Останься

      Клаус Майклсон. Тысячелетний вампир, первородный гибрид, «Большой Страшный Волк», валялся в подземелье Марселя, которого некогда он считал своим сыном. Невыносимая боль, вызванная клинком Папы Тунды, лижущим огнём растекалась по венам, терзая сердце, бьющееся вот уже тысячу лет, сжимало мышцы и мешало здраво мыслить. Но Клаус уже не хотел думать. Пять лет, пять долгих, мучительно бесконечных лет он провёл здесь, в заколдованном Винсентом круге Зверя. В те редкие, почти неуловимые моменты, проведённые без кинжала в груди, гибрид видел лишь лицо Марселя. Жизнь, которая была до заключения, казалась ему призрачной, будто выдуманной ради успокоения души. Просветы между болью были редкими и короткими: Жерар только приносил на половину выпитый пакет с кровью. В остальное время Клаус лишь боролся. Боролся со страхами, с жаждой и болью. Однако, сейчас у него не было сил на битву, исход которой уже предрешен. В такие моменты первородный забывался; видел Ребекку, залитую лучами солнца, Элайджу в новом костюме, свою дочь... Всех, кого любил. Все были сияющие, будто дождавшиеся своего счастья. Кроме неё. Камилла не улыбалась. Её глаза были полны сочувствия и неземной теплоты, от которой Майклсона охватывало сковывающее чувство грусти, и он не мог выдержать это. Потому белокурый ангел, сошедший с небес для разделения его боли, терялся в омуте воспоминаний. Клаусу так было проще. Привычнее. Злость была заложена в его сердце отцом, оно было знакомым и уже пройденным. Камилла вызывала грусть, ещё более сильную грусть и желание раствориться в отчаянии. В её смерти виноват лишь он, эгоистичное, избалованное страхом окружающих чудовище, лишь Клаус виновен в гибели этой женщины. Камилла помогала ему встать на ноги, стать лучше, потянуться к исцеляющему свету. А чем отплатил он? Мучительной смертью и билетом в бесконечную пустоту? В поедании самого себя пролетали дни. Не было ни утешения, ни просвета, лишь борьба-борьба-борьба. И Клаус уже начал забывать о существовании другой жизни, как однажды, будто очнувшись после долгого сна, он не увидел женщину, погибшую на его глазах. Камилла застыла у стены, разглядывая его смеющимися глазами. Что-то в ней было не так; иллюзорная, почти не существующая, не живая, она стояла, изучая его взглядом двух зелёных глаз. И Клаус, чей мозг отказывался воспринимать информацию, вдруг осознал, как он скучал по ней. Кажется, Ками поняла это: насмешливая улыбка смягчилась, потеплела. Она приблизилась и, присев рядом, потрепала его и так взъерошенные волосы. Майклсон молча изучал её непонимающим взглядом. Он был в том, состоянии, когда грани реальности и фантазии уже стерлись, и он уже не знал, что думать. —«Привет, Клаус», «А, привет, Камилла. Знаешь я тут валяюсь с кинжалом в груди уже пять лет», «Правда? Ах, как неловко вышло! Ну ничего, ты сможешь выбраться от сюда». Как-то так мы должны были поздороваться, — с нотками снисходительности, переходящей в ласковое сопереживание говорит Ками, и первородный, очарованный переливами её изумрудных глаз, продолжал смотреть на девушку в тишине. О'Коннелл, прекратив попытки расшевелить гибрида, села ближе к нему. Клаус почувствовал прикосновение её плеча, ощутил запах её волос, практически невесомый, но такой родной, такой знакомый... Неужели он сошёл с ума? — Что ты здесь делаешь, Камилла? — негромко спросил древний, поворачиваюсь к ней в профиль. В её глазах вальсировали смешинки, которых он прежде не видел. Залюбовавшись чёткими, будто точеными контурами её лица, обрамленного бархатом пепельных волос, Майклсон даже забыл про боль, терзающую его целую вечность. Ками была само спокойствие, грациозное и чуть насмешливое. Качнув головой, она вновь расплылась в ласковой улыбке, которая вызвала у вампира чувство давно забытого тепла. Тепла?.. — Ну, вообще-то, я здесь для того, чтобы убедить тебя преодолеть свою боль и вырваться отсюда, но... — девушка сделала паузу и вновь посмотрела на гибрида. — Ты слишком слаб. Но ничего, я подожду... Внезапно картинка окружающей действительности стала расплываться. Цвета смешались в чёрно-белую мозаику, эхом отзывались её последние слова... Последним, что запомнил Клаус, стала эта насмешливо-ласковая улыбка, застывшая на её лице.