Нефть

Иногда никаких знаний не хватает, чтобы объяснить самое обыкновенное — свои чувства. У Спенсера подобное уже стало жизненной константой, которую нельзя изменить, переписать, заменить. Жизнь не математика. В ней от смены слагаемых сумма не только меняется сама, но и умудряется поменять всё вокруг. Изменения залог эволюции, но Спенсер начинает сомневаться, что в его случае эта эволюция не является деградацией. Мысли, эмоции, чувства путают все карты его разума, мешают работать, сосредоточиться, собрать картинку воедино. Все эти ненужные химические реакции в человеческом мозге отвлекают до нелепого, заставляют делать необъяснимое. Для юного гения, привыкшего к логическим заключениям и математическим формулам, это всё кажется ненужным, мешающим. Для него чувства словно болезнь, туманящая сознание. Они почти мешают ему жить. Почти, потому что от некоторых из них не обжигающе больно и до космических масштабов одиноко, а…тепло. Доктор Рид не знает, как называется чувство, что словно нефтяное пятно по волнам океана распространяется внутри его грудной клетки точно от сердца. От него до неуместного приятно. Оно растекается по кровеносной системе каждый раз, когда смуглая рука касается его угловатого плеча. Каждый раз, когда низкий, чуть хриплый, голос произносит «красавчик». Каждый раз, когда тёмные глаза так цепко впиваются в его лицо, ища каких-то ответов, которых у Рида никогда не было и быть не может. Каждый раз, когда… Когда Дерек Морган просто находится рядом. Вот только доктору хорошо известно то, что нефть делает с жидкостью, в которую попадает, и со всеми живыми организмами, в этой жидкости существующими. Слишком хорошо известно. От этого знания абсолютно точно хочется вскрыться, но Спенсер не способен поступить так с матерью и своими друзьями. Поэтому каждый раз, как только это ощущение возвращается — как только в нескольких метрах от него появляется Дерек — парень обречён дышать через раз, боясь двигать грудью, в которой так опасно и так тепло разливается нечто абсолютно точно смертельное. Спенсеру кажется, что он чувствует, как с каждым глотком воздуха всё больше опасной дряни отравляет его клетки. Будто ещё чуть чуть и тот самый предел концентрации наступит — всё внутри вымрет, оставив лишь бледную оболочку с заученными терминами, фактами, статистикой. Возможно, это даже к лучшему. Возможно, это то самое освобождение от всего ненужного. Возможно, это лишь усилит его работоспособность. Возможно, это его окончательно убьёт. Он не знает, как можно спасти себя из этого гигантского, вязкого пятна. Порой ему кажется, что Дерек знает, но специально молчит. Будто хочет видеть его мучения. Будто хочет поучаствовать в таком медленном распаде доктора Спенсера Рида. Глупость, конечно. Но Спенсеру хочется побыть глупым. Хоть однажды. Спенсер боится. Совершенно иррационально, но боится, как не боялся даже находясь наедине с Тобиасом. Боится, что Дерек Морган никогда не заметит этого почерневшего уже почти совсем за долгие годы океана, что плескается под его ребрами. Что Дерек Морган будет слишком занят шутливым флиртом с Гарсией или серьёзными разговорами с Хотчем, чтобы заметить эти чёрные струйки, сбегающие из уголков глаз Спенсера, оставляющие после себя зуд и жжение роговицы. Что Дерек Морган не заметит тонкой руки, протянутой в его сторону с мольбой на кончиках холодных пальцев. И чем дальше — чем дольше — всё это идёт (плывёт, раз уж на то пошло), тем больше гений начинает бояться этого «не заметит». Больше, чем своего весьма не призрачного шанса на шизофрению. Он и так сойдёт с ума и болезнь тут вряд ли будет причём. Когда их отдел поведенческого анализа вновь собирается за круглым столом, подобно рыцарям артурианской эпохи, мрачная атмосфера преступлений привычно накрывает их с головой, вовлекая в очередные игры с очередным маньяком. Дерек сидит слишком близко, слишком рядом, слишком нарушая личное пространство, слишком расслабленно и уж точно слишком спокойно. Спенсер дергает ворот своей светлой рубашки чуть выше, не знает куда деть руки, спадающие на лицо волосы, длинные рукава кардигана, вообще себя. Он неосознанно смотрит на область грудной клетки, определяя не вылилась ли его бездна за пределы её личной могилы. Руки начинают неуклюже метаться, когда все взгляды обращаются в его сторону. Когда взгляд Дерека обращается в его сторону. Рид дергано двигает руками, заправляя непослушную прядку за ухо, проводя указательным пальцем по линии брови, прикасаясь к ручке на столе, к папке с фотографиями трупов, поправляя ткань на плече — рисует своими непослушными конечностями границу, выстраивает плотину, чтобы вдруг никого случайно не затопило его метафорической нефтью, если ей всё же захочется вытечь. Их вновь отправляют на место преступления вместе. Спенсер говорит, говорит, говорит, говорит, цепляясь взглядом за любую мелочь, что могла бы помочь им с делом. Полицейские косятся на него, хмурятся, кто-то шутит, кто-то недоумевает. Рид привык. Дерек раздражен. — Они, кажется, ошарашены твоей осведомленностью в сфере грунтовых вод, Рид. — Морган произносит это громко, почти зло, ненавязчиво ухмыляясь. — Они ошарашены самим фактом присутствия грунтовых вод на одежде потерпевшего…- произносит тихо, в диссонанс с голосом коллеги, как и всегда у них бывает. Вот только на месте имени в его словах тишина и Дерек её замечает. Он замечает. Спенсер поднимает глаза от мертвого тела и с опаской вглядывается в те, что напротив. Дерек хмурится, смотрит прямо, но, кажется, большего не замечает. Только отсутствие своего имени, и даже фамилии, в речи своего друга. Но это не важно, думает Рид. Он ведь странный, ему можно не произносить имя Дерека в присутствие людей. Ведь иначе тёмная жижа океана польется изо рта, а он сам захлебнется буквами чужого имени. Некрасивая вышла бы картина, по его мнению. Три дня, пять убитых, новые мёртвые нервные клетки, очередные похороны, ещё один серийный убийца за решеткой, привычный полёт обратно в родной город. Они выжили вновь. Дерек хватает его за бледную руку с мольбой на кончиках пальцев спустя огромное количество времени. Спенсер на грани — он задыхался в присутствие друга уже несколько беспорядочных лет. Дерек вжимает доктора в стену, выбивая из него любое желание сопротивляться одним лишь взглядом. Спенсера отчаянно трясет от сюрреалистичности всей ситуации. Мысль, что возможно это его первая серьёзная галлюцинация забирается в мозг, без шанса оттуда выбраться. Горячая, по сравнению с его собственной кожей, ладонь Моргана ложиться на щеку. Большой палец проходится по почти зажившей ранке около пухлых губ. Спенсеру кажется, что сейчас он просто потеряет сознание. Спенсеру кажется, что он забыл, как принял наркотик. Спенсеру кажется, что после такого хоронить уже будет нечего и ему просто поставят кенотаф. Он ненавидит свой разум за эти мазохистические игры. Но Дерек не отпускает, опровергая (а может подтверждая) все опасения, приближается к лицу доктора ещё на пару сантиметров и выдыхает, опаляя раскрытые то ли в страхе, то ли в желании губы: — Я всё знаю, малыш. Спенсер тяжело сглатывает, моргая быстро, чтобы не упустить момент. Мужчина напротив неизмеримо ласково улыбается: — Я тоже. И, как в каком-то романтическом фильме, что так любит Гарсия, их губы находят друг друга сначала совершенно нерешительно, неловко, но с каждой секундой всё более отчаянно, всё более страстно, всё более жадно. Спенсер чувствует. Чувствует, как построенная им дамба рушится, как его отравленный нефтью океан выплескивается наружу, в свет, в мир. Риду почти больно, но всё ещё тепло от чужих прикосновений и поцелуев. Дерек не отстраняется, не уходит, не бросает его одного тонуть, он сам погружается в эти кубометры жидкости с головой, вместе с Ридом, прижимая его к себе, не давая вырваться и испугаться. Их пальцы переплетены, дыхание слилось, глаза закрыты от переизбытка эмоций, а сердца стучат в каком-то странном, едином ритме, будто подтверждая, что они оба отравлены этим непонятным чувством, что Спенсеру так сложно идентифицировать. Идентифицировать правда ли происходящее или это его шизофренический бред Спенсеру тоже сложно.