я никогда не

тэхён считает, что чимин юнги не подходит. мин юнги бегает по школьным коридорам с игрушечным пистолетом, смеется в голос и регулярно прогуливает обществознание. пока чимин пытается тайно вычислить местожительство своего краша, вселенная смеётся над ним и упрощает уравнение до икса, равному нулю: юнги живёт в доме напротив школы и бегает курить к соседнему подъезду. он каждое утро заталкивает под веки лазурного цвета линзы и разделяет челку ровно на двое. в его красном рюкзаке за спиной пачка мальборо голд и раздолбаные вансы на размер меньше. ему без паспорта продают сигареты, пропускают в клубы по знакомству, а в школе на бесчисленные прогулы закрывают глаза. мин юнги спорит со школьным охранником (маленькой пиздлявой сукой, которая не выпускает курить в перемену), а чимин давится слюной. он готов собственноручно четвертовать эту дотошную коротышку с чсв президента мира, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на миновы острые колени и худые бедра в спортивных шортах. чиминово маленькое гуманитарное сердечко, привыкшее к ежедневной зубрёжке и ещё неокрепшее после голубоглазых блондинов, трепещет и абсолютно точно застревает в текстурах. — я только за формой, честно. понюхайте меня, когда вернусь. чимин думает, что если бы ему удалось понюхать юнги, то он бы кончил без рук. юнги оказывается тем ещё (кстати, быстро бегающим) задирой: чимин вместе с ним оббил белые носы своих новеньких конверсов о кочки незнакомых ему улиц, убегая от юных наркоманов с другого района. мин хоть и выглядит хилым, бегает вполне себе отлично (а вот дерется, предполагает чимин, из рук вон плохо). забрызганные грязью икры и слегка дрожащие пальцы юнги, поправляющие волосы, — всё, на что чимин готов дрочить ночами на пролет. — я ведь говорил, что это весело. — ты просто конченый, юнги. (ты просто такой ахуенный, юнги). зато комната у него красивая — крошечная каморка в два квадрата с круглым окном на потолке, календарём с собачьей мордой и голубятней за домом. и не суть важно, что щели между рамами забиты ватой, а календарь висит ещё с тринадцатого года. — голубятня-то тебе на кой-черт упала? — отец хотел, чтобы я занялся чем-нибудь полезным, — юнги лениво прикуривает, когда они сидят на крыше дохленькой постройки для птиц, — вот и купил, чтобы я хоть о ком-нибудь заботился. хвост сигаретного пепла беззвучно рассыпается по черепице, желтая краска коих смешалась с уличной пылью и пошла трещинами. чимин, слегка нахмурившись, тянет ноты, пытаясь сконцентрироваться на чистоте звука. меж его бровей вырисовывается заметная вертикальная черточка, а ресницы беспокойно дергаются, когда октавы поднимаются вверх по ступеням дрожащего от сильных эмоций голоса и сменяют умиротворенный напев на ровную, отработанную мелодию. юнги сидит неподвижно, пытается сосредоточиться на мышиной возне и хлопках крыльев под ногами, потому что слушать чимина для него оказывается занятием слишком личным, интимным. бычок жалит минову ладонь, отчего тот приходит в чувства и ловит себя на мысли, что рассматривает чимина досконально. — не перестарайся, белоснежка, — его хриплый голос в непривычно-новом звучании вклинивается меж высоких нот, — на нас уже птицы странно смотрят. чимин тушуется, закашливается и спешит отвести взгляд от пристального прищура юнги. — сигаретку? — я спортсмен, юнги. — ты певичка, пак чимин. слащавая, — юн давит лыбу, а чимин вспыхивает до корней волос, — а всем певичкам принято курить тонкие сигареты и красить губы. эта августовская ночь холодная и, как назло, звездная. чимин считает, что будь он девчонкой, то точно бы юнги поцеловал, а юнги считает, что чимину девчонкой быть совсем не обязательно и целует его. с этого момента голубятня становится местом для тайных свиданий и хранилищем для спизженного вело-насоса из палатки рынка, что в центре города. чимин становится ещё мягче, теряет форму и целиком и полностью отдаётся во власть человеку, которого почти не знает. он наивный и совсем не обучаемый, но наедине с юнги красит губы проявляющей помадой (так ведь принято, да ведь?) и почти соглашается на чулки и чокер с розовым колокольчиком., а юнги. юнги заботится. заботится о чимине ранимом, беззащитном, хрупком. он сосредотачивает всю свою потрепанную нежность в шершавых ладонях с пятнами потекшей синей ручки и хочет чимина спрятать, уберечь. рядом с ним то спокойно, то тревожно — хрен разберешь. юнги себя за чимина ненавидит, презирает. чимина пинали, выбрасывали на улицу, в ливень оставляли у метро, меняли на нового, плевали в лицо, кидались грязью. он перед сном смотрит на работающий подъёмный кран за окном, а потом скулит в подушку и пальцы кусает. его мироощущение держится на соплях и вот-вот рухнет, но юнги — чиминова страховка на высоте того самого крана со слепящим глаза фонарём — не допустит. вернее, попытается. тридцать первого августа чимин и юнги оказываются в шумном лифте с разбитым зеркалом. — не смотри, — чимин загораживает спиной источник всех несчастий во вселенной от юнги. — ты у меня слишком суеверный, чимин. юнги улыбается. чимина слегка трусит. тэхён встречает парней пластиковыми стаканами дешевого горького пива, которое мину приходится по вкусу. чимин просит колы и убавить немного орущую музыку, но тэхён исчезает в кальянном дыму и жидкой толпе из пары едва знакомых ему личностей. — я никогда не, — хосок (вроде так зовут того изрядно подвыпившего) щурится в предвкушении, — сидел в обезьяннике за неудачную попытку поплавать в чужом бассейне голышом. от липкой влажности и духоты в просторной трёшке с возрастающим скоплением народа и громоздкими картинами на стенах чимину становится не комфортно. белоснежная выходная рубашка противно липнет к спине, на висках тяжелеют капли, а от мощности ударов сердца под ним вибрирует пол. пак вежливо отказывается от кальянной трубки (любители которого в глаза не видели гигиенические насадки) и пытается придумать своё «никогда не». дурацкая игра, дурацкий день, дурацкий гиперактивный тэхён и разбитое зеркало. пока намджун закатывает глаза и показательно опрокидывает в себя рюмку, толпа радостно гогочет, а хосок победно усмехается и кивает следующему.  — с тобой всё в порядке? ты весь раскраснелся, — юнги аккуратно берёт чимина за локоть и шепчет на ухо, чтобы не привлекать внимание. чимин уже собирается выйти из игры, так и не притронувшись к паленой выпивке.  — моя очередь, — громко прерывает тэхён, нетерпеливо переключая всё внимание на себя, — я никогда не, — тэхёнов взгляд цепляется за пака, держит паузу, ловит полнейшую тишину, приковывая к себе взгляды, — не спал с ким тэхёном. в кругу проскальзывает легкий смешок, мол, тэхён опять кажется правила не понял, а всё вперёд лезет, но вот только чимин сидит неподвижно, будто заранее знает и пошевелиться боится — справа от него юнги с силой сжимает желтый пластик и подносит его к губам. просто тэхён считает, что чимин юнги не подходит. чимин чувствует, что начинает задыхаться. на балконе третьего этажа ни единой пепельницы, сияющие белизной подоконники и вид на красивые пятиэтажки. если бы время не перевалило за полночь, закат бы выдался поистине прекрасным. пак глотает остатки летней духоты через открытое настежь окно. за спиной суматоха в виде разбитой тэхёновой губы и нашкодившего кота юнги. — просто скажи, что это было до меня, и всё закончится, — чимин улыбается, — молчишь? не можешь сказать? — голос у него дрожит, а мину почему-то до слёз стыдно. за то, что посмел, покусился на самое беззащитное создание мира, которое своей спиной оберегает от разбитых зеркал всех, но не себя. в чимине не гаснут тысячи звёзд, не рушатся миры, не горят синим пламенем все написанные стихи и биографии женщин с немецкими фамилиями. в чимине просто заканчивается юнги. — чимин, — юнги хватается за спазм желудка через рубашку, трясущимися губами умоляет чимина выслушать, — я собирался рассказать тебе. я хотел рассказать тебе позже. по правде говоря, август чимин любил всем своим сердцем. считал его своим талисманом — месяцем, в котором плохих вещей не случается. поэтому о том, что уходит, юнги сообщил на сорок девятой минуте сентября.