***
По ночам, когда он не был пьяным или уставшим от интриг дня, когда его голова не была забита всевозможными планами и когда он, наконец, мог подумать и о себе — его мысли были заняты женщиной, лежащей рядом с ним в постели. В маске для сна, чтобы никто не прервал ее сладкий сон; в перчатках, потому что она не хотела испортить за ночь ногти; в шляпке, потому что она не хотела проснуться с волосами, беспорядочно торчащими во все стороны. Она полна противоречий. Но он не любил думать об этом слишком много… Он заталкивал эти мысли вглубь своего сознания, чтобы затем они вновь всплыли во тьме этих редких моментов. Она была такой великосветской и утонченной и, как следствие, презирающей любые книги, не имеющие отношения к моде. Она принаряжалась, разыгрывая тот факт, что является роковой соблазнительницей, хотя именно он соблазнил ее. Она принаряжалась, подчеркивая свою женственность, хоть и вела себя как визжащий, хихикающий подросток, отправляющийся на приключение со своим неотразимым бойфрендом и его мятежной труппой мошенников. Она была изумительной и гламурной, но секс с ней был грязным и отвратительным: вино растекалось по ее платью, помада размазывалась по ее зубам и, оба промокшие, они царапались и хватались друг за друга, словно грязные животные — с зубами, ногтями, ругательствами и зловонием. Если он еще глубже погрузится в свои мысли рядом с теплым, спящим телом… Разве он не знал? Разве он не всегда знал, что они попросту принимают друг друга за дураков? Она была еще одним безмозглым приспешником, помогающая ему заполучить свое состояние и раздвигающая для него ноги в качестве бонуса, когда он красиво у нее об этом попросит. И он был просто еще одним глупым озабоченным мужчиной, который собирался заполучить кучу денег и тем самым предоставить ей тот образ жизни, который она заслуживает. И тогда она сможет делать все, что пожелает, а он в свою очередь будет брать ее на приключения. И где-то глубоко под поверхностью было это взаимное презрение друг к другу. Она тщеславная, мелкая пустышка. Все, что ему нужно было сделать, так это пообещать ей награду в виде огромного богатства, наказав оставить свой гламурный образ жизни, не забывать пристально наблюдать за ней и… вуаля! — он может делать с ней все, что пожелает. И он был таким мерзким, отвратительным дураком, которого она обвела вокруг пальца. Все, что ей нужно было делать, так это сидеть сложа руки и позволять ему выполнять всю работу до тех пор, пока деньги не посыплются ей с небес, и тогда у нее будет ослепительная жизнь кинозвезды, которую она так отчаянно желала и за которую так отчаянно цеплялась. Но пока… Чем дальше в лес… Но разве это не здорово — иметь рядом с собой человека своего уровня? Они оба хитры и коварны. Где-то в глубине души они знали, что находятся на одном и том же игровом поле, несмотря на тщательно скрываемое презрение; другой на их месте давно бы сбежал без оглядки. На самом деле… На подсознательном уровне она знала, что ничем не лучше его. И ему это нравилось. Они умеют веселиться. Они могут строить заговоры и планировать схемы, могут устраивать поджоги, в конце концов они могут действовать так, словно весь мир был их сценой. Они могут пить вино, хихикая, пьяно шатаясь и хватаясь друг за друга, и говорить о том, что сделают с деньгами, на что их пустят, от каких врагов собираются избавиться. Вспомнят обо всех подлых схемах, которые они осуществили в прошлом вместе либо в одиночку. Два сапога пара. И он должен отдать ей должное… Даже если она ребенок в теле взрослого и даже если она выглядит намного моложе своих лет… Эта сука знала, как выжить. Но ему не нравилось слишком долго о ней думать. Это слишком сильно отражалось на его собственном «Я»… И это было тем, чему он действительно не хотел противостоять, большое спасибо.***
Иногда воспоминания о ней были настолько тусклыми, что он едва мог вызвать в воображении ее образ. Она была кем-то, кто всегда, казалось бы, присутствовал в его мыслях, прячась в тени и не собираясь уходить… Воспоминания о ней были чем-то, наполненным пылью и слабым утренним светом, подобно едва держащимся нитям старого одеяла, которое с годами расходится по швам. Ее образ со шпилькой во рту, когда она переплетала свои волосы. Образ ее глаз, сверкающих поверх книги из-под очков и ловящих его взгляд, прежде чем снова исчезнуть в своем собственном мире тишины. Они были молоды… Но чувствовали себя намного старше и думали, что знают все секреты вселенной. Думали, что знают об этом мире все. Что все будет так, как они того пожелают. Она изучала литературу, он театр. И в минуты раннего рассвета они шептали друг другу секреты, завернутые в одеяло и окутанные нежными объятиями друг друга, где никто другой не сможет их найти… Она призналась, что сочувствует своим братьям-идеалистам, которые наивно полагают, что смогут сделать мир лучше и верят, что хорошие люди будут вознаграждены, а плохие понесут наказание. Иногда сказки сбываются. Он жаловался ей на своих родителей, которые ожидали, что он пойдет по их стопам и станет их маленьким клоном: пьющим, ненавидящим и замышляющим против любого, кто не был на их стороне. Он не знал, почему они решили, что любят друг друга. У них не было ничего общего. Она была красивой и умной, а он неряшливым и претенциозным. Он знал это. Он знал, что она находилась за много световых лет от его лиги… Знал, что она могла, что ей нужно найти другого человека, который будет любить и беречь ее. Человека, вместе с которым она сможет читать в небольшой библиотеке. Кого-нибудь тихого, а не чрезмерно шумного, как он. Она заслуживает кого-то лучшего. Она такая умная… Такая красивая… И спустя годы после ее ухода эти воспоминания испортятся чем-то грязным, гнусным и мерзким. Испортятся этой подавляющей обидой в его груди, которая с годами становилась все больше и темнее и в итоге стала огромной, мощной и подавляющей. Она считала себя такой умной… Считала, что лучше его… Считала его монстром… Ты помнишь? Помнишь? Она сидела за чашкой чая в своем любимом маленьком кафе, поглощенная утренней газетой. Он пришел в потрепанном костюме, измученный и уставший после долгих репетиций. Она улыбнулась и сказала: — Понятия не имею, почему ты все еще не сообщил мне название пьесы. Потому что ты не найдешь ее впечатляющей. Ты сочтешь ее глупой, я знаю… — О, ничего особенного, дорогая, всего лишь старые добрые Джомео и Рульетта… Она слегка улыбнулась слабой шутке поверх ободка чашки, наблюдая, как он садится напротив нее. — Я всегда интерпретировала эту пьесу таким образом, каким, я думаю, не должна была интерпретировать. Он нахмурился, не совсем уверенный, к чему она клонит. — Что ты имеешь в виду? Он наблюдал за тем, как она поправила очки на носу своим длинным тонким пальцем, прежде чем убрать газету. — Ну, большинство людей говорят, что это самая романтическая пьеса из когда-либо написанных, верно? Э. воспринимает все, как ребенок… — Э. слегка глуповата, не так ли? — На самом деле она очень мила, если дать ей шанс… — Она так же сладка, как и твой чай, любимая? — О, замолчи. Они засмеялись; и он отпил бренди из фляги, которая лежала в кармане его костюма, а она в свою очередь сделала вид, что ничего не заметила. — Так как же ты интерпретировала самую романтическую пьесу из когда-либо написанных, о великая и мудрая? — Ну, если быть абсолютно честной, то я сочла ее довольно циничной… — Как так? Она заправила за ухо лезшую в глаза непослушную прядь волос. — Видимо, молодая любовь не имеет никакого значения, когда ты вкладываешь все в грандиозную схему вещей, потому что в конце концов ненависть разорвет тебя на две разные стороны общества. — Тебе не кажется, что это довольно мрачновато? Ее брови сошлись вместе, прежде чем она сложила одну бледную руку поверх другой на коленях. — Такова жизнь. Он мог видеть, как она отступает в мир собственных мыслей, аккуратно складывая их в воображаемый шкаф или комод. — Напротив, — быстро вмешался он, желая продолжить их небольшую дискуссию, пока она снова не затерялась в своих мыслях. — Я думаю, это доказывает то, что любовь может преодолеть раскол и объединить две враждующие стороны. — Довольно сентиментально, не правда ли? — возразила она без эмоций. Казалось, что она все еще потеряна в своем обширном и бурном уме. — Ну, в пьесе Монтекки и Капулетти решили закончить вражду после смерти своих детей… — Но если хорошенько подумать, то можно прийти к выводу, что нечто подобное может произойти только лишь в сказках… — И это факт? Она остановилась на несколько секунд, слегка сжав губы от раздумий. — Думаю, это всего лишь мое пессимистическое мнение, — ответила она легкомысленно, вытирая губы салфеткой. — Но если серьезно… Двое влюбленных по обе стороны войны не решат всех проблем, просто умерев в романтических объятиях друг друга. Они станут всего лишь жертвами войны, а мир продолжит существовать, как и раньше. Людям гораздо легче вернуться к привычной рутине ненависти, а затем подняться на новую, более сложную ступень понимания. Возможно в реальном мире пару людей поскорбели бы по этим умершим детям, а затем забыли бы про них и продолжили жить дальше. Он обнаружил, что очень тихо вторит ее словам, и она тут же взглянула на него из-под линз своих очков, словно внезапно осознав смысл сказанного. Она снова опустила глаза, и кровь прилила к ее щекам, из-за чего его желудок сделал сальто. — Ну, я не согласен, — сказал он просто и упрямо, не желая сдаваться. — И знаешь, я докажу тебе, что ты ошибаешься. Она вопросительно нахмурилась. — И как ты докажешь это мне, старой неромантичной ведьме? Покажешь, как поцелуй истинной любви может спасти мир? Ты сейчас звучишь прямо как Э. … Он послал ей кривую улыбку, постукивая костлявыми пальцами по столу. — Помяни мое слово… Однажды я докажу, что ты ошибаешься, и тебе лучше не отпускать меня… — До конца своих дней? — В точку, моя дорогая. Некоторое время они сидели молча. Она с небольшой недоверчивой улыбкой на лице смотрела в свою пустую чашку. Он смотрел на свою флягу с бренди, не зная, сделать глоток или же нет, прежде чем убрать ее обратно в карман своего костюма. — Ты знал, что в пьесе Джульетте тринадцать лет? — произнесла она наконец гораздо более легким тоном. Будто она, как и он, тем самым заталкивала их предыдущий разговор вглубь своего сознания. — Конечно знал… — И ты, конечно же, возьмешь на главную роль… — проговорила она с коварной улыбкой. — Ты слишком хорошо меня знаешь, верно? — ухмыльнулся он в ответ. — Итак, ты планируешь найти тринадцатилетнюю девочку, чтобы жениться на ней в своей пьесе? Она всегда удивляла его своим загадочным, извращенным чувством юмора. Она часто говорила, что он единственный, кто оценил его. — Я не согласен на второе место, дорогая, — он откинулся на стуле, приподняв бровь. — Либо ты всецело отдаешься своему делу, либо бросаешь это бесполезное занятие. Она непроизвольно усмехнулась. — Это совсем не смешно, — произнесла она притворно суровым тоном. — Тогда почему ты смеешься? Он поднес руку к ее лицу и заправил выбившуюся прядь волос ей за ухо, а затем наклонился, чтобы поцеловать ее. И в тот момент ему показалось, что будущее может быть неопределенным. Он не знал, будут они завтра вместе или нет… Но это не имело значения. Больше ничего не имело значения. Он отчаянно хотел запомнить ее такой: сидящей за небольшим столиком в небольшом кафе с небольшой улыбкой на лице и покрасневшими щеками. Он хотел держать эту память как можно ближе к груди, чтобы она не скомкалась, не потрепалась и не порвалась как остальные. И может это звучит по-детски… Но он не хотел вспоминать никого, кроме нее. Когда она любила и была только его. Не ее — женщину с большими грустными глазами, стоящую в театральном фойе в окружении своих братьев, сбившихся в скорбную маленькую кучку, когда вдали мелькали огни скорой помощи и гудели полицейские сирены. Когда они поняли, что уже ничего не будет как прежде… Когда он понял, что она выбрала свою сторону. А он выбрал свою. И им обоим придется постараться, чтобы выжить в этом мире в одиночку. На своих разных сторонах раскола, который разрушил так много жизней, домов и семей. И нет пути назад. Но она пронесет его слова сквозь года. И когда-нибудь наступит тот день, когда они поймут, действительно ли в их силах спасти мир, когда нахлынет прилив, чтобы смыть последние нити их жизней, их воспоминания и всех, кого они когда-либо любили, в океан времени. Пока не будет записано последнее слово и их история не завершится, и тогда большие красные занавески медленно опустятся вниз.