***
Сейчас он старше, и в его постели уже другая женщина. Заветные слова лезвием скрытого клинка режут язык, но он молчит. Молчит, зная, одно неосторожное слово — и все исчезнет, растворится, словно и не бывало. Катерина другая. Она наступает на него хищной походкой, скинув платье цвета… Он уже не помнит, каким было то платье. Помнит только, как грациозно двигалась рыжеволосая женщина, как плотно ее белое белье облегало стройное тело. Он боится ей верить. Что-то не дает ему сказать эти слова, останавливает, предупреждает. Ассассин теряется. Темный омут ее глаз затягивает все глубже и глубже, не давая ни секунды на раздумья. «Ti amo, Katerina…» Слова остаются несказанными, одежда — ненужной. Быстро и непринужденно, жестко и жарко, но… Но так до ужаса холодно.***
Седые волосы обязывают изрекать мудрые слова, обдумывать то, что говоришь, и верить в себя. Но мастер-ассассин тяжело дышит, кажется, через раз, и не может отвести от нее взгляда. Сильная и строгая, но такая беззащитная и хрупкая, София лежала перед ним. Разметавшиеся огненные волосы грозили сжечь к чертям все: белизну простыней, дуб кровати и естество и внутренний стержень Эцио Аудиторе да Фиренце. Он прожил долгую жизнь и лишь сейчас осознал, что готов. Готов сказать эти слова обдуманно, веско, не чувствуя настороженности, страха и пульсирующей в висках беспомощности. Он был готов. И со скрипнувшим под его весом матрасом он тихо шепчет ей на ухо про то чувство, что пронес через всю свою долгую жизнь, чувство, разрывающее его изнутри после смерти Кристины, чувство, покрывшееся толстой коркой льда после слов Сфорца. — Ti amo, Sofia. И слышит ответный шепот, дополняемый тихими стонами и медленными осторожными и нежными толчками. «Ti amo, Ezio» — звучит так близко и так далеко, разносится эхом по помещению просторной спальни, выходит за пределы разумного, за пределы его собственного мира. И когда он ложится рядом и кладет руку на ее живот, Эцио чувствует. Чувствует, как их amore толкается внутри нее.