Правильно

Погода с ночи не задалась. Накрапывало. Пик выглянула из-под тента, подняла голову: рассветное небо затянуло до самого горизонта, будто наверху натянули ещё один тент, специально для титанов, только он протекает. Она протянула руки, и ладони обдало моросью, Пик умыла ею лицо. Прохлада. Долго она теперь её не почувствует. По самым лучшим прогнозам — неделю, а там кто знает, разве можно наверняка загадывать на войне. Разве можно вообще в жизни загадывать что-то наверняка. Правительство Марли загадало однажды вернуть силу Прародителя, а по итогам потеряло двух титанов, и третьего возвратили по чистой случайности. Что угодно может произойти, потому что всегда присутствует некая внешняя сила, в конкретном случае — вражеский фронт, поэтому Пик даже не слишком надеется на неделю. Будет скучать даже по этой погоде, потому что в титане не чувствуешь ни прохлады, ни солнышка, а только жар соединительных волокон. Даже дождик не ощутишь, если только не совсем уж ливень и ураган. Пик растерла новые капли пальцами и шагнула обратно под тент, где уже заканчивали подготовку её снаряжения. На позиции прибыли накануне. Пик, Порко, Райнер, курсанты и командир Магат. Зик с разведческими отрядами уже дожидался на месте. Он сказал ей, когда они сели в палатке с мисками горячей каши с полевой кухни: — Сейчас ложись и спи до утра, у тебя начинаются тяжелые дни. Пик кивала, пережевывая разваренную и облитую маслом пшенку. Да, надо поспать нормально в человеческом теле. Потом, в титане, не особо поспишь. Там не сон, скорее забытье, необходимое, чтобы дать отдых голове, иначе случится то, что случается с пытаемыми бессонницей: рассеянность, заторможенность, спутанность мыслей. Это хорошо для допросов, но хуже не придумаешь для воина на поле боя. Пик легла, и слышала, как чиркает спичками солдат, которого Зик приставил к палатке, чтобы никто не побеспокоил её сон, и как шипит, сгорая, бумага папиросы. И едкий табачный запах, который вдыхала с жадностью, потому что в титане не почувствуешь запаха, если только это не адская вонь пожара. — Пик, — сказал Георг, командир снабженческого отряда, отвечавший за броню титана-перевозчика, — готовность через пятнадцать минут. — Спасибо, — ответила Пик. Ребята очень хорошие. Солдаты. Те, кто занимается её вооружением, закрепляет пушки у неё на спине, ездит на ней, как на чертовом цирковом слоне, только не опасаясь, что она взбесится и скинет их наземь. Спасибо, что относитесь, как к человеку, хотя видите, во что я потом превращаюсь. Небо понемногу светлело, и восточный край стал уже совершенно жемчужным, но на западе, борясь на последних фронтах, ещё клубилась сырая ночь, но уже обреченно, уже сдавала позиции с каждой минутой. Мимо то и дело сновали солдаты. Совсем молоденькие, вздохнула Пик, почти дети. Почему почти? Дети и есть. Они тоже такими же были. Только, может быть, не такими отчаянными и смелыми, у них-то больше было возможностей отлынивать. Не на войне. Прошел, протирая очки на ходу, Удо, за ним, зевая во весь рот, Фалько. Она сказала ему: — Фалько, тебе так целый пеликан в рот залетит, не забывай, мы почти у моря. Фалько споткнулся, отдал честь раньше, чем нашел Пик глазами. Она улыбнулась ему, и он несмело улыбнулся в ответ. Все мы в одной упряжке. Не у всех, правда, это упряжка в прямом смысле слова, как у самой Пик. За детьми следовал уже юноша. Не мимо их тента, а под него. Отдал честь Пик и доложил Георгу, что командир Магат справляется о подготовке титана-перевозчика. Георг ругнулся под нос. При последней проверке выяснилось, что перетерся один ремень и надо срочно его менять. Вот и чудненько, подумала Пик, снова подставляя ладони дождю, есть ещё лишние пятнадцать минут. — Настроение боевое? — спросила она Кольта, когда тот уже уходил. — Так точно! — ответил Кольт. Без тени улыбки. — Ну, не растеряй его. Кольт едва-едва приподнял уголки губ. Вот так, подумала Пик, ты немножко похож на Зика. Он, конечно, не был таким хорошеньким в твои годы, но сходство определенно есть. Некоторое. Может быть, в выражении глаз и лица, а может быть, просто все светлоглазые блондины чем-то похожи. Кольт кивнул и ушел, Пик проводила глазами его прямую, как доска, спину. Он всё же похож на Зика, и он будет достойным его преемником. Не так много до этого осталось времени. Нет, не так. Совсем мало осталось времени! Годы летят, а один год, последний, пролетает быстрее пули, только пуля эта отсчитывает часы и дни. Ни один человек не знает наверняка, где и как его настигнет конец, все, так или иначе, сохраняют надежду на лучшее, в безнадежных случаях — истовую веру в чудо, одним воинам, словно в насмешку, верить не во что. Все они заранее знают, что перерождение титана — непрерывный тринадцатилетний цикл, и уж за эти тринадцать лет обязаны как-то свыкнуться. И судя по тому, с какой страстью курсантам внушается, какая это огромная честь, воины должны быть заранее горды и счастливы своей положенной на алтарь искупления жизнью. Некоторые ведь в самом деле гордятся! Правда потом даже самые отчаянные перестают. Исчерпывается гордость, когда детство уходит, а осознание, что зрелости не наступит, всё крепнет. Думает ли об этом Кольт? Он очень неглупый юноша. — Пик, — позвали сзади, она обернулась не сразу, ещё посмотрела на бредущих с котлом утренней каши солдат в кухонных фартуках. — Готово. До передовой добираться ещё целый день, будут на месте к закату, если не случится ничего непредвиденного. Дни сейчас длинные. Но везти броню и пушки тяжело, закреплять их долго, поэтому пока остальные будут завтракать, Пик подготовят к пешему переходу. Дойдет, не развалится. Не зря же сила титана-перевозчика в феноменальной выносливости. Не зря же этим титаном владеет самая флегматичная из воинов. Надо, так надо. — И я готова, — отозвалась Пик. Развернулась на пятках, нагнулась, расшнуровала ботинки. Распадутся в жару титана, а обувь казенная. — Присмотришь? — спросила она Георга весело. Георг показал подготовленный специально для этого вещмешок. Пик обошла упряжь, вышла с другой стороны навеса. Дальше, по другую сторону палаток, простиралась чистая степь. Такие степи бывают только у моря, гладкие, ровные до самого горизонта, в редких, иссушенных солнцем деревцах. Трава под босыми ногами скользила, но земля не успела напитаться дождем, очень долго стояла засуха. Так что это, наверное, добрый знак — дождь, символ жизни и возрождения. Пик скинула юбку, швырнула, скомкав, Георгу, тот запихал её к ботинкам и старался не пялиться. Солдаты затихли. Пик протянула руку назад, не глядя, и в ладонь приятно легла рукоять маленького ножа. Райнер рассказывал, что новый Атакующий титан кусает себя за руку, чтобы катализировать превращение. Что за чертово варварство, шепнула с улыбкой Пик и полоснула вдоль всей ладони, от большого пальца до среднего. Вспышка. Боль не успела захлестнуть, пробиться в голову раньше, чем всё тело окутал страшный жар, в первое мгновение непереносимый, на фоне которого любая рана покажется сущей царапиной. Тело разорвало на длинные лоскуты и тут же склеило, сплавило жаром снова, спаяло по кусочку и обняло тугим влажным коконом. Дыхания не было. Пик потянула носом, в грудь не вошло ни капли, но легкие не сдавливало, и она ощутила, что хотя не может дышать, всё же не задыхается. И открыла глаза. За веками, как за театральными занавесями, шел дождь. На горизонте сверкнула бледная молния. Пик стояла на четвереньках. Поглядела вниз. Переставила руки, а на том месте, куда упиралась прежде, остались два глубоких отпечатка ладоней. — Пик? Пик опустила голову ниже, поискала глазами. Люди такие крохотные. Если они кажутся такими ей, маленькому титану, какими же их видит Зик, какими их видел Бертольд? Совсем мошками? Георг стоял поодаль от её левой руки, соблюдал технику безопасности. Если что-то пойдет не так, и титана поведет, Пик запросто может раздавить человека. Никогда не случалось, чтобы что-то вдруг шло не так, но они всё-таки на войне. Всё ещё на войне. Георг был в каске, из-под каски выбивались светлые волосы и липли к шее. Поразительно, но в титане видно больше деталей, таких мелочей, за которые ни за что не зацепишься человеческими глазами. Пик напрягла горло, почувствовала связки, язык во рту — тяжелый горячий язык — и передумала говорить. Кивнула: начинайте. Говорить не так-то легко, особенно в первые минуты. Скоро это будет уже легче, скоро она совсем привыкнет быть вот такой. Сзади загремело, тащили упряжь. Кто-то оскользнулся и шлепнулся на траву, Георг его обругал: давай, ещё один ремень порви, у нас же их бесконечный запас. Вдоль тела титана протащили на руках маску. Когда снимали мерки, истерли Пик всё лицо, а ещё отчего-то было смешно, она смеялась, и замерщики отскакивали от её мощного дыхания. Но маску сварили на совесть, подошла идеально, и ничего не пришлось переделывать, только вот ремни иногда не выдерживали вес. Сама-то Пик всё выдерживала. — Начинаем! — скомандовал Георг, и Пик опустилась с четверенек на живот, чтобы облегчить солдатам непростую задачу облачения титана-повозки. Вот опять, подумала Пик, когда на лицо опустился тяжелый лист с отверстиями для глаз. В старину так защищали лошадей от вражеских стрел. Кто-то из военных инженеров, очевидно, любил исторические книжки. Вот я и одета, улыбнулась Пик про себя, когда её попросили подняться, чтобы закрепить ремни под животом. Потуже и понадежнее. Потому что до конца операции всё это с неё не снимут. Дожди лили и лили, но вдруг прекратились в тот самый день, на который командование запланировало решающее наступление. С неба перестало литься ещё до полудня, и сразу же выкатилось такое яростное солнце, что земля просыхала буквально на глазах. Парило. На новые позиции к закату успели едва-едва. Пик слышала, как ворчат солдаты, что вот, от ужина теперь останутся одни объедки, потому что разбивать походную кухню повара уже не будут, а кухня на передовой наверняка не подготовилась к большому отряду. Потому что курсантов прикрепили в самый последний момент, и ошибка в списках тянется за ними с самого начала похода. Только-только повара поймут, что надо готовить больше порций, как пора выдвигаться опять. Пик догадывалась, что её даже не вносили в продовольственные списки. Зачем? В таком состоянии она может не есть сколько угодно долго, какая экономия для армии! Вот это марлийскому правительству, конечно, повезло! Если бы титаны ели, как едят большие животные, армия разорилась бы ещё до первой атаки. Ладно Пик, больше лошади она бы не съела, но, допустим, Райнеру уже требовался бы как минимум бык! Утром её саму, как быка, перегнали на позицию в очередной раз и оставили ждать сигнала. В ожидании Пик наблюдала, как копают окоп. Комья земли то и дело выплевывало через край рукотворного рва, и чем дальше, тем реже мелькали головы в касках. Везение, что сегодня обошлось без дождя. А мы, подумала Пик, и в дождь рыли, правда, на учениях. И сидели потом вот так же, потные и грязные. И голодные, разумеется, потому что завтрак уже весь всосался и вышел с потом, у детей ведь не желудок, а пропасть. Вдоль окопа, пригибаясь, пробежал командир, крикнул что-то, и каски замелькали в два раза чаще. Отличительная черта правительства Марли — без зазрения совести рисковать элдийскими детьми и не жалеть их ни при каких условиях. Кому ещё копать окопы на передовой, как не им? Следом за командиром, оглядываясь, прибежал Кольт. Глянул через плечо на Пик, и отвернулся. Крикнул что-то в окоп, и оттуда через секунду вынырнула голова Фалько в присыпанной землей каске. Они быстро переговорили, Кольт сунул руку в карман и протянул брату прямоугольную пачку. Галеты, узнала Пик. В желтой упаковке, самые вкусные. Их дают двух видов на сухпаек: голубые и желтые. Голубые часто есть невозможно, потому что они лежат на каком складе уже года три, а там, по-видимому, протекла крыша, потому что галеты на вкус такие, словно основательно намокли, но их просушили потом, даже без особого усердия. Фалько мотал головой, но Кольт на него прикрикнул, сунул пачку в руку и, придерживая каску, побежал назад, к позициям. Где-то я уже это видела, подумала Пик с теплотой. Только тогда у братьев разница в возрасте была куда меньше, и младший огрызался на старшего только так. Но в главном, в заботе и искреннем волнении друг за друга, они вылитые Порко и Марсель Гальярд. Кольту достанется сила Звероподобного, и он всё-таки очень похож на Зика, а Фалько, быть может, однажды получит Челюсть. Он совсем не похож на Порко, но, наверное, это будет всё-таки он, потому что Бронированный почти наверняка достанется Габи. В предыдущем курсантском наборе, наборе Пик, такой, как Габи, не было. Такую, как Габи, точно отправили бы на Парадиз. Если Фалько и правда достанется Челюсть, это будет действительно иронично. Новые Звероподобный и Челюсть опять будут тесно связаны, как связаны нынешние, хоть связь нынешних не так явна. Через неё. Через Пик. Это вышло так же случайно, как происходит всё самое интересное и важное в жизни: незапланированно, само собой. Стечение непреодолимых обстоятельств. Пик была едва ли старше Габи и Фалько теперь, когда со всей отчетливостью поняла — Зик относится к ней по-особенному, выделяет её среди остальных. И это было приятно. Если Пик и нравилось что-то по-настоящему, так это получать что-то, не прикладывая к этому видимых усилий. Прикладывать усилия ей было попросту лень. Зика это ни грамма не волновало. Он высоко оценил её прозорливость, тонкое понимание сложных вещей и умение молчать. Со временем они научились общаться совершенно без слов, одними взглядами и полуулыбками, что не раз пригождалось им там, где говорить открыто было никак нельзя. Да, Пик была ещё юной, но уже не маленькой девочкой, которая мечется и не понимает, что за чувство распирает её изнутри. Пик знала. Она влюбилась в Зика Йегера той первой острой любовью, в которой ещё нет ни малейшего намека на страсть. Чувство сердца, а в случае Пик, конечно же, чувство мысли. Зик Йегер тоже очень отличался от остальных, и Пик тоже по достоинству это оценила. Она тогда не могла сформулировать: чем отличается, да и по прошествии времени, если уж быть откровенной, понимала это не до конца, но он определенно был особенным не только для её сердца, а в принципе. И это будоражило её, как ничто другое. Вспоминая своё раннее чувство теперь, Пик была благодарна Зику Йегеру за то, что он ни разу не поторопил события и ничего не испортил несвоевременной настойчивостью, как это бывает с юношами, потому что это только тогда он казался ей очень взрослым, а на деле был вот таким же, как Кольт. Какие же они были дети. Как быстро им пришлось повзрослеть. С Порко они были ровесниками, но Пик часто чувствовала себя старше минимум лет на сто. Особенно тогда… Ну, когда его не отобрали для операции на Парадизе. Когда его вообще не отобрали! Он ходил, как тень. Как злобная, нервная, вспыхивающая от малейшего шороха тень. Одной Пик как-то удавалось с ним сладить. Она очень старалась, потому что он был для неё не чужой, а дело шло к тому, что Порко из-за некоторых своих выходок мог вообще вылететь из нормального взвода и отправиться служить черт знает куда, где у него точно не будет ни малейшего шанса дождаться своей очереди на титана. Очередь на титана, Пик улыбнулась, как за свежим хлебом или миской горячей каши в столовой. Она уговаривала Порко, как могла, и только с ней он успокаивался. Они много говорили о Марселе, потому что Порко, хотя и не признавался в этом очень долго, ужасно скучал по брату. Да, у них бывали сложности в отношениях, они, в конце концов, были чуть ли не противоположностями во многих вещах, но они любили друг друга больше всего на свете. Потом, много позже, годы спустя, когда они узнали, что Марсель не прожил после отъезда и нескольких дней, Порко признался: он так надеялся, что Марсель, узнав о том, что брату не досталось титана, откажется и от своего тоже. Или, в крайнем случае, откажется ехать на Парадиз. — Как ты себе это представляешь? — спросила Пик, обнимая его. — Откажется!.. Как будто кто-то из них волен распоряжаться собой. Своим будущим. Своим настоящим. — Не знаю, — прошептал Порко и прижался к её груди. — Не знаю, просто хотел и всё. Пик погладила его по волосам и тихо порадовалась, что они сумели поговорить об этом, и что их чувство друг к другу зиждется всё-таки на доверии и дружбе, куда более крепких вещах, чем секс. Хотя первый секс у неё случился всё-таки именно с Порко, а не с Зиком. Это произошло спонтанно, но они оба так жарко хотели этого, что Пик не жалела о своем, одном их немногих за всю жизнь сумасбродных порывов никогда. Это произошло через несколько лет после отбытия воинов на Парадиз. Не проходило и дня, чтобы Пик и Порко, уже подросшие, но ещё не потерявшие детской дури, не виделись. Порко приходил по вечерам в её комнату — ей, как воину, полагалась отдельная, хотя бы кусочек тех восхитительных привилегий, которые им обещали за огрызок жизни длиною в тринадцать лет, — и они подолгу играли в шахматы, болтая обо всем на свете. Когда-то среди их набора курсантов, претендующих на титанов, шахматы были запредельно популярны. Они устраивали внутренние турниры, и побеждал неизменно Бертольд. Следующим за ним была Пик, за ней Марсель, а Порко предпоследним. Сразу перед Анни, которая никогда не участвовала. Разговор в тот вечер не клеился. Игра тоже. Пик и сама была не в духе. Тогда впервые заговорили о грядущей войне на собрании, куда Пик, благодаря статусу и протекции Зика была допущена, но о котором не могла рассказать Порко. Пик вяло огрызнулась на его неловкую шутку, он сказал, одним движением смахнув фигуры с доски (они разлетелись по углам с деревянным стуком): — Я уже и тебя заебал! — Меня, — ответила ему Пик, — всё заебало. Порко поднял на неё глаза, неожиданно взрослые, и лицо у него было такое серьезное и такое красивое, что Пик взяла его за обе щеки, а щеки оказались колючие. Она удивилась, что не заметила, когда он начал бриться, а он провел большим пальцем по её губам и тоже, наверное, разглядел то, чего не замечал раньше. Но они всё равно оставались прежде всего друзьями, хотя Пик и любила его, как никого на свете. Не только как друга, а как мужчину. Это чувство не имело аналогов, как и титаны-воины не имели аналогов в вооружении армий мира. Чувство было более чем взаимным. Но она всё ещё любила и Зика. И уже не прежней детской любовью, это чувство изменилось и выросло вместе с ней. Расцвело, как расцвела сама Пик. И когда решила для себя, что то самое, что они делают с Порко по вечерам после, а часто и вместо шахмат, действительно важно в отношениях двух людей, она пришла к Зику сама. Был вечер. Не поздний, но Зик уже зажег лампу. Он отступил, и она вошла за ним в комнату, закрыла дверь, прижалась спиной, собирая силы для решающего рывка, посмотрела на него снизу вверх. Зик спросил: — Что случилось? Она не ответила, шагнула и поцеловала его. И целуя, думала, что он совершенно другой, чем Порко, не лучше и не хуже, но это то самое, чего ей недоставало, чтобы чувствовать себя полной, и уже не собиралась от этого отказываться. Зик спросил её только об одном: — Ты уверена? И она ответила твердым: да! А потом, после всего, поглаживая её по спутанным волосам, он сказал впервые: — Это именно то, что требовалось. Ты всегда права, Пик. Она перевернулась на живот, уперлась ладонями ему в грудь, и поцеловала снова, ощущая невероятное умиротворение. Чувство, от которого уже не сумеет отказаться. Их связь носила скорее ритуальный характер. Зик с удовольствием подчинялся силе её непререкаемой правоты, а Пик чувствовала себя с ним защищенной, хоть ненадолго. Спокойной по-настоящему, и, может быть, именно с ним напитывалась той ироничной непоколебимостью. Лечила, как кошка, расшатанные армейской повседневностью нервы. Зик заботился о ней. Угощал вкусным и просто кормил, беспокоясь, чтобы ей точно хватало сил, особенно в дни, когда приходилось обращаться титаном. Он выбивал для неё отпуска, чтобы она могла съездить домой. Водил в город в увольнительные, и они подолгу стояли на мосту над парковым прудом, чаще молча, чем разговаривая, и Пик любила эти прогулки даже больше свежих булочек с шоколадом, которые он покупал для неё на обратном пути. Их, даже больше, чем с Порко, сближало то, что у обоих был, как Зик выражался, недостаток семьи. Пик совсем не помнила маму. Она умерла очень рано, Пик едва-едва научилась ходить, и папа рассказывал: мама очень радовалась, что успела увидеть её первые шаги. Она долго болела, и единственный ребенок отнял последнее здоровье, а на остатках она продержалась год, чтобы увериться: дочь точно выживет. Пик родилась слабенькой и для отца её отбор в число курсантов, претендентов на звание воина, было не только гордостью, но и радостью от того, какой она стала сильной. У Зика не было и отца, только бабушка и дед, которых он лелеял, как мог. И говорил о них так тепло, что и у Пик теплело на сердце. Они похожи. Она не знала, что именно случилось с его родителями, но знала, что Зика они не растили, как её не растила мама. Однажды она сказала ему об этом, о том, что они похожи и теперь додают друг другу недоданной в детстве ласки, а Зик посерьезнел, как редко бывало с ним. Стал вдруг не просто отстранено-задумчивым, а почти страшным, и когда вернулся к своему обычному иронично-спокойному состоянию пару минут спустя, Пик решила больше никогда с ним об этом не заговаривать. Йегеры-старшие, совершенно очевидно, заключила она, не просто умерли. Их постигла какая-то ужасная участь, и одна память об этом выбивает Зика из колеи. Больше они к этой теме не возвращались, и Зик, Пик это чувствовала, был ей за это благодарен. Они были достаточно близки сами по себе, чтобы не нуждаться в совпадении своих и без того схожих биографий. Отношения с Зиком были нужны ей, как воздух, но простыми они, хотя бы потому, что Зик в армейской иерархии стоял на ступеньку выше, был допущен к большим секретам и имел знакомства, о которых не распространялся, никогда не были. Зато с Порко было очень легко! Легко и свободно! Только тревожно поначалу, потому что Пик никак не могла рассказать ему об острейшей своей потребности в другом человеке. Не так. И в другом человеке — тоже. Самое важное в этом «тоже», потому что и Порко был нужен ей с прежней силой. Она никак не могла понять, знает ли он хоть краем сознания про Зика, догадывается ли, почему она порой ночует не у себя и не рассказывает потом, где ночевала. Вспыльчивостью Порко можно запросто заряжать пушки, и Пик беспокоило, что он наделает глупостей, и единственному относительно мирному куску их жизни придет конец. И никак не могла придумать, как же ему намекнуть, как подвести к этому, как… А он однажды сказал, когда они лежали, сплетясь ногами: — Если бы я знал, сколько мне точно осталось лет, я б отрывался на всю катушку. Если тебе от этого хорошо — да пожалуйста. У Пик погорячело в груди. Она гулко сглотнула, приказала себе собраться, стиснула кулак и спросила, чтобы точно знать, что они говорят об одном: — От чего — от этого? — От Зика, ясное дело. Я, по-твоему, совсем дебил? Это было вполне в духе Порко: ты рано умрешь, так что давай, живи так, чтобы вместить в эти короткие, ещё и обрубленные войнами годы, всё то, на что у других уходит долгая-долгая жизнь. Такая долгая, что старость утомляет, а смерть ожидают, как спасительницу. Возможно, думала Пик, это вообще единственное моё утешение: я не буду старой. Навсегда останусь молодой и прекрасной, окруженной вниманием двух любовников. — Я б, — заявил Порко, — всех перетрахал бы, если б стал воином! А что теряться? Он, конечно, лукавил. Когда ему достался наконец долгожданный титан Челюсть — это был самый, пожалуй, трудный для них период, когда Пик неделями не отходила от него ни на шаг, — Порко не изменил своего мнения, но Пик так и осталась единственной женщиной в его сердце и в его постели. Она как-то со смехом указала ему на это, а он огрызнулся: — Ты одна задалбываешь меня как десять баб! Но это была неправда, и Пик, поцеловав его в губы, сказала: — Я тоже тебя люблю. Порко ходил с красными скулами до самого вечера. Всё у них стало ещё лучше, когда выяснилось, что он знает про Зика и не против, но оставался ещё один трудный момент: сам Зик. Самые умные мужчины порой оказываются самыми страшными собственниками, Пик знала это, и после неудачного разговора о семье вынесла неожиданное: ей известно о нем меньше, чем она думала, и, как знать, не кроется ли за фасадом разумных взглядов на жизнь и отношения между людьми жуткий ревнивец. Нет, не скрывался. Они сидели на развалинах взятого накануне города и смотрели с высоты нескольких этажей, как солдаты грузят мешки с песком, и Зик сказал, закурив: — Я знаю, тебе многие оказывают внимание, Пик. Пик уперла подбородок в колени, потом повернула голову, улеглась на колено щекой и смотрела внимательно. К чему он клонит? — Ты прекрасна, Пик, и если есть в мире справедливость, ты должна прожить прекрасную, полную удовольствий жизнь. Мне безумно жаль, что в ней присутствует всё вот это, — он обвел рукой открывающийся пейзаж. На развалинах, оттуда, куда угодили брошенные Звероподобным булыжники, дымились костры. — Я считаю, ты не должна отказываться от тех радостей, которые тебе доступны. Солдаты, конечно, не лучшая на свете компания, но среди них есть неплохие ребята. — Он сощурился, когда дым папиросы заполз под оправу очков, и уточнил с улыбкой: — Или Порко будет ревновать? Пик выдохнула облегченно: — Ты знаешь. — Конечно, — отозвался Зик. — И считаю, что ты в этом права. Было бы обидно, довольствуйся ты одним вечно занятым мной. Итак, они друг о друге знали — её мужчины. Её возлюбленные. Её особенные, самые дорогие на свете люди. Титаны. Которым, как и ей, так мало отведено, а хотелось так многого! Любить и быть любимыми. Какая удача, что они не устраивают из этого драм! Может быть, разгадка в том, что все трое находятся в одинаковом положении? Пик знала, что у Порко больше никогда никого не было, но не знала наверняка, есть ли у Зика другие женщины. Пик, в общем-то, всё равно, это не пошатнет её положения. Всё равно основа их отношений — дружба в самом высоком смысле. Может быть, какие-то женщины есть, может быть, они приходят к нему, или он сам ходит к ним. Это было бы справедливо, верно? Как справедливо было бы, заведи Порко ещё и другую подружку, которая протянет подольше, и не будет знать всех его болевых точек и некрасивых сторон. Нет, призналась себе Пик после долгих и трудных размышлений об этом, я не смогла бы делить их с другими. Они мои! И Зик в свою очередь тоже прав: почему она должна отказываться от удовольствия владеть их сердцами и чувствами безраздельно? Им отведено мало времени, и она не собирается выбирать в эти несчастные тринадцать — уже меньше, уже куда меньше — лет, кого ей любить и с кем быть счастливой. Ей нужны они оба, с одинаковой силой, и без любого из них она будет несчастна. Пик переступила по пыльной земле. Броня на ней раскалилась под солнцем, и Пик ждала сигнала к наступлению, как божественного знамения. Хорошо Порко, он сможет обратиться титаном в последний момент. Вдвоем они разделаются с этой позицией. Сейчас. Только решится вопрос с бронепоездом и можно начинать. Пик подняла голову, оглядела вражеские укрытия, солдат с винтовками и закрепленные на башнях орудия. Они всё ещё на войне. И кого она обманывает, купаясь в своей до того огромной любви, что её пришлось разделить на двоих? Каждый день может стать для любого из них — или всех вместе — последним. Но Пик, как советовал Порко, проживала отведенное время на полную, и если так случится сейчас, что снаряд с башни пробьет раскалившуюся броню и убьет её прямо в этом гигантском теле — что же, значит, такая судьба. Пик всегда поступала правильно. Ей не о чем сожалеть.