Странные встречи и теплые объятия

Все вокруг суетятся. Сражаются, кричат, бесконечно что-то кому-то докладывают, бегут куда-то в спешке, смотрят огромными бессонными глазами и иногда останавливаются, словно забыли, куда и зачем шли. Мир сбился с привычного ритма, сошел с рельсов и закружился в танце, словно метель. Это плохо, наверное, но вместе с тем и увлекательно, как игра, в которой может случиться все, что угодно. Иногда Сайко кажется, что она и попала в одну из них, фантасмагорически сумасшедшую, жуткую, но обязанную непременно закончиться хорошо. Вопреки всем плохим прогнозам и царящей вокруг неразберихе Сайко надеется. Они не расходятся по домам: ночуют в Управлении, в палатках или на дежурствах. Все где-то рядом, чтобы в случае тревоги быстро собраться и сделать все, что от них зависит. Сбившееся время течет неравномерно. — Столовая там. — Сайко, еще толком не разлепив глаза, показывает направление растерянному незнакомцу, явно не знающему, куда идти, а после, приглядевшись, признает в нем гуля и смущается. — Вам куда? Инвентарь в подвале, а туалет вон там — прямо, потом налево и по указателю. Гули смотрят на них с опаской, будто постоянно ждут подвоха. Сайко им улыбается и старается разговаривать подчеркнуто дружелюбно. На самом деле ей любопытно и хочется подружиться с кем-то, она искренне считает, что Маман не стал бы водиться со скверными гулями и что такие не помогали бы им, а значит, можно не бояться удара в спину. Ури с ней не согласен. Он говорит: «Это все временно, ты понимаешь, Йонебаяши? Если окажешься к ним слишком близко, когда перемирие закончится, будет больно». Сайко не верит. Такие вещи просто не могут быть временными. Слишком это несправедливо. Она думает, что в глубине души Ури тоже не хочет, чтобы все стало как раньше. Он ведь наверняка понимает: они туда не вместятся, они выросли из своего «раньше», как из детской одежды. Они изменились, но желание вернуться домой по-прежнему сильнее всего на свете. Ури молчит об этом. Как молчит о том, что случилось в бетонных стенах недостроенного дома, где гуль Донато Порпора сводил его с ума, о директоре Вашу и о смерти Куроивы-сана. Ури слишком о многом молчит, и Сайко остается только надеяться, что рано или поздно он сможет заговорить, и тогда она окажется рядом. Как-то вечером они проходят мимо булочной, где работала Куроива Йорико, и Сайко не может удержаться от того, чтобы подергать ручку стеклянной двери. Фонари поблизости разбиты, и в вечернем полумраке за грязной витриной ничего не разобрать. Дверь ожидаемо не поддается, и по слою пыли на ней становится понятно, что здесь давно уже никого не было. Около месяца назад в булочной пахло свежей выпечкой, счастливая девушка с выбившейся из косынки светлой прядью стала невестой Такеоми-Воина, и все они предвкушали веселое торжество. Где сейчас Йорико и ее муж, Сайко не знает. Может, их и вовсе нет в живых. — Йонебаяши? — Ури протягивает руку, и Сайко кажется, что он вот-вот ее коснется, но он словно спохватывается и поспешно отдергивает ладонь. Ничего страшного. Главное — он хотел. — Она жива, — говорит Ури уверенно. — Девчонка из булочной. Она с Куроивой, а уж он не оставит ее в беде. Сайко улыбается, делая вид, что поверила. Если бы все было так просто. В коридорах Управления она натыкается на Акиру-сан и Флоппи и чувствует при виде них одновременно радость, вину и почему-то стыд. Акира-сан едва ли не впервые на памяти Сайко выглядит растерянной, а еще очень-очень юной. Она ни с кем почти не разговаривает, будто не знает, кому теперь можно доверять, и иногда бессознательно сжимает руку гуля рядом с собой, словно боится, что он может исчезнуть. В такие моменты Сайко, краснея, отводит глаза, как от зрелища слишком личного и недозволенного. Ей хочется подойти к ним, что-то сказать, а может и обнять, но отчего-то неловко. Флоппи, Амона Котаро, в Управлении знают все, кроме новичков, и приветствуют, как своего. Сайко рассказали: он следователь и герой, и еще он погиб около четырех лет назад, а теперь вот чудом вернулся. В Управлении словно бы не догадываются, какого рода было это «чудо», да теперь и не до того: им нужна любая помощь. У Сайко щемит в груди при мысли, что там, на острове, они убивали не чудовище, а следователя, попавшего в беду. Такого же, как Ури. Такого же, как Маман. Оказалось, этот мир устроен так, что беда может произойти с каждым. Акира-сан сама окликает Сайко, когда та проходит мимо них с Флоппи, пытаясь слиться со стеной. Она задает вопросы о самочувствии Сайко, о других куинксах, будто между ними все как раньше и нет ничего, на что ей стоило бы сердиться или обижаться. — Хочешь горячего чаю, Йонебаяши? — неожиданно спрашивает Акира-сан. — Мы ночуем внизу, в палаточном лагере, можешь зайти через час, мы угостим. Она так естественно это предлагает и так просто произносит «мы», словно в этом нет ничего необычного, что Сайко, смешавшись, мямлит в ответ что-то нечленораздельное и убегает. — Акира-сан позвала меня в гости, — сообщает она Ури спустя полчаса, собирая в рюкзак все вкусности, что смогла у себя найти. Он смотрит на нее внимательно, слегка прищурившись, но, кажется, без осуждения. — Ты для кого это набираешь? — спрашивает он чуть насмешливо, кивая на набитый рюкзак. — Акира-сан сладкое не ест. — «А гуль — тем более», — остается несказанным, но висящим в воздухе. Сайко смущается, но лишь совсем немного. — Для себя конечно, Ури, — смеется она и подначивает: — И для тебя, если захочешь пойти со мной. Ури только молча качает головой. Конечно же, он никуда не пойдет. «Потому что когда перемирие закончится, нам придется убить их, Йонебаяши, ты ведь понимаешь? Даже если будет больно». «Глупый, — думает Сайко с состраданием и едва скрываемой нежностью, — разве ты веришь в это? Разве ты сам в это веришь?» В палатке Акиры-сан, освещаемой теплым светом фонаря, густо и пряно пахнет травами, а еще немного — кофе. Голоса смолкают при появлении Сайко, и ей немного неловко, что нарушила чужой разговор, поэтому сразу же после приветствия она выкладывает на стол полпачки печенья, упаковку кексов и начатую шоколадку — словно бы извиняясь за вторжение. Флоппи провожает каждое ее движение расширившимся взглядом и нервно сглатывает. От внезапной догадки вся кровь приливает к лицу Сайко, а ноги отказываются держать, так что она растекается на стуле, закрывшись ладонями. Кажется, вечер не может стать более неловким. А потом Акира-сан протягивает ей чашку с дымящимся травяным чаем, и Сайко видит, что гуль улыбается, ободряюще и чуть виновато. Он говорит, кивая на сладости: — Не волнуйся, это… было очень давно. Я уже привык без них обходиться. Он протягивает руку, до самых пальцев обмотанную бинтами, и представляется: — Амон Котаро. Только имя — ничего больше. Сайко знает теперь, что посмертно его повысили до звания следователя особого класса. Но раз он жив, это, наверное, не считается. Ее ладонь утопает в его, большой и теплой даже сквозь бинты, и Сайко чувствует, что отчего-то снова краснеет. — Йонебаяши Сайко, — произносит она тихо, и гуль серьезно кивает. Пожатие у него мягкое, осторожное, словно он боится ненароком навредить ей. Сайко мысленно фыркает: не так-то это было бы просто. Места в палатке немного: Сайко занимает единственный стул, и Акира-сан садится рядом с Флоппи на кровать, вплотную, чтобы быть поближе к небольшому походному столу. Сайко утыкается носом в чашку и глотает обжигающий душистый чай, пока Акира-сан разливает напитки из разных термосов себе и Амону Котаро. Все трое молча пьют, и Сайко кажется, что они ждут от нее каких-то слов, а в голову как назло не приходит ничего умного и правильного. Флоппи, Амон Котаро, говорит: — Я рад, что мы все-таки познакомились, Йонебаяши. Не думал уже, что доведется. Сердце у Сайко падает на мгновение, но, взглянув в его обеспокоенное лицо, она понимает, что это не упрек — скорее, неловкая попытка начать разговор. От мысли, что никто здесь, наверное, не знает, как быть, ей почему-то становится легче. «Это не моя заслуга, — думает она с грустью, — совсем не моя. Я убивала тебя всерьез». Она произносит, чуть помедлив, но совершенно искренне: — Я тоже. Я так рада, что вы оба живы и что пришли сюда… «Пусть лучше будут на виду, чем прячутся по подворотням и замышляют что-то. — Услышала она сегодня во время завтрака из-за соседнего столика. — Так будет сподручнее, если вдруг…» Сайко не думает о «вдруг». Она больше не хочет никого убивать. — А другой? — спрашивает она, вспомнив. — Был еще один с вами, Оул. С ним… все в порядке, надеюсь? Акира-сан со стуком ставит чашку на стол, а Амон Котаро шумно вздыхает, и Сайко понимает, что снова ошиблась. — Мы его найдем, — Флоппи словно оправдывается, но не перед ней, и Сайко кажется, что этот разговор происходит между ними не впервые. — Обязательно найдем, как только станет чуть легче. — Пустое, — отмахивается Акира-сан в сердцах. — Он снова сбежит, даже если найдем. Потому что он идиот. Всегда был идиотом. — Акира… — Амон Котаро кладет забинтованную руку поверх ее ладони и слегка сжимает, а Акира-сан, суровая Акира-сан, от которой не дождешься нежностей, на секунду прикрыв глаза, склоняет голову к его плечу. Тревожная складка на ее лбу медленно разглаживается. — Я уверена, что он жив, — громко шепчет Сайко, чтобы напомнить о своем присутствии, а после надкусывает печенье. — Они все найдутся однажды. Все, кто потерялся. Вы ведь нашлись. Она думает сразу о многих: о Маман, спящем внутри огромного монстра, о Муччан, отдалившемся от них, о следователях, потерявших направление и ориентир. Амон Котаро улыбается неопределенно, а Акира-сан устало качает головой. Сайко спрашивает: — Вы сердитесь? На меня, на командира и… остальных? — Она знает, что это наивный вопрос, на который вряд ли ответят честно. А даже если и да — что делать с этой честностью? Каждый из них защищал тех, кого считал своими, и повторись история вновь, ничего бы не изменилось, наверное. Акира-сан сжимает губы в тонкую полосу, а взгляд Амона Котаро делается открытым и беспомощным. Словно ему кинули мяч, а он не успел приготовить руки, чтобы поймать его или отбросить. Сайко перестает хрустеть печеньем и смотрит на них выжидающе. — Мы все делали то, что должны были. Себе и другим, — говорит он тихо, словно взвешивая каждое слово. — На это нельзя сердиться. — А потом твердо добавляет: — Но вашему другу не следовало трогать Акиру. Это не исполнение закона было, а произвол. Сайко кивает, а Акира-сан вдруг произносит взволнованно: — Это удивительное чувство, Йонебаяши. Когда в один миг становишься врагом и твоя жизнь ничего больше не стоит. Невольно задумываешься о природе человеческих связей. О чем-то важном, что было упущено за исполнением долга. Это не гнев, не обида — совсем другое. Может, разочарование? И еще — одиночество. Перед лицом Сайко — темная столешница с тонкой бороздкой царапины, а взгляд Акиры-сан все равно прожигает насквозь. Она думает: «Дело не в долге или предательстве. Дело всегда в любви. Просто оказалось, что мы любили вас меньше, чем вы того заслуживаете. Просто оказалось, что мы выбрали не вас. Не было в этом ничего правильного или справедливого. Только привязанность и страх потери». — Простите, — шепчет Сайко, не веря, что можно что-то исправить один словом. Стул вместе с ней вдруг разворачивают, и она утыкается пылающим лицом в грудь Акиры-сан, а теплые ладони смыкаются у нее за спиной. Сайко почти не дышит, потому что ласка Акиры-сан внезапнее схода лавины, удивительнее снега весной. Ее объятия пахнут травяным чаем, бинтами и немного — металлом, и когда она касается губами волос Сайко, это надламывает что-то внутри, как тонкую ветку. «Мамочка, — рвется откуда-то из глубины иррациональное и неуместное, — я здесь, мама. Я люблю тебя». Сайко глотает слезы и зарывается носом в мягкий шерстяной свитер Акиры-сан, у которой нет ничего общего с мамой, Акиры-сан, которая старше Сайко всего на четыре года и сама такая же девчонка-сирота, без дома и семьи. Акира-сан молчит, но ее объятия говорят больше слов. «Это то, что нам придется делать, — думает Сайко, — просить прощения и прощать. Всем, кто здесь выживет. И тебе тоже, командир». — Мы все еще можем что-то изменить. — Голос Амона Котаро доносится до нее словно через слой ваты. — Услышать друг друга. По крайней мере, я и Акира всегда будем рады видеть тебя… и твоих друзей тоже. — Это тяжело, — произносит Акира-сан, отстраняясь, — переступать через обиды. Но жить с ними еще тяжелее. — Я знаю. — Сайко улыбается, хотя глаза все еще жжет. — Вы ведь придете к нам, когда все закончится? Она думает: «Ури это не понравится, но ему придется смириться. Иногда, чтобы вылечить человека, нужно сделать ему больно». — Но… — Лицо Амона Котаро в растерянности делается таким потешным, что Сайко еле удерживается от того, чтобы прыснуть. Даже в полумраке она видит, как он краснеет. — Я хочу вас познакомить, — говорит она, не чувствуя никакой уверенности в своей задумке. — По-настоящему, не как в тот раз. Мне почему-то кажется, вам с командиром будет о чем поговорить. Той ночью, погружаясь в краткий желанный сон, словно летя вниз на огромных качелях, Сайко вспоминает горькую нежность объятий Акиры, теплое пожатие большой ладони и улыбку Ури, полную мягкой снисходительности и еще чего-то совершенно нового, потаенного, похожего на маленькое окно в крыше комнаты, запертой много лет. Маленькое окно, куда неостановимо проникает свет. Сайко подставляет лицо лучу и, закрывая глаза, верит, что все будет хорошо.