Бесстыжая

      Больше всего в жизни Гермиона Грейнджер хотела отделаться от одной навязчивой идеи, которая никак не отпускала ее. Однажды в прошлом, когда она была студенткой и все, что занимало ее подростковые мысли, было связано с расшифровкой Древних Рун или задачами по трансфигурированию зубочистки в иголку, она укладывалась в постель глубоко заполночь, погруженная полностью в свои размышления. Однако теперь, она отдала бы все что угодно, лишь бы прервать свой мыслительный процесс на одну ночь. Потому что всякий раз, закрывая свои глаза, она видела ее. Долорес Джейн Амбридж. Имя вторило гулким эхом в ее голове, словно жуткая мелодия из фильмов ужасов. В глубине души она не желала знать эту женщину, чтобы никогда не встречаться с ней в аудитории, не ходить с ней в самую чащу Запретного леса… …или вновь увидеть ее в Министерстве Магии… …Пожалуй, именно этот отпечаток в своей памяти девушка отчаянно пыталась стереть. Конечно, она была тщательно замаскирована, преобразовавшись под Оборотным зельем в Муфальду Хопкинс, но это не имело никакого значения, поскольку ее ощущения были реальными. Гермиона чувствовала скользнувшее прикосновение по своей руке, когда Амбридж посмотрела в ее глаза и сладко пропела своим бархатным, медовым голоском: — Муфальда, — и всякий раз при обращении, Гермиона хотела, чтобы она назвала ее иначе, чтобы ее настоящее имя слетело с губ ее бывшей профессорши. Эти мысли казались ей отвратительными. Оттого, как мучительно тянуло низ живота: нет, она не должна думать о Долорес Амбридж в подобном контексте! Теперь Гермиона чувствовала себя совершенно глупо. Ей сделалось ужасно стыдно нарушать эти простые неписанные правила, ведь именно Амбридж являлась той женщиной, к которой Гермиона по праву обязана питать дикую ненависть. И у этой ненависти были все основания: Амбридж пытала Гарри кровавым пером, организовала Комиссию по учету маггловских выродков… …но сейчас Гермиона сидела за пределами общей палатки, а Гарри и Рон находились внутри убежища и не могли догадываться о ее непотребных ночных желаниях, о тех образах, всплывающих в сознание такими картинками, что заставили бы даже Риту Скитер покраснеть. Вдоль позвоночника Гермионы пробежала легкая дрожь, не имеющая никакого отношения к уличной прохладе. Ее воображение обрисовало комнату в теплом свете свечей, мягкую плюшевую постель с греховно шелковыми простынями… и, конечно же, поверх всего этого фэнтезийного пирога, — Долорес Амбридж, ждущую ее на кровати… — Ох, — подскочила Гермиона, ее рука уже лежала на поясе джинсов. Нет, нет, нет, нет… нет! Не здесь, с Роном и Гарри всего в нескольких шагах от нее… никогда! Вздрогнув, она обняла себя руками. Вероятно, она слишком безнадежный романтик. Светлая спальня с шелковым постельным бельем? Это ужасающе… мило. Да еще учитывая женщину, которой бредила Гермиона… Она отказалась признаться себе в этом, пытаясь очистить свою голову от порочных мыслей, но все пустые попытки отрицания вызвали лишь новые образы. Закрывая глаза, Гермиона видела себя прижатой к стене в коридоре Министерства магии, стоящую напротив Долорес Амбридж, впивающуюся в ее шею тонкими, розовыми губами в обманчиво нежных поцелуях… …Рука Гермионы снова переместилась на пояс ее джинсов, на сей раз пальцы ловко расстегнули пуговицу и дернули молнию застежки, пальцы свободной руки просто зарылись ногтями во влажную почву… …и теперь эти губы она терпела на своем теле, чужой язык с жадным азартом изучал рот молодой девушки… …пальцы Гермионы прижались сквозь трусики к горячим складкам плоти, пульсирующим нервными окончаниями и жаждущим ощутить нечто большее… однако, несмотря на болезненную необходимость интимного облегчения Гермиона Грейнджер не считала это правильным, она никогда не удовлетворяла себя таким образом. Она была образцовой студенткой, старостой в Хогвартсе, разумеется, она не одобряла столь постыдного, самоуничижительного поведения… …но горячий язык, искусно исследовавший ее рот, вызывал восхитительные покалывания между ног, заставляя отзываться на ласку самые недоступные места… «Нет» — прошипела Гермиона, пытаясь отбросить свои подсознательные «творения». «А теперь слушай сюда, Гермиона Джин Грейнджер, «о, замечательно, она уже начала разговаривать сама с собой: «Я не допущу и мысли о том, что можно вытворять такие вещи». Но рука ее, казалось, двигалась к промежности против ее воли. Действительно ли это так непростительно глупо? Никто никогда не раскроет ее маленького секрета. В какой-то момент одно предположение уничтожало ее, что если достаточно мерзкий секрет будет знать она, это должно быть принципиальным поводом, чтобы остановиться. Только ее пальцы уже скользнули в трусики и она вздрогнула, чувствуя влажные последствия своих чудовищных мыслей. Она вошла внутрь слишком глубоко… …в нее протискивались ледяные пальцы, а над ухом послышался тошнотворно изнеженный шепоток: «Ублажаешь себя, грязнокровка?» …Гермиона выгнула спину, используя свою свободную руку для поддержки, и медленно, но верно подражала действиям, которые (она едва могла признать это имя) Амбридж начинала вместе с ней… …эти пальцы лавировали внутри ее лона, двигаясь с таким неподдельным умением, что Гермиона даже немного завидовала чужому мастерству. Другая рука ненавистной женщины сжала грудь Гермионы, вновь послышался шепот: «Ты ужасно непослушная, бесстыжая девчонка». …и это было правдой… …Гермиона закусила нижнюю губу, с болью вытягивая еще небольшое количество влаги из промежности, напоминающей кровь. Она чувствовала, как через ее тело проходят импульсы, сплетаясь в одном сыром и сокровенном месте, как неустанно пульсирует ее дырочка, а внутри все беспрестанно сокращается и объединяется в одной точке. По всей видимости, невинность не имела для нее особого значения. А, ведь должна была, полагала она, если, конечно, это только она…а не эти мысли!.. …еще один елейный шепот в ухо: «Скажи мое имя, грязнокровка», — Гермиона извивалась, вздрагивала от прикосновений заместительницы Министра. «Скажи, ну же», — она поглаживала Гермиону в нужном месте, и губы девушки хватали воздух, когда она задыхалась от удовольствия: она была близко там, так удивительно реально… …Гермиона изо всех сил старалась держать свое дыхание под контролем. Ее сердце тяжело стучало в груди, а глаза закрывались в наслаждении, но она все еще сохраняла достаточно здравомыслия, чтобы не повышать голос. Рон и Гарри… …«Ты моя, грязнокровка, скажи мне», — ее движения замедлились, она едва касалась Гермионы: «Ты нуждаешься во мне сейчас?» — Ответ Гермионы был едва слышен; «Да», «Что да», «Да, я нуждаюсь в тебе… о, Боже…» — Она напряглась всеми внутренностями, мышцы ее промежности плотно сжались вокруг пальцев другой женщины. «Ах, пока ты не произнесешь мое имя…» …Гермиона снова зарылась ногтями в землю, отчаянно пытаясь перенаправить какое-то избыточное волнение невербальным способом. Ей хотелось кричать от чрезмерного возбуждения, кричать женщине, которую она хотела сейчас больше всего на свете… …Гермиона извивалась, умоляя взрослую женщину позволить ей кончить. «Скажи это, грязнокровка… Гермиона». Гермиона посмотрела ей в глаза и открыла рот, чтобы говорить, и в качестве снисходительной награды другая женщина совершила несколько скручивающих жестов пальцами внутри нее. «Долорес» — ахнула Гермиона, тяжело дышала и отчаянно маневрируя собственными пальцами, сжимая и разжимая свою плоть, чтобы головокружительное удовольствие продолжалось как можно дольше. Наконец, покалывание и тяжесть изнутри мало-помалу стихли, и у Гермионы не осталось ничего, кроме чувства острого стыда, такого, что она за всю жизнь не испытывала. Она прислонилась к стене палатки, одной рукой подняла рубашку, а другой спустила свои трусики, вытащила их и засунула в карман своей мантии, подавляя желание заплакать. Разве могла Долорес Амбридж каким-либо ментальным путем пробиться в ее фантазии, преследуя свои интересы? Ну, строго говоря, Гермиона все ставила под сомнения, но, тем не менее… — Гермиона? Она подскочила. Гарри стоял рядом с ней с обеспокоенным выражением лица. — Д-да? — голос Гермионы все еще проявлял признаки одышки. — Ты в порядке? Я думал, что слышал, как ты… — Я просто… увидела паука. Гарри не стал напирать с вопросами, хотя было ясно, что ответ его не убедил. Пожав плечами и улыбнувшись, Гарри вернулся в палатку, оставив Гермиону наедине с ее позором. Она взглянула на свои расстегнутые джинсы и тихо прокляла себя. Теперь Гарри подумает, будто она фантазировала о Яксли. Ну, это было бы, по крайней мере, менее оскорбительным, чем ее фантазии о Долорес Амбридж. Вздохнув, Гермиона подсунула ноги к груди (убедившись, что молния и пуговка джинсов уже застегнуты) и обняла колени руками. Она посмотрела на звездное небо и заключила с грустным сухим всхлипом, что она, как сказала бы Амбридж; «Негодная бесстыжая девчонка»