Надежда

      У Л. на костях – одна кожа. Тёмные пятна синяков покрывают запястья, ногти отросли, поломались, гноятся. Длинная глубокая борозда рассекает указательный палец правой руки; Л. периодически отправляет палец в рот, обсасывая жёлтую пыль, осевшую в ране. Только руки болтаются перед взором да клубы жёлтого песка. Она смотрит в землю, снова и снова повторяя одно слово: «надежда». Губы – сухие, воспалённые. Веры нет. Но есть какая-то надежда.       Шёл третий день или третий год – точнее она не знала. Время в пустоши потеряло всякий смысл. Как вымерший зверь, оно маячило на задворках памяти пустым термином.       Л. носила тёмные рваные одежды, будто ведьма из старых сказок. Длинный след тащился за ней, разрезая пространство на две равные половины. Она была похожа на покорёженное дерево: одинокая, старая, кривая, мёртвая. А вокруг всё – жёлтое. Жёлтый пепел сугробами укутывал землю, жёлтая пыль хлопьями танцевала в рассветом мареве. Небо – рваная, выцветшая на солнце клеёнка; через прожжённые дыры пробивался проржавевший жёлтый свет.       «Надежда» – шептала Л., хотя уже точно не знала, на что ей стоит надеяться. Может – на безболезненную смерть.       Жёлтая пыль забивалась в поры, просачивалась через тряпку на лице и оседала в лёгких. Глаза уже не красные, – жёлтые.       Ещё, конечно, хотелось пить.       Где-то под слоем налёта заворочались мысли. Л. когда-то было мало лет, меньше, чем умирает этот мир. Она сидела на коленях у матери, свернувшись котёнком, и дышала ей куда-то в ключицу. Хныкала и просила купить куклу.       Кукла стояла в глубине зала (в одном из многочисленных когда-то магазинов с игрушками), наряженная в пышное красное платье. Подол платья увивали маленькие бутоны роз, сшитые до того искусно, что от одного взгляда ноздри наполнял аромат цветов. Чёрные волосы куклы локонами ложились на узкие фарфоровые плечи. На лбу – полумесяц, кажется, диадема. Л. очень хотела эту куклу. Больше жизни. Тогда – точка концентрации жизненно необходимых потребностей находилась прямиком на стеллаже с куклами. А потом была война, огонь выжег голубой шарик, одарив его болезненным жёлтоватым оттенком, и приоритеты сместились. Теперь – просто вода. Даже если жёлтая.       Л. шла. Вперёд или назад, а может – вверх. Направление не имело значения.       «Надежда» – гулкой тупой болью.       А потом подул ветер. Кто-то учил её: если ветер, значит вода. Не бойся бури, иди в её эпицентр.       Ветер вздымал хлопья пепла, крутил в вихре, залеплял глаза. Не было смысла держать глаза открытыми, перед взором – плотная облупленная стена. Л. шла, потому что – надежда. Конечно, споткнулась.       Руки по локти ушли в жёлтый песок. Л. открыла глаза.       Надежда.       У согнутых, распухших под темной тканью коленей – кукла. Красные бутоны роз вились вокруг фарфорового маленького тела; платье – сотканное из роз. Только запах, почему-то, кислый. Или соленый. А может вообще сладкий. Давно Л. не чувствовала ничего, кроме пепла, давно забыла, что у нее на языке есть вкусовые рецепторы. На языке осел этот вкус.       Точно, она искала куклу. Эпицентр её желания – кукла из «Детского мира». Л. потянулась поднять ее на руки, но ведь что-то всегда не так.       Резко – горло расцарапал заупокойный вой. Надежда – не кукла. Надежда – ее дочь. Наденька.       Ладони погрязли в липких красных розах. Мир разорвался на части.       К. встрепенулся, инстинктивно оборачиваясь в сторону взрыва. Далеко впереди взметнулись клубы пыли, и языки пламени, лизнув линию горизонта, растворились в желтом мареве.       – Блять, – сплюнул К. и встал.       Рядом, на груде походного тряпья, лежал бородатый мужик, лениво играясь с полупустой пластиковой бутылкой. В его когда-то – наверно – тёмной бороде и волосах блестел песок, безо всякой краски преображая мужчину в блондина. Он нехотя взглянул на парня, ставшего из-за ракурса «снизу-вверх» длинным тупым столбом, и спросил:       – Чего вскочил?       – Подорвался похоже кто-то, – К. поморщился и сплюнул снова. – Может помощь нужна.       Бородатый заржал. Смех его оказался скрипом горящего дерева.       – Кому ты собрался помогать, разбросанным по пустоши кускам мяса?       Буря улеглась ближе к вечеру. В сумрачном тумане, поблёскивая живительной влагой, раскинулось красное поле цветов. С возвышенности зрелище это было завораживающим, даже – пьянящим. Прямо из прожжённой земли и пепла росли свежие, живые розы. Сочный насыщенный цвет их не перебивал даже желтый фон извечного пейзажа.       Местные знали эту пустошь и предпочитали любоваться со стороны. На краю даже табличку вбили: «Осторожно, мины!» Но случайный путник каждый раз оказывался до того очарован миражем, что забывал о своих целях и любой предосторожности. Он шёл вперёд, к красным раскидистым кустам роз. Конечно, чтобы тоже стать частью волшебного пейзажа. Навсегда.