалась лишь тусклым светом ночника и фонарика под тёплым одеялом, нависало гнетущее молчание. Ночь смотрела в большие величественные окна, а луна спряталась за густыми облаками. Маленькой, пугливой, сиротливо забившейся в угол кровати у стены Шиото, казалось будто на неё смотрят сотни пар сверкающих в темноте глаз. Она пыталась успокоить свою чересчур бурную детскую фантазию и прилагала титанические усилия, чтобы понять, что в этой комнате её не тронет никто из той грязной нечисти, обитающей в этом огромном приюте. Девочка мельком взглянула на часы и сразу вернулась к чтению, на секунду выглянув из-под одеяла, чтобы запустить свежий воздух и смахнуть нежного цвета пряди, прилипшие к фарфоровой коже лица. А затем снова спряталась, вновь переворачивая страницу и вновь оставаясь в звенящем спокойствии комнаты, в которой кроме неё никого не было. И тут она задумалась, уткнувшись лбом в шершавые страницы старого фолианта, пропитанного пылью и пахнущего стариной. Но ей не дало договорить чувство, что за одну секунду обуяло девичье тельце полностью. Страх… Он внезапно ворвался в неё и начал растекаться вместе с кровью по артериям, отрезвляя полусонный, затуманенный разум Шиото. Каждая клеточка её маленького тела задрожала, проникаясь животным страхом. Она даже не понимала от чего. Но ужас уже завладел её хрупким сознанием. Перед глазами начинали появляться пятна, мягкие губы высохли, а во рту появилась вязкая жидкость, будто она не пила уже два дня. Так захотелось прохладной воды, даже ледяной, чтобы она захватила горло в тиски и свела челюсть, или сразу лишила способности говорить, но уталила эту навязчивую жажду. Тело оцепенело, а тонкие пальцы впились в одеяло мёртвой хваткой, взгляд машинально уставился на дверь. Шиото только сейчас увидела, что она начала открываться, с каждой секундой распахиваясь всё шире. В ушах внезапно появился оглушительный звон, будто рядом с ней, прямо у уха ударяют в огромный церковный колокол. Борис открыл дверь полностью и в лицо ударил едкий запах животного страха, ужаса, он буквально за пару секунд пропитал всё в этой комнате — стены, потолок, пол и даже воздух. Всё было наполнено, кишело страхом, а в тусклом свете ночника, стоящего на тумбочке одной из кроватей, сверкали два огромных, широко распахнутых и не моргающих красивых глаз цвета нежно-фиолетовых александритов. Девочку, застывшую на кровати, «нечисть» заметила не сразу, медленно пройдя в середину комнаты и втянув в себя воздух, пронизанный страхом. Животным ужасом. Засунув руки в карманы брюк свободного кроя, некогда врач повернул голову в сторону причины этого тяжёлого аромата в воздухе. Теперь он заметил два таращихся на него глаза. Раньше его здесь не боялись. Первые два года, но потом дети узнали о случае и начали шарахаться от мужчины как от чумы. В том числе и Джимм, который так любил этого врача и который настолько сильно был похож на его сынишку. Каждый раз, когда он видел недоверие и страх в глазах кого-то из детей, хотелось выть, рвать и метать, но он держался и сейчас, когда все забыли о том деле, Борис позволил себе прийти в горячо любимое место, вновь провести рукой по холодным старым стенам, ступить мёртвой ногой на пол и услышать глухое эхо с ветром несущееся по коридорам. —Здравствуй, дитя.—разлепив губы, хрипло, тихо и осторожно поздоровался мертвец и больше ничего не говоря, медленно повернулся к девочке. Она лишь сжалась в ком и судорожно шмыгнула носом, не в силах ничего сказать. Мужчина почуял, как волна страха вновь прокатилась по помещению и грустно, шумно выдохнул. —Не бойся меня, я не причиню тебе вреда.—тихо изрёк Борис и его губы вновь растянулись в оскале, кривом, уродливом и страшном. Но он понял, что только больше напугает это прекрасное существо и попытался перестать улыбаться. Его вторая часть лица слушалась, но слишком заторможенно и отдалённо выполняла то, что он пытался изобразить. Не в силах сразу перестать улыбаться, мужчина прикрыл рот ладонью и отвёл в сторону виноватый взгляд серо-зелёных глаз. —Прости… Шиото боялась взрослых. Всех, без исключения. После того, как в детском доме с ней обращались как с вещью, она вжимала голову в плечи и жмурилась, ожидая очередного удара каждый раз, когда находилась со взрослыми или разговаривала. Тело начинало панически трястись всякий раз при одном воспоминании об этих животных… Но этот мужчина своим видом, только с первых секунд излучал тепло и доброту. Тепло, конечно же, в переносном значении. Борис замер, не двигался и словно играл в статую. После минуты напряжённого молчания он развернулся и собрался уходить. Но почувствовал, как страх начал ослаблять свою хватку и к запаху девочки, который до этого пах страхом и вишней, примешался аромат антоновки, его любимых яблок. Он полной грудью вдохнул знакомый с детства аромат, в который постепенно начинали добавляться новые и новые ароматы, смешиваясь в кашу и вскоре, когда самое сильное, терпкое зловоние, что портило этот тянущийся словно мёд запах, исходящий от девочки, испарился, мужчина остановился. Он узнал знакомый до коликов и такой родной аромат с нотками виноградного фимиама, развернулся на пятках и уставился на девочку, в фиолетовых глазах которой не было того страха, а играл инстинктивный детский интерес. Её тело уже не было заковано в тиски отчаянья, но дитя по-прежнему было укутано в одеяло с ног до головы. Свесив ноги с кровати, выставила их в тёплые тапки в виде серых зайцев и встав, шумно шаркая по полу, направилась к мужчине, доверчиво смотря в его глаза. Страха не было в запахе, но от неё волнами исходила неуверенность, хоть и не сильная, не подмешивающаяся в аромат шампуня и виноградного фимиама. Борис молча наблюдал за ребёнком, что шёл прямиком к нему и уже копошился, чтобы протянуть свою маленькую ручку и схватить его за накрахмаленную белоснежную рубашку. Лапа мужчины до сих пор прикрывала искривлённый в жалком подобии улыбки рот, но детская ладошка коснулась тёплыми пальчиками холодной тыльной стороны ладони мертвеца. Девочка вздрогнула и прочистила горло, разлепив сухие губы. —Я Шиото, а Вы? — она растянула пухлые губы в искренней улыбке, а Борис так и замер, затаившись и наблюдая за дитя приюта. Руку потянули вниз, она податливо упала и свисла. — У вас красивая улыбка, не стоит её прятать. — со всей детской искренностью произнесла девочка, продолжая свой краткий монолог. — Вы такой холодный, вы замёрзли? Борис молчал. В серо-зелёном взгляде читалось недоумение. Ведь совсем недавно это чадо не могло пошевелиться, скованное в тисках страха, но сейчас улыбчиво себя вела, разговаривала и касалась, уже даже не излучая неприятного, зыбкого недоверия. Через минуту, когда понял, что ребёнок не собирается отступать, он шумно выдохнул и присел на корточки, чтобы быть с Шиото примерно одного роста. —Я Борис…—тихо проговорил он и положил широкую ладонь на макушку, скрытую под одеялом. Сейчас он испытывал самые разные чувства. Этот ребёнок до ужаса напоминал ему его умершую возлюбленную, то же имя стало не крепким, но подтверждением. Девочка улыбнулась шире и сняла с себя одеяло. Мужчина обомлел, в груди, как казалось, остановившееся много лет назад сердце, сделало слабый удар, разгоняя застывшую кровь по телу. Но ему лишь показалось. Это была она —Ш..Шиото…—губы мужчины задрожали, но он быстро взял себя в руки, когда девочка накинула на него одеяло, заботливо укутав и погладив по щеке. —Дядя Борис, погрейтесь, вы слишком холодный.—с детским беспокойством произнесла она тоненьким голосом. Эта забота, ребячья искренность, заставила проскользнуть в его безжизненном взгляде нежность, небывалую теплоту. Перед ним была его Шиото, та, что сгорела в ту злополучную ночь. Нежного, неестественного оттенка волосы ложились на миниатюрные, хрупкие плечики, маленький вздёрнутый носик, приподнятые брови и что-то ещё…что-то особенное, неповторимое и такое родное. Борис взял миниатюрную ладошку девочки в пижамке в виде белого зайчонка с милым капюшоном с ушками на нём и повёл Шиото к кровати. Сел на неё и посадил ребёнка себе на колени, попутно заботливо укутывая в тёплое одеяло. —Шиото, милая…—начал говорить тот нежным, дрожащим и тёплым голосом не без своей мертвецкой хрипоты. — Я давно мёртв и не чувствую холода…—он прижал дитя к себе крепко, закрыв глаза и уткнувшись носом в макушку. Сейчас к горлу подкатывал ком, но слёз не было и не будет, в нем больше ничего не осталось. Вместо сердца — зияющая дыра, а вместо слёз…пустота. И от этого ему становилось ещё больней. Уже восемнадцать лет, восемнадцать невероятно долгих лет, которые тянулись невыносимо медленно, он ненавидел себя и каждую ночь пытался успокоиться, отпустить и раствориться, хотел упокоения, но…это всё было не тем, что ему надо. Этой девочке было всего лишь семь лет, но он видел по её глазам, что жизнь жестоко с ней обошлась. Может быть, когда-нибудь она найдёт того, кто сможет уберечь её ото всех бед, не даст умереть и просто будет рядом. Борис был уверен, что эта девочка — его Шиото, от неё разило потерянной возлюбленной, чей запах отпечатался на задворках разума, въелся в нос, кожу. Девочка изумленно смотрела на мужчину, а в её голове копошились сотни мыслей, заставляющие ребячий мозг работать и работать. —Мертвы? — неуверенно переспросила Шиото. Борис только кивнул.— А расскажите о вашей жизни перед смертью. — с энтузиазмом загоревшимся в глазах попросил ребёнок и повернулся поудобнее, поворачиваясь к мужчине полностью. Дети ещё не понимают, что такое смерть, потому не пугаются, встретившись с мертвецом. —Хорошо, — мертвец поджал губы и начал подбирая слова рассказывать, вороша гладкие, шелковистые волосы девочки широкой лапой: —Я был врачом в городской больнице, частенько сюда заходил, чтобы проведать детишек, они меня любили, а я любил их. Среди них был один, который был сильно похож на моего сына, был почти его точной копией,— Борис вдумчиво вещал, потупив взгляд на заинтересованном лице единственного слушателя семи лет. — У меня была жена, я любил её без памяти, хотя, позже ты сама всё поймешь… Мне было сорок лет, ничем не отличался и моим главным и любимым занятием было спасение жизней. Но… В один день, точнее ночь, в ту злополучную ночь…—мужчина сжал кулаки и голос дрогнул. Шиото тут же положила свои ладошки на одну из сжатых ладоней Бориса, разглядев в его взгляде смятение, горесть и отчаяние. —Не стоит, если вам сложно вспоминать об этом! — и мертвец успокоился, переводя взгляд на девочку. Погладил по волосам и вновь прижал к себе хрупкое тело, которое, казалось, сломается если на неё надавить больше нужного. —Хорошо, дитя…— сипло пробасил тот и шумно втянул воздух. Увидев, что девочка устало зевнула и потянулась, потерев правый глаз, отметил сонный вид и поднялся. — уже поздно, Шиото. Ложись спать и выспись как следует.—уложив ребёнка в кровать и подоткнув под её бочка одеяло, заботливо дотронулся холодными губами до виска. Но чадо возмущенно, но всё же устало посмотрела на мертвеца. —Но я не хочу спать! Хочу ещё поговорить с вами! —она понуро опустила свою голову и надула губы так по-детски, забавно насупилась, чем вызвала смешок у Бориса. —Я обязательно приду завтра, ты только дождись, и мы обязательно вновь поговорим. Хорошо? —успокаивающе погладив по голове, мужчина выпрямился. Ребёнок ещё что-то промямлил, завертелся, закряхтел, но после закрыл глаза, по самый нос натягивая одеяло. —Хорошо, дядя Борис! — сонно промямлила Шиото, закрыла веки, наливающие свинцом и отдалась в руки властителя Морфея. Борис шумно выдохнул, прекрасно понимая, что не сможет исполнить своё обещание. Он быстро вышел из приюта. В нос ударил запах улицы, свежего леса, спящей природы. Силы медленно начинали покидать мёртвое тело. Он не заметил, как солнце поднялось над горизонтом. Он закрыл глаза и стоял, просто стоял, раскинув руки и выпрямившись, впервые за восемнадцать лет не чувствуя тяжести груза лежащего на плечах. Впервые он ощутил такую лёгкость. Открыл глаза лишь тогда, когда луч ударил в веко, окрасив чёрный в красный. Неповторимые цвета раскрасили небосвод словно яркую раскраску, небрежно искаляканную художественной растёртой пастелью. Но это было так красиво, впервые за такое долгое время Борис не хотел исчезать. Впервые мертвец задышал полной грудью, в горле больше не стоял ком, а в серо-зелёных глазах не было горести. —До встречи в следующей жизни, малышка Шиото…—как только эти слова сорвались с его губ, Борис растворился, став ветром, слившись с воздухом. Он рассыпался на маленькие кусочки; И утром, когда Шиото вышла на прогулку, она услышала знакомый шёпот, который пронёсся над её ухом. «До следующей жизни, малышка Шиото…» И сразу так легко стало, и сразу глаза распахнулись, плечи расправились, девичья спина выпрямилась. Ей сейчас уже сорок лет, но запах мускуса и дешёвых сигарет она помнит до сих пор. И до сих пор она помнит его, и до сих пор от неё веет яблоком и виноградным фимиамом.Но он так и не выполнил своего обещания..