Бесконечный круг

Он видел их — орды мышей, потерявших разум, бегущих по земле за тенью Матриарха: глаза похожи на белесые камни, шерсть слиплась от слизи, хвосты волочатся, как веревки, в приоткрытых ртах голодно поблескивают влажные зубы. Они не носили ни доспехов, ни оружия, и их не останавливали простые раны, даже с дырами в груди, с выпадающими потрохами, они обрушивались на врагов, чтобы голыми пальцами впиться в плоть, и не отцеплялись до тех пор, пока кто-нибудь не разбивал им череп — но в новом бою на смену прежним приходили другие. Их было множество. Архимед никогда не верил, что они восстали из мертвых; что бы ни говорили простые солдаты, даже Матриарх не может снова вдыхать жизнь в трупы, как бы ни была могущественна птичья магия, жизнь всегда остается во власти Древа и Солнца, никто не может нарушить вселенский порядок. Теперь, глядя на этих мышей вблизи, Архимед убеждается в собственной правоте: они дышат, их сердца бьются, глаза двигаются, пусть даже зрачки выглядят слепыми. Они одурманены настолько, что потеряли собственный разум, но живы. Возможно, их души уже слились со светом Солнца, но тела по-прежнему твердо стоят на земле. Они пахнут нечистотами, порой — гноем, но никогда — разложением. Они не гниют. Это отвратительно и богопротивно, но Архимед не может оторваться от наблюдений за гнездом Матриарха. Сначала он говорит себе, что просто хочет рассеять суеверие и убедиться, что следующий за Матриархом по пятам мышиный взвод состоит не из мертвецов и верующим не стоит их бояться. Потом — внимательно всматривался в неподвижных мышей, наполовину уверенный в том, что увидел среди них одного из мальчишек, учившихся при Великой Церкви, чтобы стать служителем света — когда Длинные Плащи начали свое восстание, многие из учеников сбежали, поверив громким обличительным речам, и большинство не вернулись, кто-то вполне мог оказаться в когтях Матриарха; Архимед снова и снова смотрит на ее безымянных жертв, но не может понять, кто именно показался ему знакомым — они все выглядят похожими, как братья и сестры из одного выводка. Потом Архимед убеждает себя, что его интерес к Матриарху и ее — помощникам? послушникам? солдатам? жертвам? — исключительно научен по своей природе, он наблюдает за ними как миссионер за дикарями. А потом он видит, как она заглатывает мышей. Он знал об этом, во всяком случае, догадывался, ведь совы раньше, до введения Порядка, питались именно так, но одно дело — догадываться, другое же — видеть все собственными глазами. Она делает это спокойно, зная, что он смотрит, но ничуть не стесняясь: подхватывает мышь клювом, встряхивает, а после резко подбрасывает в воздух, и та падает прямо на язык. Проходит почти полчаса, и, наклонившись, Матриарх отрыгивает мышь к подножью своего гнезда. Вот почему их глаза сожжены, шерсть бесцветна, а проглядывающая на проплешинах кожа выглядит бледной и рыхлой: Матриарх пропускает их сквозь себя, но не дает умереть. Эта мысль впивается в сердце Архимеда острой лозой и он уже не может прогнать ее прочь, не может стряхнуть ее с себя. То, что делает Матриарх, можно было бы назвать насмешкой над законом жизни, дарованным Солнцем и Древом, но Архимеду скорее приходит на ум слово «повторение»: каждый народ рассказывает священную историю своими словами, а Матриарх воплотила ее в самой жизни, она — Солнце и Древо, и те, кого она выпускает на свет, становятся ее верными рабами, это их служение, в котором больше правды, чем в любой молитве. Вечерами, сняв мантию, встав на колени перед фреской с изображением Древа, Архимед прикрывает глаза, и представляет себе, как Матриарх подбрасывает его в воздух, раня клювом истончившуюся от возраста кожу, а потом — заглатывает и он падает на дно ее желудка, скользнув по трубе пищевода. Кислота сжигает его глаза, заливается в ноздри, навсегда лишая способности чувствовать запахи, травит кожу и шерсть, ногти, став тонкими, как бумага, сходят с пальцев. И, вероятно, после этого он умрет, оставшись живым, вступит в круг смертей и рождений, почувствует собственным телом то, о чем столько раз слышал, столько раз сам говорил словами проповедей. Разве не для этого все они рождены?