Космос.

Небо. Огромное. Черное. Бескрайнее. И сверкающее сотнями тысяч звезд. Точно бесценное атласное полотно. Такое притягивающее и в то же время пугающее. До ужаса и дрожи пугающее. Чувство, будто стоит задержать взгляд чуть дольше, чем можно, разрешено, то оно тотчас же утянет тебя. Заберет в свою холодную космическую бесконечность. Парень лежал на земле, прямо на спине, раскинув ноги и руки в стороны, как какая-нибудь птица. Разве не так выглядит свобода? Тонкую синтетическую ткань его майки протыкали острые стебли и листья высохшей старой травы, покалывая кожу спины и плеч. Холодный ночной ветер порывами бил по лицу, время от времени, как и трава, пробираясь под одежду и пытаясь обхватить теплое тело своими ледяными руками. Обхватить до озноба. До трепета. Заставить его наконец сдвинуться с места. Но парень все так же лежал. Совершенно не двигаясь, не шевелясь. Только изредка посверкивая ресницами - моргая. Голубоватый свет какой-то маленькой звезды опускался на его глубоко-черные, как и это небо, ресницы, заливая и кидая отблески. Парень пытался точно наивно сморгнуть этот свет, но он все возвращался и возвращался, вновь и вновь. Единственный свет, что сейчас освещал это поле. Другие звезды были слишком далеки. Как, собственно, и все, что было важно этому парню. В этом мире. Все, что было дорого — было слишком далеко. И совсем не за мили, даже не за тысячи миль. Всего какая-то сотня световых лет. Всего-то около шести милей, помноженных на единицу с четырнадцатью нулями. Совсем немного. Парень на траве впервые за долгое время усмехнулся. Едва-едва, и совсем истерически, но усмехнулся. И тут же зашелся кашлем. Вшитый в легкие специальный резервуар с жидкостью, позволяющей организму самостоятельно создавать драгоценный кислород… он почти истощился. Парень знает, что резервуар, или точнее, жидкость в нем, почти истощилась. Почти закончилась. И скоро он задохнется. Как весело. Но это неважно, нет. Он уже все обдумал. Прошел пять стадий принятия неизбежного, как говорили когда-то… И ведь он знал, что такое может произойти, он сам на все согласился. Подписал бумаги, так сказать. О, бумага… Просто лист чистой белой бумаги. Хотел бы он сейчас увидеть хоть один такой. Хотел бы он увидеть настоящий карандаш в деревянной оболочке, что еще были в его детстве. Или провести кончиками пальцев по старой поверхности гитарки, что осталась в память от его давно почившего дедушки, в честь которого назвали его самого. Хотел бы он провести по покрытой когда-то лаком, облупленной деревянной гитарке, что называлась странным словом «укулеле» и имела свое имя - «Чикаго». Все эти вещи… Они навсегда останутся только в памяти. Потому что дерево никогда не появится больше в их жизни. Они уничтожили все. Своими руками. Во всех возможных галактиках. На всех планетах. Кроме этой. Парень прикрыл глаза, вновь позволяя далекому голубоватому свету опуститься на его ресницы, и пропустил сквозь пальцы жесткую, но кажущуюся такой родной, траву. Как будто он снова попал домой, в детство: на свою планету, в свою систему и галактику. Там, откуда он, никогда не будет больше ничего такого. Живого. Только сплошной холодный металл и камень. А потом не останется и их самих. Как и его, этого парня, сейчас. Он умрет уже совсем скоро, он ведь знает. И это произойдет вдали от всех. И никто больше не рискнет отправится по его пути, к этой планете с дурацким кодовым названием «00001bf01001». Никто не рискнет прийти сюда на помощь. И никто не увидит эти нетронутые никем, не испорченные огромные леса. Лица деревьев, почти точно таких же, как те, что когда-то были в их галактике. Как грустно и, в тоже время, хорошо: никто не испортит эти свободно дышащие организмы растений. И никто не увидит очередную глупую смерть. «Твоя смерть не может быть глупой». Так сказал бы сейчас один его… человек. Человек, что обвит светлым ореолом в памяти. Друг, брат, нечто большее, нечто самое дорогое, что когда-либо было у него. Такое же далекое сейчас, как весь его мир. Он бы сказал: «В любом случае, я не позволю случиться твоей смерти: ни глупой, ни какой иначе, Тай». И он, Тайлер, бы улыбнулся своей самой лучшей и дорогой улыбкой, что припасена только для Него. Он бы ответил Ему то же самое. Но вместо этого он лежит… В последний раз в жизни лежит на этой чертовой траве, раскинув ноги и руки, точно какая-нибудь птица, которых он не видел уже черте сколько лет в живую, и дышит в последний раз. Это уже не свобода, а смирение! Жаль, что растения на этой планете не выделяют кислород. Жаль, что Тайлер на этой планете не расскажет никому о том, что он нашел и увидел. Жаль, что Тайлер на этой планете задохнется, а затем превратится в одно из этих растений, перегнив в земле. Он станет цветком, так никогда и не вернувшись домой. А голубоватый свет звезды, что ближе всех других к нему, и что сейчас так тихо опускает свет на него ресницы и совсем не слепит, будет навещать его каждую ночь. Тайлер снова закашлялся. Ветер тут же унес глухой звук куда-то в даль, больше не пытаясь забраться под одежду, к телу. Вредно запикала маленькая машинка, прикрепленная к груди, оповестив о том, что количество жидкости, способной создавать кислород, опустилось до критической отметки. Юноша снова закашлялся. Уже не глухо, а звонко, последними остатками кислорода. Ветер, кажется, даже притих, чтобы послушать. Какая громкая и какая тихая смерть. И все-таки чертовски глупая… Устройство на груди больше не пищит, Тайлер медленно хватается за горло. Щеки краснеют, зрачки расширяются. Он бы закричал, но нет возможности, нет смысла. Как глупо, как глупо. И никаких кадров всей жизни, проносящихся перед глазами. Просто паника. Просто страх. «При асфиксии мозг умирает 4-5 минут. Смерть мучительная и ужасная». Не так он представлял эти слова, услышанные когда-то на одном из долгих уроков биоанатомии. Тогда он совсем не думал о смерти. Тогда… Тайлер кашляет, кашляет, хрипит. Уже почти совсем тихо. …Тогда он совсем не думал о смерти. О чем же он думал? О бесконечном небе. О холодных, но, по правде, жутко обжигающих звездах. О тех, что никогда нельзя было увидеть с земли, где он родился. Дым не давал их увидеть. Но теперь, вот они. Звезды. Как будто кто-то пролил молока, и это совсем маленькие брызги, случайно попавшие на темную стеклянную поверхность стола. Тогда, давным давно он думал об этих странных звездах, что видел только на картинках. Он думал о… О… Космосе. Который теперь его и убьет. Как мило. Как глупо. Почти убило. И небо не кажется таким пугающим. Блестки звезд успокаивают. И Тайлер вдруг понимает, почему та маленькая голубая звезда его привлекла. Просто она напоминает цвет Его волос. Тайлер больше не кашляет. Не хрипит. Не дышит. Не моргает. В глазах стремительно темнеет. Он уже не думает. Мыслей в голове не остается. Он бессмысленно в последний раз выхватывает взглядом голубоватый луч самой яркой звезды. Той, что сверкает ему с исся-черного, такого дорогого, атласного неба. Неба… Черные зрачки и ресницы легко отражают свет. Щеки, синевато-голубые, впалые, ласково гладит наконец-то утихомирившийся ветер.