"Нож"

Антон медленно брёл вдоль крупного озера, названия которого не знал, да ему и плевать на него было. Вид красивый, здесь тихо, вокруг ни единой души, а что еще нужно для человека, который пришел сюда решить очень важные для себя вопросы? Нога осторожно ступила на замерзшую поверхность, проверяя ее на прочность — лед прочный, толстый, мутный, как и все в его жизни, начиная с того момента, как он сдался под напором карих глаз. И, ведь, ни разу не пожалел о своем выборе, даже сейчас, когда их отношения зашли в тупик, когда слишком тяжело стало приходить к этому человеку и по кусочкам терять самого себя в его объятиях — он не хотел отказываться от своих воспоминаний. Они были его и только его. Все, через что ему пришлось пройти за эти несколько лет, навсегда останется в памяти, как часть той жизни, которую сам выбрал. В серых глазах серебром блестели нити утреннего солнца, отражающиеся в белоснежном покрывале озера. Неопытному взгляду могло показаться, что они пустые и безжизненные, но на самом деле, если присмотреться получше, то можно распознать за ними множество разрозненных картинок, которые сейчас с огромным трудом Антон пытался собрать воедино. Мимо него пролетела маленькая птичка, чуть не задев своим крылом, и мужчина вздрогнул, резко шагнув в сторону. Сердце забилось в бешеном ритме, а дыхание перехватило. Закрыв глаза, он заставил себя успокоиться и идти дальше. Куда? Это было неважно, главное, просто передвигать ноги, чувствовать, что они еще способны удержать его вес, ощущать, как мерно, в такт ходьбе, двигаются руки. Сегодня была отличная погода: приличный мороз, но ему даже жарко, ведь в своем родном городе он и не к таким холодам привык. Обувь теплая, штаны и свитер хорошо грели тело, а толстая куртка с капюшоном словно отгоняла от него редкие порывы промозглого ветра. Вздохнув, Антон оглянулся — он уже дошел до середины озера, и теперь мог любоваться открывающимся отсюда видом: на берега, густо поросшие тонкими кустарниками, за которыми вырастали высокие деревья; на небольшой холм за лесом, на котором расположился его отель, и в котором еще все спали, не считая обслуживающего персонала и самых ранних пташек, что любили с рассветом отправиться на тренировку, или, как он, на прогулку. Улыбнувшись, россиянин посмотрел вниз — слегка припорошенная снегом ледяная корка, по которой он сейчас ступал, манила к себе, и сопротивляться этому странному порыву мужчина не стал. Присев на корточки, провел ладонью по льду, расчищая для себя окошко — мутная вода, промерзшая на полметра, не представляла собой ничего особенного, и не могла послужить ему ответом на тот самый вопрос, что уже несколько месяцев крутился в голове. В груди что-то больно вспыхнуло, но так же резко и пропало, оставив после себя лишь неприятное ощущение, да металлический привкус во рту. Антон приложил замершую руку к груди, и прислушался — тук-тук, тук-тук — его сердце по-прежнему бьется, оно не остановится, не прекратит свою работу, а будет до конца бороться за жизнь организма. Научиться бы у него такому терпению! В голове вновь медленным потоком поплыли мысли. И все они о нем, о французе, что сейчас спал, как младенец в своем номере, из которого полчаса назад тихонько ушел Антон. Этой ночью ничего не изменилось между ними. Все та же страсть, обжигающая и сумасшедшая, дающая двум людям необходимую разрядку и новую порцию неопределенности. Не изменились прикосновения Мартена — нежные, и в то же время грубые; поцелуи, которыми осыпал его француз — горячие, но по-хозяйски требовательные; и слова, что срывались с них в порыве, всегда одни и те же. И хоть бы раз они произнесли его имя… Антон остановился и вновь бросил взгляд на серое здание отеля. Уже скучал. Уже начинало расти чувство голода по этому человеку, хоть и ушел от него сравнительно недавно. Вернуться бы, лечь в теплую постель, обнять за плечи и притянуть к себе… Но его оттолкнут, ведь Мартен терпеть не мог подобных проявлений чувств, и всегда говорил ему, что их отношения не станут больше, чем просто секс. Да и плевать! Антону вполне достаточно было и такой малости. С самого начала знал, на что шел и что не будет легко с этим человеком. Но он терпеливо ждал и продолжал надеяться. Три года они являлись любовниками, о связи которых не знал, наверное, только слепо-глухо-немой, но до сих пор Мартен продолжал делать вид, что свободен и не связан ни с кем. По сути, так оно и было. Глубоко вздохнув, россиянин медленно опустился на колени и вновь уставился немигающим взглядом в мутную пелену льда. Сложно отрицать свою больную привязанность к французу, маниакальную зависимость от него и от его губ. Всегда хотелось большего — больше его рук, его поцелуев, его горячего тела, и до одури глубоких темных глаз! Невозможно так любить кого-то, но Антон любил. До дрожи в коленях, до остановки пульса, до болезненных ударов сердца всякий раз, стоило только увидеть его. Каждая минута без него — вечность, а проведенный вдали день, казался чудовищной пыткой, после которой в душе появлялась пугающая пустота, заполнить которую мог только Мартен. Давно стоило бы прекратить эти отношения. Самому уйти, сохранив остатки гордости и отказаться от этой добровольной болезни, поедающей его изнутри. Ведь, сколько бы он ни просил, сколько ни старался стать ближе ему, но всегда терпел обидное фиаско. Мартен не подпускал, не позволял проникнуть в свое сердце, чтобы он мог занять там хоть крохотное местечко. — Пожалуйста, Мартен, — прошептал мужчина, невидящим взглядом уставившись на лед, — скажи мое имя. Всегда только обидные ярлыки, что навешивал на него француз: «русский», «малыш», или «эй», а то и «лапуля». Выбешивало до такой степени, что хотелось врезать по его наглой роже, отвести душу и навсегда забыть. Да только не получалось, ведь, уже давно признал свою зависимость от него, и уйти, не услышав заветных пять букв, не было сил. Собственный голос, прозвучавший в этой тишине, показался Антону чужим, каким-то далеким и пустым. Мартен выпил его до дна, забрал себе его мысли и желания, оставив только крохотную частичку личности, что трепыхалась в груди, подобно мотыльку у открытого огня — совсем чуть-чуть, и то малое, что еще билось там, сгорит до тла. Так устал. От собственных желаний, от несбывшихся надежд, от холода в карих глазах, что каждый день замораживали и его собственные. Антон знал, что у них нет будущего с этим человеком, что тот никогда не ответит ему взаимностью, ведь, для Мартена все было лишь развлечением, игрой, которую вел весьма качественно и блестяще. Интересно, о чем он думает всякий раз, когда они ложатся вместе? Произносит ли его имя, хотя бы мысленно, или даже тогда надежно запечатывает в своей голове, чтобы не сорваться? Нет, Антон не сломлен, но уже достаточно близок к тому, чтобы навсегда впасть в отчаяние. Пора признать, пора поверить, пора уйти… — Хотя бы раз… я хочу услышать, как ты произносишь мое имя… Россиянин горько усмехнулся и поднялся со льда. Приняв окончательное решение, он направился в сторону отеля, где совсем скоро решится его судьба. Больше откладывать не было смысла. Как бы сильно ни любил, как бы мучительно больно не становилось от одной только мысли, что больше не сможет почувствовать этого человека, но еще страшнее потерять себя в бесконечных попытках открыть запертую наглухо дверь. Да, этот брюнет намертво прирос к душе, и уже не оторвать, не вырвать из, пока еще живого, сердца. Будет очень больно, будет просто невыносимо видеть его каждый день и слышать этот голос, который меняется до неузнаваемости ночью, и будет очень тяжелая борьба с самим собой за право, которое заслужил — стать свободным. Сколько бы Антон ни старался, но растопить лед ему не удалось. Видимо, Мартен прочно сковал себя, запер в маленьком мирке, где нет места больше никому… …Отель до сих пор спал. Половина шестого утра, в такое время лишь администратор в холле бодрствовал, да и то, часто кивая головой, того и гляди упадет и уснет прямо на полу. Антон улыбнулся и тихо прошмыгнул к лифту, где терпеливо дождался открытия дверей и вошел внутрь. Сердце стучало, как сумасшедшее, когда палец нажимал на кнопку с цифрой «4». Последние минуты, когда он еще мог назвать себя любовником Мартена. Последние минуты, когда еще можно было постараться что-то изменить в свою пользу. Последние минуты, пока острый нож не вошел в его грудь, убивая все светлое и чистое, что можно было выцепить из обрывков воспоминаний. Безумно хотелось почувствовать себя любимым, нужным, желанным — не только похоть, но и реальность чувств — это было необходимо ему, как воздух. Но вместо него — всегда озон, едкий, удушливый, тяжелый, и дышать рядом с Мартеном стало невыносимо. Осторожно отперев дверь ключом, который позаимствовал у хозяина номера, россиянин вошел внутрь. Быстро разделся и направился прямиком в спальню — хотя бы в последний раз посмотреть на мирно спящего француза, на едва различимое подрагивание длинных ресниц, на спокойное и ровное дыхание. Позволить себе в последний раз насладиться его запахом и исходящим теплом. Но даже сегодня в его скромной просьбе было отказано — Мартен не спал. Он тихо сидел в кресле возле окна, наблюдая за птицами, что стайкой кружили над лесным массивом. Интересно, о чем тот сейчас думал? Что за мысли в его голове? — Гулял, русский? — глухо произнес француз, поворачиваясь к Антону и прожигая его холодом темных глаз. Ничего не изменилось, да и глупо было надеяться, что этот человек когда-нибудь поймет его, примет и назовет… — Вижу, что ты хочешь мне сказать что-то, лапуль? Антон не двинулся с места, внимательно наблюдая за Мартеном и за его плавным кивком головы в сторону большой кровати. Тут же, перед глазами, непрошенными картинками всплыла эта ночь — последняя — и громкие стоны, что перекрывали все мысли, уютно укутывая в маленькое облако счастья. Не хотелось думать, что после его ухода, этот человек будет так же стонать с кем-то другим! Жуткая острая боль ножом резанула по сердцу, заставляя поморщиться и отвернуться. — Скажи мое имя… — вместо ответа, выдохнул россиянин, замирая, вслушиваясь в тишину, что тяжелым грузом давила на поникшие плечи. Жгучее желание буквально полоснуло по венам, вскрывая их, заставляя кровоточить и медленно умирать, в ожидании заветного слова. Пожалуйста, это ведь всего лишь пять букв! Неужели так сложно? Острый нож глубоко вонзился в мягкие ткани, причиняя почти физическую, невыносимую боль. Лезвие быстро и четко вырисовывало какие-то узоры на ровной поверхности его души — буква, другая, третья, и они складывались в одно слово, в одно имя, которое клеймом навеки застынет между ними. Нож, который держит твердая рука француза. И ужасная боль, следующая за лезвием… — Назови мое имя… Но Мартен молчал. Холодный, неприступный, такой далекий, что ни докричаться, ни дотянуться до него уже было невозможно. И решение, которое могло бы измениться в одну секунду, тут же оказывается принятым окончательно. Кивнув, Антон разворачивается и, больше не произнеся ни единого слова — они уже не нужны — уходит. Спиной он ощутил тяжелый взгляд, почувствовал едва заметное шевеление губ, но услышал ли?.. Антон