Пепелище

Пролог — Ну, что ж ты, Цап… — со слезами в голосе проговорил Петер. Он страшно устал и замерз, растаявшая грязь просочилась в плохонькие башмаки, он ничего не ел с тех пор, как увидел полыхающий огонь на месте соседского дома и услышал вопли старухи Шиллер. «Он, он поджигатель! — кричала та, наставив скрюченный палец на Петера. — Я видела! Видела, как он крался огородами, ведьмино отродье!» Он чуть не рассмеялся, решив, что старуха окончательно сошла с ума, но очень скоро стало не до смеха. Мигом выяснилось, что кто-то ещё что-то видел, кто-то собственным ушами слышал, как Петер желал смерти среднему сыну Ортманнов, а кто-то доподлинно знал, кому именно покойная матушка Петера передала колдовскую силу. Настоящий ужас нахлынул, когда речь пошла о том, чтобы вязать злоумышленника и вызывать Святую Инквизицию, пусть разберётся, возник пожар от обыкновенного поджога или с помощью врага рода человеческого. Потому что мать и в самом деле учила маленького Петера кое-каким вещам, которые не стоило бы знать доброму христианину. «Они не поверят, что я не поджигал!» Никогда раньше он не пробовал вытягивать силу у людей — отчаянно боялся, что заметят и прибьют раньше, чем он успеет сделать хоть что-нибудь. Сейчас не оставалось выхода. Всё получилось гораздо проще, чем полагал Петер. Он отвёл селянам глаза и ушёл незамеченным: только верный Цап, увязавшийся следом, настиг его в неполной лиге от деревни и залился звонким лаем, радостно виляя хвостом. Только он один ни в чём не винил Петера. Когда отхлынул страх, гнавший вперёд без оглядки, пришли мысли о том, как же теперь быть и куда податься. До Вормса ещё добраться нужно, чтобы найти там работу и какой-никакой угол. Может быть, у родственников матери, в глуши, удастся немного передохнуть и собраться с силами. Могут, конечно, и на порог не пустить, это уж как повезёт… И вот сейчас, когда Петер, вконец выбившись из сил, рассчитывал добраться до хутора почти засветло, Цап по неведомой причине начал поскуливать и отставать. — Что ж ты, Цап? — повторил Петер. — Лапу поранил? Пёс залаял и уселся прямо в колючие сухие прошлогодние стебли, не сводя глаз с хозяина. Петер потрепал собачий загривок, тяжело вздохнул. — Пошли. Надо идти… Цап тоскливо заскулил и побрёл рядом. В сгустившихся сумерках уже угадывались очертания дома и хозяйственных построек; ниоткуда не тянуло дымом, несмотря на промозглую погоду, полная тишина стояла на подворье — ни лая, ни мычания коровы, ни блеяния в овечьем закуте. Цап негромко, осторожно тявкнул и внезапно с заполошным визгом метнулся прочь, словно его ошпарили кипятком. Петер обернулся ему вслед и хотел закричать, но язык приморозило к нёбу, а по озябшему телу начал разливаться странный и вовсе неуместный жар. — Иди сюда, — произнесла девичьим голосом невысокая тёмная фигура — Петер не успел увидеть, когда она вышла из дома. Его ещё хватило на то, чтобы попробовать стать незаметным для неё, как он это проделал с соседями в деревне. — О нет, — засмеялась она, — нет, — и потянула его за собой. Он зашагал, бездумно переставляя ноги и переполняясь вожделением, потому что её смех обещал всё, что только можно вообразить в самых смелых мечтах. Она была совсем ещё молода, и Петер откуда-то совершенно точно знал, что под её дорогим, явно не крестьянским плащом не надето даже рубашки. У бревенчатой стены она нетерпеливо прильнула к нему; острые, словно иглы, зубы прокусили кожу и яремную вену. Петер не замечал текущей крови и красных глаз, пылающих раскалёнными углями. В своих грёзах он владел прекраснейшей девушкой на свете и не слышал, как у приречного ивняка отчаянно воет пегий пёс, не сумевший уберечь хозяина от беды. * * * В отделении Вормса Курт Гессе почувствовал себя ярмарочной диковинкой: такими глазами таращились на легенду Конгрегации инквизитор и его помощник, оба — молодые ребята, назначенные совсем недавно. Последним делом у них была проверка доноса о малефиции в одной из деревень, каковая малефиция оказалась при ближайшем рассмотрении злоумышленным поджогом на почве ревности и застарелой вражды. Вину поджигатель пытался свалить на соседского мальчишку, о чьей покойной матери шла в округе дурная слава, и почти в этом преуспел. Дело отправилось на суд господина, а молодой инквизитор вернулся в Вормс в высшей степени разочарованным. Благо, в академии святого Макария доходчиво предостерегали от излишнего рвения и поисков тёмных потусторонних сил там, где корни зла происходили от грехов и пороков обычных людей. Гессе не стал распространяться, что его собственный вояж в поисках следов Каспара также завершился ничем, и не стал задерживаться в Вормсе. На ночлег он, послушав добрые советы, остановился в большом придорожном селении Линсхайм. Кухня в здешнем трактире и впрямь оказалась неплохой, а комната — чистой. Заглянув на закате в конюшню, Гессе убедился, что конь его также устроен в лучшем виде и обихожен как подобает. Дорожка, ведущая к отхожему месту, огибала приземистый сарай. Не успев поравняться с ним, Курт увидел, как дородная запыхавшаяся матрона вывалилась через узкую дверь, со стуком, размашисто захлопнула её, энергично взмахнула правой кистью и, не оглядываясь, зашагала в сторону хозяйского крыла. Тотчас же вывернулась из-за другого угла и проскользнула в сарай мужская фигура в овчинной безрукавке поверх длинной рубахи. Дверь за собой мужчина прикрыл тихо и аккуратно. Приблизившись к ней, Курт услышал тихие, но несомненные всхлипывания и не смог заставить себя идти дальше, зная наперёд, что наверняка потом станет об этом жалеть. — Ну, чего ты, не реви, — прервал другой голос — явно принадлежащий человеку молодому, но по-хозяйски уверенный. — Не надо было матушке перечить, она страсть как не любит, когда служанки норов показывают. Она высекла, я приласкаю… А ну, не брыкайся! Щелей в старых досках и жердях было предостаточно, и происходящее в сарае предстало во всей неприглядной красе. Девушка нагнута над грудой мешков, головы не видать под задранным платьем из грубой шерсти; парень, заткнув подол рубахи за пояс и громко пыхтя, трётся penis’ом о девичий зад. Типичная сельская idyll, порази их гром Господень. Курт передернулся, разглядев в полумраке, что ягодицы и бедра девушки все красные и распухшие от побоев. Тут же рядом валялись вожжи, которыми её, по всей видимости, и отходили всласть. Она вскрикнула, когда парень стал запихивать penis и грубо стиснул ягодицу всей пятернёй. — А ну, не вой! — Раздражённый голос сопровождался звуком увесистого шлепка. — И шевелись давай, да бойчее, не то ещё подбодрить придётся, мало мать прописала… Кровь прихлынула к лицу от бешенства, сменившего отвращение, и Курт со всей силы заколотил в дверь сапогом, не задумываясь, чем станет объяснять своё вмешательство. Изнутри послышалось грязное ругательство, а там и сам любитель заваливать только что высеченных служанок выскочил на свет с вилами наперевес. Вздумай он нападать всерьёз, Курт покончил бы дело одним ударом, но он обязан был дать гадёнышу понять, с кем тот вздумал связаться. Девушка выбежала из сарая и стремглав умчалась, одёргивая юбки на ходу. Парень от злости не утратил соображения: при виде Сигнума он поспешно отбросил вилы в сторону и повалился на колени, клятвенно обещая с утра пораньше отправиться на покаянную молитву и на исповедь к духовнику, и если святой отец потребует женитьбы на Труди… Не слушая горячих и лживых заверений, Гессе развернулся и пошел прочь, уверенный в том, что мерзкая история ещё будет иметь продолжение. Получаса не прошло, как трактирщик осторожно заскрёбся в дверь комнаты и после неохотного приглашения заюлил, не успев присесть. — Не нам, грешным, подвергать сомнению деяния слуг Господних, майстер инквизитор. Только, прежде чем судить, не худо бы разузнать первым делом, что и как. Труди, служанка наша, больно-то строго никогда себя не блюла, спросите кого хотите… А тут на воровстве попалась, за то жена и поучила её. Гнать бы девку со двора, так не по-христиански это. Вдруг да Господь её вразумит, а то какой добрый человек за себя взять захочет и наставит на путь истинный… — Не сомневаюсь, — перебил Курт, — что твои домашние ещё и не то мне могут порассказать об этой девице. В подробностях. Только я сужу о том, чему сам оказался невольным свидетелем, и чему не подберу иного названия, кроме как «насилие». Дело это — iurisdictio не Конгрегации, а местных властей, и всякий поймёт, что девчонка лишь навлечёт на себя больше позору, коли вздумает жаловаться. Но я, Курт Гессе, запомню тебя и твоего блудливого сынка, обещаю. — Пречистой Девой клянусь… — заныл трактирщик, мертвенно побледнев. — Не клянись. Клятвопреступником не станешь. А я дам ещё одно обещание. Из ближайшего же города пришлю гонца, и лучше бы ему не узнавать, что эту Труди избили до бесчувствия или выкинули на мороз без гроша в кармане. Или что твой сынок продолжает задирать ей подол, не спрашивая согласия. Это — понятно? — Пальцем её никто не тронет, майстер инквизитор! — Убирайся. Тебе ещё своему отпрыску предстоит это втолковать. «Не тронет, верно. Целую неделю или даже месяц — с перепугу. Как всегда, когда заезжий благородный рыцарь бросается на защиту слабых и обиженных. Это первый дом, где хозяин и его домочадцы лезут со своей похотью к прислуге, за которую некому заступиться? А уж трактирных служанок сплошь и рядом хозяева не только сами валяют, но и постояльцам предлагают по сходной цене». Отчаянно хотелось послать «достойное заведение» к чертям собачьим и ехать дальше, но коню требовался отдых, да и стемнело уже совсем, небо прояснилось, обещая заморозок — кто сейчас потащится по здешней дороге без крайней надобности? Курт потребовал таз с горячей водой, умылся с брезгливым ожесточением — словно засохший навоз соскребал с себя, — улёгся на постель и попытался заставить себя уснуть. Получалось скверно. Он перебирал чётки отца Юргена, бормоча слова молитвы, и никак не мог настроиться на нужный лад, мысленно слыша голос святого, упрекающий в грехе гордыни. «Нет, святой отец, это не то. Это — уныние…» Тихий стук назойливо ввинтился в тяжёлую дремоту. Что там ещё — жена трактирщика? Или теперь служанку пригнали объяснять, что не так всё было, и она сама, распутная дрянь, соблазняла чистого невинного юношу поротым задом? Курт со вздохом отодвинул засов. Последняя догадка была, похоже, недалека от истины. Лица той служанки он всё равно не видел толком. — Ты, эээ… Труди? — Нет, — ответила девушка, чуть смешавшись, — я Лиззи. Пожалуйста, впустите, а то вдруг проснётся кто-нибудь и увидит… Курт посторонился, предчувствуя очередную гадость. — Так что ты хотела, Лиззи? — Мне ужасно неловко, майстер инквизитор, — потупила она взгляд, — но я в самом деле насчёт Труди. Вы зря… Клаус не часто к ней приставал, она бы стерпела… — Ты сильно ошиблась, Лиззи, если явилась ночью сказать мне только об этом. — Нет, нет! Понимаете, майстер инквизитор, она испугалась, что господин Якоб и госпожа Эльке, хозяйка то есть, ей что-нибудь со зла сделают из-за того, что вы так рассердились. И убежала к вдове Мох, она через три дома живёт — отсидеться, переждать, пока они остынут. А хозяйка велела, чтобы Труди вам поутру прислуживала за завтраком, и вы видели, что ничего с ней не сталось. Потом хозяева спать ушли, и я мальчонку послала к вдове Мох, чтобы он Труди обратно позвал. А он вернулся и сказал, что она туда вовсе и не приходила. Я ещё подождала, а её всё нет и нет… Не к добру это, майстер инквизитор. — Разве она не могла пойти к кому-то другому? — Не к кому ей идти было, кроме старой Мох, — нахмурилась Лиззи. — Вы, может, думаете, что она с любым, раз в трактире служит… — Ничего я не думаю, — оборвал Курт. — А ты, стало быть, подозреваешь, что с подругой стряслось плохое, раз пришла ко мне? Почему? Бродяг в Линсхайме не привечают, насколько я понял. У вас завелось чудище, которое выползает по ночам и хватает припозднившихся жителей? Или волки прибегают прямо к домам? — Не шутите так, майстер инквизитор, — вздрогнула Лиззи. — В селе у нас спокойно, друг друга все знают, а всякий сброд мимохожий в трактире не останавливается, не по карману. Да только трое у нас пропали уже с тех пор, как хутор Дорнау погорел. Чтобы прямо из села, такого не было, да. Кто пропал, сами в ту сторону ходили. Места там глухие, в лесу заплутать раз плюнуть, да сам-то хутор не в лесу ведь стоял. И не было раньше такого, чтобы люди ушли, и никто их больше не видел, ни живых, ни мёртвых. — Труди об этом наверняка тоже слышала, и далеко бы ночью не пошла, так? — Я не знаю, что и думать… — Плечи Лиззи поникли, глаза увлажнились, и Курт поспешил задать новый вопрос, чтобы не дошло до рыданий: — Как далеко этот Дорнау находится? Давно ли он сгорел? — Пожара никто не видел. Михель и Хорст, как я слышала, ушли… дайте-ка посчитаю… девять дней назад. Потом братья Михеля там были, доходили до хутора и видели одно пепелище, остывшее уже. Близко не пошли, заробели. Вот Михель, тот отчаянный был парень. Говорили, что уж он-то непременно бы полез на пожарище покопаться, вдруг осталось что интересное. А потом ещё один человек, Карл его вроде звали, куда-то в чужую деревню поехал. На другой день проезжие господа телегу возле дороги увидели. Пустую. Они потом в трактире у нас останавливались и спрашивали, чего это в здешних местах хорошие телеги на дороге валяются. Туда ездили, да не нашли уж телегу-то, прибрал кто-то… — Я спрашивал, далеко ли до хутора, — вздохнул Гессе, совершенно не расположенный выслушивать посреди ночи все сплетни Линсхайма и ближайших окрестностей. — Меньше полудня пути. А если верхом, так и вовсе быстро обернуться можно. — Ну, Труди навряд ли на лошади ускакала. В любом случае, repeat, это последнее место, куда она пошла бы одна на ночь глядя. — Так оно, майстер инквизитор, — печально кивнула Лиззи. — Только не по себе мне уж очень… — Вот что мы сделаем: ты ведь знаешь, какой дорогой Труди пошла бы к вдове? Сейчас ты незаметно выведешь меня через задний двор и проводишь туда. Попробуем понять, шла она там или нет. * * * На меже чётко обозначался след деревянного башмака. — Зачем ей идти через это поле? — испуганно прошептала Лиззи. — Там нет домов, дальше пастбище, потом роща… Сам башмак отыскался в десяти шагах, еле заметный за сухим бурьяном. Лиззи ойкнула и громко всхлипнула, пришлось цыкнуть на неё, чтобы не отвлекала. Но, сколько ни присматривался Гессе к подмёрзшей земле, приказав Лиззи светить под ноги плошкой с горящим маслом, больше ничего не смог обнаружить, кроме непонятной вмятины в маленькой лужице. Ни человеческих следов, ни отпечатков копыт. Если башмак принадлежал Труди, искать её в селе было бесполезно. В то, что девчонку заманил в укромное место ещё какой-нибудь здешний сластолюбец, и при этом так ловко скрыл малейшие признаки своего присутствия, Гессе категорически не желал верить. — Скажи, Лиззи, и много поблизости у вас мест, о которых идёт дурная слава? — Замок господина барона, — откликнулась служанка безо всякого почтения к благородному сословию. — Только не оттуда же за Труди приехали. Гости да болтуны разные много баек рассказывают о всяких местах, а здесь не было такого, я же говорила. А что у сапожника племянник пропал прошлой зимой, так нашли его, волки его загрызли. Торговца проезжего находили обобранного и с перерезанным горлом. Тут-то ясно всё… — Ладно, — вздохнул Гессе, понимая, что сна этой ночью ему уже не видать. — Ты, я смотрю, девушка неглупая. Можешь толком рассказать дорогу к Дорнау? — Да, майстер инквизитор. Сама не была, но слышала, и старый Ханс ещё рассказывал, как туда выходить, если в лесу заплутаешь. Днём, само собой… «Забирать коня — это поднимать слуг, и не успею я покинуть село, как половина трактирного народу будет об этом знать. Если дело по моей части, кучка крестьян мне не помощники. Скорей всего, на рассвете и впрямь придётся гнать их на поиски, но сначала — убедиться, что на пепелище, кроме самого пепелища, ничего нет. Если же что-то угнездилось, намного им меня не опередить». * * * Ровный бег и размеренный ритм дыхания совершенно не мешал думать, натренированное зрение позволяло находить дорогу в темноте. Альфред Хауэр был бы доволен подопечным. Курт не собирался винить Труди, если она сейчас утешается в объятиях парня, который ей гораздо милей сынка трактирщика, и потихоньку вернётся под утро. Мало ли зачем она забрела на поле, потеряв башмак. Это было бы лучшим исходом. Quod valde dolendum*, не самым вероятным. И по-прежнему оставалось неясным, каким образом девушку потащили, повезли или повели дальше, наполовину босую. Оборотню такое не по зубам, да и до полнолуния ещё неделя. Стригу ничего не стоит донести жертву на собственном горбу, но что стриг станет делать на пепелище днём? Или всё же не на пепелище, а в другом месте? Или не стриг, а порождённый малефиком кадавр, не оставляющий следов? И вновь некогда ждать зондергруппу, если подтвердятся худшие опасения, а если не подтвердятся, она тем более не нужна. Ответ мог найтись на погорелом хуторе, а мог и не найтись, и не было смысла сравнивать шансы. Курт сосредоточился на беге — правильном, монотонном, сберегающем силы для боя. Лишняя тренировка ещё никому не повредила. Пепелище действительно оказалось там, где Гессе рассчитывал его увидеть. Обугленные остатки нижних брёвен, развалившийся дымоход, начисто выгоревшие хозяйственные постройки. Как мог вспыхнуть такой пожар ранней весной, а не в летнюю засуху? Ответ прост: мог, если хутор сжигали люди. Или кто-то ещё. Вдали послышался и умолк тоскливый вой — на волчий не похож. Видать, несчастный пёс так и бродит около дома, ставшего хозяевам могилой. Нет, с пепелищем этим что-то определённо не так. Пожар бушевал сильнейший — Курт невольно передёрнулся, отгоняя воспоминания, — а сухая трава осталась нетронутой со всех сторон. Что, даже слабенький ветерок в тот день не дул? Подступила знакомая головная боль, а когда Курт дотронулся до Сигнума, перед глазами всё поплыло, и он долго моргал, пытаясь понять, что видит: картины целых и сгоревших строений сменяли друг друга перед глазами с выматывающей быстротой. Головная боль превратилась в жужжащее на грани визга сверло, оно ввинчивалось в левый висок, Курт сопротивлялся как мог, и вдруг всё прекратилось. Больше не было мельтешения и не было пепелища — тёмный, совершенно целый дом с наглухо закрытыми ставнями. Ни звука, указывающего на присутствие в надворных постройках скота или домашней птицы. И ощущение странного тепла на левом мизинце, где притаилось колечко-амулет, от которого до сих пор Курт не видел никакого проку и даже не понимал толком, зачем он вообще. Выходит, помог рассеять чары на этом месте. Курт успел обнажить клинок, когда дверь распахнулась, и из дома донёсся сладкий, дурманящий, обволакивающий нежным бархатом призыв. Неслышный для ушей, он проникал в самую душу, разрастался там, словно искренняя молитва, не требующая слов, ибо Господь и без них прочтёт всё в сердце, полностью открытом для Него и обращённом к Нему. Только Он может призывать к себе так… Даруй мне, Господи, благословение Твоё… Курт машинально дотронулся до чёток, и посмертное благословение подлинного святого пробилось через святотатственный дурман, всколыхнуло в груди ярость, заставило собрать все силы для борьбы. И чётки, и вся дарованная ему стойкость к воздействию на разум, казалось, не устоят перед этим неодолимым натиском. Он стоял, не позволяя чужой воле овладеть собой, и тогда она прибегла к обычной, грубой силе. Стриг — или иная дьявольская тварь? — был так же быстр, как Арвид, и так же силён. Нет — сильнее. Для Курта всё должно было решиться за считанные секунды, он был обречён и понимал это. Он опять угодил в лапы стригов, которые обманули всех, спрятав логово за иллюзией, и в этот раз рядом не было Александера фон Вегерхофа. Он не сдавался, и всё-таки успел дотянуться чётками святого до бледной щеки врага — тот даже не приостановился, и ни малейшего следа не осталось на коже. Потом в глазах потемнело окончательно от удара, обрушившегося на голову. * * * В себя Курта привело что-то ледяное и липкое, медленно затекающее под ворот. Он заворочался, застонав от боли, и с третьей попытки ему удалось спихнуть с себя тело стрига. Безголовое. Кровь неспешно продолжала вытекать из обрубка шеи. Курт брезгливо отдёрнул руку и вытер её о плащ врага. В непроглядной черноте дверного проёма невозможно было ничего разглядеть, и расслышать тоже — в ушах гудело, перед глазами разливалась багровая пелена. Никаких выкриков, никакого звона сталкивающихся мечей. Гул в ушах немного ослаб, и Курт смог различить тяжёлый глухой шорох — словно волочили тела. Наконец, победители выбрались наружу, действительно таща за собой нечто, напоминающее кули. Высокие фигуры, затянутые в чёрное, если бы не ноша, поди заметь их в темноте. На Курта они не обратили внимания, словно думали, что он всё ещё в беспамятстве, или их не видит. Мёртвое тело отпихнул с пути идущий первым. Вроде бы двое возвращались обратно в дом. Стали различаться какие-никакие детали — то ли в голове прояснялось, то ли занимался рассвет. Точно, небо уже не было непроглядно-чёрным. Странных долговязых бойцов Курт насчитал пять. Они на него едва взглянули, занятые своим делом. Последний, который никого не тащил, покосился на восток и что-то коротко произнёс на чужом языке, настолько чужом, что ухо не уловило ни единого отдалённого подобия знакомых слов. Незадачливого противника Курта тоже уволокли к остальным, и теперь во дворе лежали рядком шесть тел. Эти пятеро зачистили шестерых стригов? Без потерь? Курту казалось, что он снова во власти иллюзии, заставлявшей видеть то, чего нет. Потому что это было невозможно, немыслимо, невероятно. Спокойно. Спокойно, Гессе. Недавно и фон Вегерхоф тебе показался бы невероятным. Что же получается — из таких, как он, уже сформирована целая зондергруппа? Небо ещё посветлело, и он смог разглядеть, что четыре тела из шести пронзены деревянными кольями. Двое, включая безголового, просто лежали неподвижно, грудь второго была вся залита кровью. Ближе всех находилась самая маленькая фигурка с колом в груди — юная девушка, совсем ребёнок. «Надеюсь, тот, кто её обратил, валяется рядом». Один из чёрных вновь что-то сказал на том же незнакомом языке. — Кто вы такие? — хрипло спросил Курт, не без труда утвердившись в сидячем положении. На него оглянулся совсем не тот, в чью сторону прозвучал вопрос. — А кто ты, tschel? По крайней мере, хоть кто-то из этих странных личностей понимал его и мог говорить по-немецки. — Мне нечего скрывать. Курт Гессе, следователь Конгрегации первого ранга. Теперь уже трое чёрных обменялись между собой достаточно длинными фразами. Опознать язык это и близко не помогло. — Я предпочитаю понимать, о чём говорят в моём присутствии. Чёрный приблизился, протянул руку и в ответ на попытку оттолкнуть дотронулся двумя пальцами, что-то неразборчиво пробурчав. Курт заскрипел зубами, осознав, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Чёрный внимательно осмотрел Сигнум, колечко-амулет, содержимое поясной сумки. Чёток отца Юргена он касаться не стал, не дав тем самым Курту повода озвереть окончательно. — Твоё присутствие, tschel, здесь совершенно лишнее. — Говорил чёрный с лёгким, но странным и незнакомым акцентом, и слова будто выплёвывал с нескрываемой враждебностью. — Но, если ты служишь в Инквизиции, мы не можем исправить это недоразумение. Ты не обыкновенный tschel, но нарушения нет, поскольку… — Ортега, — сказал другой чёрный, а дальше снова пошла непроизносимая тарабарщина. Ортега — или это вовсе не имя? — кивнул и что-то коротко ответил, после чего снова обратился к Курту, почувствовавшему, что к нему вернулась способность шевелиться. — Итак, tschel. Здесь наше дело, которое никаким образом не касается ни тебя, ни твоей Конгрегации, ни всей вашей церкви. Для нас ты неприкосновенен, но если станешь болтать о нашей встрече со всеми подряд, с тобой и без нас найдётся кому разобраться. Мы закончим здесь и сразу уйдём. Если будешь путаться под ногами и мешать, я тебя опять парализую. Это понятно? Ни разу, задавая этот вопрос другим, Курт не предполагал, что отвечать может быть настолько тошно. Даже Арвиду и Каспару ответить было бы проще. Их было за что ненавидеть. Этих ненавидеть очень хотелось, но так и оставалось непонятным, за что именно. И, как ни крути, он жив только потому, что они вовремя тут оказались. — Вполне. — Вот и славно. Кстати, ты увидел это место, хотя оно было скрыто. Чем оно казалось вначале? — Пожарищем, — буркнул Курт, не видя смысла молчать. — Совсем хорошо. Нам возни меньше. — Постой. Кто-то из этих ночью притащил сюда девушку… — Ничем не могу помочь. Мы не нашли живой пищи. Небо на востоке сделалось розовато-жёлтым, готовясь явить миру первые солнечные лучи. Двое чёрных прошлись возле проткнутых кольями пленников, срывая плащи и с треском разрывая прочую одежду. Курт отвёл взгляд, когда платье на девочке разлетелось двумя половинками, открывая тело, не успевшее приобрести женственных форм. Он догадывался, что предстоит увидеть. «Она стриг, она уже не человек. Может, именно она убила Труди». «Фон Вегерхоф смог спасти душу. Кто знает, может, для этой отроковицы потеряно ещё не всё?» — С каких пор казнь стригов не касается Конгрегации? — не выдержал Курт. — Над ними не было суда. — Tschel, — Ортега, или как там его, смерил Курта таким взглядом, каким не каждый наставник смотрел на первогодков академии. — Не путай стригов с масанами. Стриги произошли от вас, вам с ними и возиться, судить и прочее. Если б они тут гнездились, мы бы пальцем не шевельнули. «Хорошо намекнул, доходчиво, что оставили бы шесть стригов от одного Гессе». — Кто вы такие? — Я не обязан тебе это сообщать, tschel. Первые солнечные лучи упали на пыльный двор. «Сильный стриг может умирать под солнцем долго, — думал Курт. — Правда, этот о ком-то ещё говорил. Какая разница, Лиззи там вот-вот шум поднимет, что майстера инквизитора живьём сожрали. Вот радость-то семейству трактирщика». По долгу службы в Конгрегации Курту приходилось многое видеть и делать. Но к зрелищу, представшему во дворе, не готовил себя даже он. Не в вое и воплях невыносимой муки было дело — крики он слыхивал ещё и не такие, хотя отдал бы немало ради избавления от воплей девочки, которые никак не желали сливаться с остальными. А вот чтобы солнце действовало так быстро и так…неаппетитно — не видел ни разу. Кожа лопалась под солнечными лучами и покрывалась отвратительными красно-желто-синюшными язвами, кровь вскипала и застывала бурой массой, плавилась плоть, клочьями облезая с костей. Проваливались внутрь черепов лица, обнажались и гнили внутренности, исходя тухлыми буро-зелёными пузырями, а казнимые продолжали жить. Лишь когда начали крошиться и рассыпаться в труху кости, можно было с уверенностью сказать, что неведомые твари до дна испили свою чашу страдания. Чёрные молча и равнодушно ждали, когда солнце доделает свою работу. Ошмётки плоти и куски костей превращались в труху, труха высыхала, и вот уже о происшедшем напоминало только рваное тряпьё и шесть горок праха — мёртвые тела постигла та же участь, что и живых. Или всё-таки неживых? Ортега вновь что-то сказал по-своему, к нему шагнул второй, и прямо с их рук на деревянные постройки полетели огненные струи. Вмиг занимаясь от чудовищного жара, затрещали брёвна, высоко взметнулось пламя, и Курт, скрипя зубами и обливаясь холодным, несмотря на жару, потом, едва заставил себя встать и спокойно отойти, а не бежать прочь сломя голову. А когда нашёл в себе силы оглянуться, хутор непостижимым образом успел превратиться в груду рдеющих углей. Но и на этом закончилось не всё. Ортега вытащил маленький диск на кожаном шнурке, повёл над ним рукой, издал что-то среднее между свистом и прищёлкиванием языком. В двух шагах от него возник ниоткуда и бешено завертелся широкий чёрный смерч. Чёрные быстро, но без суеты, по очереди шагнули внутрь и пропали. — Надеюсь, tschel, мы больше не увидимся, — сказал Ортега, уходивший последним. Через секунду смерч бесследно растаял в воздухе. Курт остался один. От углей тянуло нестерпимым жаром, тупая боль в голове не прошла, макушка, похоже, украсилась здоровенной шишкой. Горло пересохло от жажды, а впереди была необходимость плестись обратно до Линсхайма пешком в состоянии полнейшего недоумения. Курт напился из речушки, больше похожей на ручей, и почувствовал себя значительно лучше. Голове, правда, не особенно полегчало, но он не собирался себя жалеть. «Бегом марш, Гессе. Меньше двенадцати кругов, пустяки. Майстер инструктор зондергрупп будет доволен, когда узнает. Может, даже поделится предположениями, где могут готовить зондергруппы, которые состоят сплошь из верзил в чёрном, говорят не разбери-поймёшь на каком языке, пышут огнём из рук, как легендарные драконы из пасти, а перебив стригов, которые не стриги, проваливаются в преисподнюю». * * * — Я говорил, что ты рано или поздно с этим встретишься, — тихо произнёс отец Бенедикт, — и лучше бы тебе встретиться, владея знанием, чем не владея. Мне возразили, что пока ты к этому знанию не готов и не сможешь его принять, всецело уповая на мудрость Церкви. Я не вправе единолично решать, но к тебе вновь не удалось подойти со старыми мерками, сын мой. Курт отнюдь не был уверен, была ли в словах долговязого Ортеги хоть половина правды, однако с вопросами следовало подходить обдуманно, а не наобум, и исповедь у духовного отца казалась наилучшим способом получить совет. — Я не требую знаний, которые не сочтено нужным мне доверить, — ответил Курт. — Может статься, я действительно ещё не готов к ним. Но я хочу знать, что я могу сделать, если судьба вновь столкнёт на узкой дорожке с таким, как эти вот… или как те, кого они убили под солнцем? Что может сделать Конгрегация, если столкнётся? — Не столкнётся. Не при твоей жизни уж точно. Они не посмеют. Что же касается тебя, сын мой, как ни обидно будет тебе это слышать — отойти в сторону. В том, что ты рассказал, нет нарушения Договора. Если же Договор будет нарушен, не в твоих силах этому помешать. Самым разумным с твоей стороны будет со всей возможной поспешностью донести сведения до тех, кому такие силы дарованы Спасителем. — И вы не ответите мне, отче, кто и о чём договаривался с этими людьми? Осмелюсь напомнить, что в сторону меня просто отодвинули. — Они не люди и никогда ими не были. Но и не потусторонние сущности, к которым обращаются нынешние малефики. Договор был заключён, когда тебя ещё не притащили за шкирку в академию святого Макария. — А я-то думал, — покрутил готовой Курт, — после стрига, сотрудничающего с Инквизицией, ничего нового узнать я уже не смогу. — Если бы ты не успел свести знакомство с Александером, я не открыл бы тебе своевольно и той малой толики, что рассказал. Теперь-то уж к моим словам должны будут прислушаться, однако это потребует времени, а я не хочу нарушать установления более, чем уже нарушил. Вот что нужно тебе знать, дабы укрепить дух и принять всё в свой черёд. Я ведь понимаю, Курт, каким слабым и бессильным ты в те минуты чувствовал себя перед ними, и как это возмущало тебя. Это не твоя вина, ибо ты рождён человеком. Но в войне победили люди, а не они, сын мой. Слабые и бессильные люди, которых истинная вера делала святыми. Эпилог — Мне это не нравится, — заявил Ортега, закончив доклад. — Я сделал всё, что мог в полевых условиях. Чел, назвавший себя следователем Конгрегации — не маг и не святой. Возможно, святому принадлежала одна вещь, которая при нём была. Но этот чел носит примитивный амулет против морока, и что самое весёлое, устоял против магии Крови. Он не священник, но находится под защитой Церкви. Не знаю, известно это ему или нет, но некоторые знаки на его медальоне говорят сами за себя. Сейчас Конгрегация занимается только челами и порождениями челов, но что, если она решит не останавливаться? — Мне, наоборот, нравится, что вы не ограничились рамками одной частной задачи, Ортега. — Комиссар Тёмного Двора был скуп на похвалу, но только не в тех случаях, когда полагал её заслуженной. — Всё же у меня есть основания считать, что у истоков Конгрегации встали те самые челы, с которыми был заключён Договор. И одной из их целей было — окончательно отмежеваться от прежней Инквизиции, в которой слишком многие знали больше, чем следует, и жаждали воевать до полной победы. Большинство этих воинственных и много знающих челов перестало существовать благодаря Конгрегации. Меня это устраивает, Ортега. — Вы думаете, комиссар, новое поколение челов в церкви будет представлять меньшую угрозу? — Ортега, вы же привезли мне детальный отчёт о работе в Священной Римской империи. И не вы один. Человские маги, используя энергию неограниченно и бесконтрольно, наворотили таких дел, что разгребать придётся ещё долго. Челам, разумеется, не нам. Одни стриги и ликантропы чего стоят. Пока деятельность челов направлена против них и прорывов энергетических тварей из Пустоши, я буду относиться к ней с пониманием. Ортега молчал, переваривая услышанное. — Немного любопытно, Ортега, что вы сказали инквизитору на прощание. — Выразил надежду на то, что больше его не увижу. — Знаете, а я не могу категорически исключить в будущем ваше участие в совместной с ним операции. Или с его потомками, учитывая, как недолго челы живут. _____________ *Quod valde dolendum - к сожалению (лат.)