Наедине с Богом

День ото дня одно и тоже. Я просыпаюсь на жесткой кровати от жутких кошмаров, каждый раз надеясь проснуться не здесь. Но нет. Бетонный серый потолок, флаг родной страны на стене и тихая, мелодичная песня. Он поет так каждое утро. Утро ли? Не важно. Он стоит в коридоре и смотрит. Ждет, пока я не проснусь. А как только я поднимаюсь на ноги – уходит. Иосиф Сид. Отец. Тот, кто в итоге оказался прав. Он запер меня в комнате, оставив в одних наручниках после своей финальной речи. Я выбрался самостоятельно и мучился от жажды и голода около пяти дней, пока он не вспомнил обо мне. «Тебе предстоит пройти путь боли. Боли, которой ты заслужил» - вот что он сказал. И эти слова не переставая крутятся в моей голове. Заслужил ли я? Раньше я бы ответил, что нет. Я пытался спасти этот штат. Да, я шел путем кровопролития, но что-то мне подсказывает, эти ребята не поняли бы других методов. Я каждый день видел, как люди страдают из-за безумных идей и лживой веры. Я считал, что спасаю их. А в итоге что? Все мертвы. Все, кроме меня и этого ублюдка. Он перестает петь. Я поднимаю голову и мы недолго смотрим друг другу в глаза. Я вспоминаю, как кинулся на него, едва он освободил меня. Но я был слаб из-за голода и ему было достаточно отвесить мне крепкую пощечину, чтобы сломить. Мне пришлось принять его «божью помощь». Принять его, черт возьми, ибо теперь он носит с собой пистолет. Он запер все остальное оружие в сейф. Почему-то это даже льстит мне. Он боится меня. «Бог не даст меня убить» - ха, скажи это моему автомату. Иосиф не собирается убивать меня, ведь я его семья. Но я так не считаю. Моя семья осталась там, на другом конце Америки, в смятении и незнании, в какой ситуации я оказался. А я всего лишь выполнял свой долг. Я иду в ванную. Не знаю, насколько хватит воды, но я без страха встаю под душ с полным напором и пытаюсь проснуться. Потом переодеваюсь шорты цвета хаки и белую майку. Тут становится все теплей. Я рвусь проверить трубы, боясь, что скоро здесь будет нечем дышать, но Иосиф не подпускает к ним. «Бог скажет, когда придет время». Да, Бог скажет и поможет, но что-то хренового он парня выбрал себе в слушатели. Чтобы не потерять счет времени я веду небольшой дневник. Записываю, сколько часов спал, а сколько бесцельно шатался по бункеру. Иногда даже рисую. Последний раз я рисовал в начальной школе. А здесь я схожу с ума от скуки. Единственный мой собеседник – больной на голову сектант. С ним даже в карты не поиграешь. Не спеша я иду на кухню. Раньше здесь Датч смотрел телевизор, листал журналы про рыбалку…. Датч был хорошим мужиком и бункер у него отличный. Но теперь его труп гниет где-то здесь и я всему виной. Иосиф Сид изменил это место, стер атмосферу холостятского жилища типичного американца. Теперь тут вылизанная чистота, ничего лишнего, все строго и духа Датча совсем не осталось. Разрушитель этого штата, убийца Датча и тысячи людей сейчас стоит, тихо поет себе под нос и жарит бекон. Запах мяса заполнил комнату, а скоро заполнит и весь бункер. Я слышу, как кипит масло и вижу две чистых тарелки на столе. А посередине миниатюрная горящая свечка. — Мы, кажется, говорили насчет свечей, — говорю громко, чтобы он точно услышал и заткнулся. — О. Ты пришел, — он даже не обернулся, но, хотя бы, перестал петь. — Присаживайся. Я ждал тебя. Я покорно сажусь. С болью в груди смотрю на то, как он подходит к столу со сковородкой, расслабленный и спокойный, кладет бекон на обе тарелки и уходит обратно. На поясе его неизменных черных штанов кобура, а в ней пистолет. Всего пара быстрых движений. И один выстрел. Я брал аванпосты в одиночку, я убивал самых сильных бойцов секты, это мне под силу! Но я просто смотрю, как он бросает сковородку в мойку, смотрит на меня и с легкой улыбкой говорит: — Сегодня посуду моешь ты. Это отрезвляет меня. Злость поднимается, кулаки сжимаются, и одним из них я бью по столу. Тарелки подпрыгивают, слабый огонек на свечке легко колыхнулся. — Прекрати это! — рычу я сквозь зубы, глазами полного гнева смотря на Иосифа, мать его, Сида. — О чем ты говоришь? — спрашивает он своим привычным тоном. Подходит к своему стулу и кладет руки на его спинку, вглядываясь в мое злое лицо. — Все это… то, что ты натворил… и творишь до сих пор… Иосиф смотрит на меня почти как ребенка. Как на свое нерадивое дитя. Хочется кинуть вилку ему в глаз. — Что именно тебе не нравится? — спрашивает он. — Ты! — выкрикиваю я, вскакивая со стула. — Думаешь, я смирился? Что меня устраивает, что мы живем тут, как парочка на грани развода?! Ты готовишь мне завтрак, я мою полы, делаю нам салат на ужин… Я ем с тобой за одним столом! И сплю через стенку от тебя! — Ты можешь спать здесь, на диване, — кивает Иосиф спокойно. — Заткнись! — не сдерживаюсь я. — Ты… Датч, Хадсон… шериф… все… Иосиф резко поднимает руку, призывая замолчать. Мои руки дрожат, как и мой голос. Каждый раз вспоминая своих друзей и коллег внутри все закипает. Мы почти спаслись. Почти одолели этих сектантов и какой ценой! Мы могли бы стать героями. И про шерифа точно бы написали в газете… А остальные… ведь все, кого я знал здесь, погибли. А ведь они уже готовились к победе! Мы радовались и ликовали. Я шел к церкви в уверенности и готовый на все. А потом Иосиф и его мерзкий трюк с наркотиками… Но даже тогда мы заковали его в наручники! И лишь взрыв, срыв последний печати, сломал все планы. И жизни. И неужели виной всему я? — Иоанн. Иаков. Вера, — произнес Иосиф, смотря мне прямо в душу. Теперь он не играет со мной и я вижу, что он тоже злится. О, прекрасно. Наорем друг на друга. Давно пора. — Они были ужасными людьми. Они пытали невинных, мучали моих друзей! — Они были моей семьей! — проревел Отец, сжимая спинку стула до побелевших костяшек. — Значит, херовая у тебя была семья! Выкрикнув это, я замолчал, часто дыша. Иосиф медленно выпрямился и его правая рука потянулась к кобуре. И почему-то даже мысль о перехвате оружия показалась мне смешной. А какой смысл? Все мы боролись за его смерть, хоть и пытались в конце заставить его предстать перед законом.… Когда-нибудь мы выйдем отсюда. И тогда я покажу миру настоящего врага. Мы ведь выйдем отсюда? Когда придет это время, о котором он столько говорил? Признайся, помощник, ты просто смирился. И ты слаб, как и говорил Иаков. Все, за что я боролся, осталось наверху, превратившись в пепелище. И моя гордость и сила тоже остались там. Сохранился только мой гнев. Я смело поднял голову. Доставай свой чертов пистолет. Выстрели мне в лицо. Убей меня, сукин сын. Но Иосиф улыбается и убирает руку. — Бекон остынет. Господь еще даст нам время. Он обходит стул и садится. Склоняет голову в тихой молитве. Я вижу крест в его руке. Я сажусь тоже, не зная, что сказать. Стоит ли мне помолиться? Нет. Если Бог есть, то он уже оставил меня. Бросил меня здесь. Со своим пророком. Заслужил ли я? Виноват ли я? Одни и те же вопросы каждый день. И никого ответа. Я протягиваю руку к свечи, думая погасить её, но вместо этого бессильно опускаю рядом. Становится слишком тихо, Иосиф замолчал. Я рвано выдыхаю, когда его рука ложится на мою. — То, что случилось, уже не изменить. Бог увидит твое раскаянье, если ты проявишь его. — А увидит ли он сомнение? — спросил я слишком резко. Иосиф нежно улыбается, крепче сжимая мою руку и поглаживая большим пальцем мою ладонь. — Бог видит все. Как и я. Мне хотелось сказать, что в гробу я видел Бога и его самого. Но вместо этого я промолчал. Смотрел на блики тлеющей свечи в глазах Иосифа Сида и понимал, что Бог не отпустит меня.