Вспыхни

«…запомни, лучше вспыхнуть и сгореть дотла, чем сохранить тепло и медленно догореть.» Предсмертное письмо Курта Кобейна

      Маленькая мушка рассекает воздух, дребезжа своими крохотными крылышками. Она то висит в воздухе, то рывком уносится в сторону окна. Чуть пожужжав у него и будто бы приглядевшись к чему-то, она устраивает лапки на холодном стекле. Она потирает ими друг о друга и глазами-сетками охватывает пространство.       Окно закрыто, в небольшую щель медленно протекает воздух, которого так мало, но мухе хватает. Очень жарко, а ей всё равно. Кругом суетятся, бегают из стороны в сторону, размахивают руками, рвут волосы на голове и сгрызают ногти вместе с кожей до мяса странные существа, зовущиеся людьми. Не понятно откуда они пришли, зачем здесь и куда денутся после скончания веков, но зачем это знать мухе? И правда незачем… Вот она и не знает ничего о том, как много хотят сказать эти нелепые создания, руководясь своими же столь нелепыми чувствами.       Финальный свисток болезненно режет по ушам, в помещении жарко, повсюду снуют люди. Все и всё здесь говорит, пол скрипуче отзывается на оглушающие удары тяжёлых мячей, резина на кедах визжит в такт шагам, скамейка тихонько волнуется с сидящими на ней запасными и что-то шепчет, когда с неё встают. Они говорят по-особому, без слов, но всё равно слишком понятно, чтобы отрицать их живое участие в настоящей, человеческой жизни. Люди же говорят по-другому. Слышаться крики, возгласы «ура!», «наконец-то!», «вот чёрт!» и назойливое бурчание. Они создали для общения слова, которыми никогда не скажешь того, что нужно — самого важного, как глупо… Буквы загоняют их в рамки, даже сказав несуществующее слово, ты не покидаешь душной камеры азбуки. Так и живёшь, добровольно закрыв себя в клетке. Ещё одна совершенная глупость для упрощения жизни.       Всё шатается и пыхтит под неподъёмным весом всеобщего напряжения и неконтролируемых эмоций, что здесь на каждом шагу. Тут тебе и судьи, кропотливо следящие за счётом и ходом игры, тренеры, как курочки хлопочущие над своими цыплятами — командами, и уж тем более сами игроки, с каждой подачей всё больше и больше теряющие контроль. Бесконечный гул болельщиков изредка перекрикивается восклицаниями только что бегавших по полю баскетболистов. Одни празднуют победу, радостно ликуя, другие держатся максимально достойно, не давая ни малейшего намёка на слабость проигравших, третьим уже наплевать на счёт, ведь их головы, колени, локти, челюсти дают понять, что, возможно, не долго им в спорте осталось. Сегодня ещё один игрок свалился без чувств по середине матча. Добравшись до гостиницы, все стайкой столпились вокруг Алжана и с любопытством и ужасом глазеют через плечи товарищей на его опухшую ногу в придачу с болезненно бледной физиономией. Они застыли в недоумении и безумных догадках. Кто покачивается на мысках, успокаивая нервы, кто, затаив дыхание, ожидает, кто наблюдает за Всеволодом, судорожно пытающимся хоть что-нибудь сделать с покрасневшей ногой. Жар вытянул её и, оперевшись на руки, откинулся назад, тяжело дыша и нашёптывая «я сейчас сдохну». Никто не был готов к тому, что и он свалится с ногами. — Ну как же ты так, Жар? — попробовал Мишико развеять угнетающую атмосферу и перевёл взгляд на Белова. — Всё-таки не Сергей, чтобы с ногами мучиться! — но на неуместную ухмылку (нелепость которой и сам Коркия понимал) Белов ответил лишь болезненным взглядом, который говорил, что лучше бы тот просто молчал. Колени его тоже были не в лучшем состоянии, и такие шуточки он мимо ушей не пропускал. Мишико быстро среагировал на это и, тут же уставившись в пол, замолчал, вновь врастая в общий пейзаж стоящей команды.       Всеволод всё маячил рядом с Алжаном, то и дело доставая что-то новое из аптечки. Жар нервно смотрел в потолок, чтобы не видеть, как в его ногу что-то вкалывают шприцём. Он морщился и пытался не думать о боли. В конце концов Всеволод закончил и принялся забинтовать ногу, параллельно говоря: — Тебе повезло, если не будет осложнения, то считай, всё обошлось, — все внимательно слушали, склонив головы ближе к врачу, будто бы это им ставили диагноз, — но играть ты пока не сможешь, — закрепив бинт так, чтобы он не спадал, Всеволод достал что-то из аптечки и обратился к кучке баскетболистов: — Кто-нибудь, принесите стакан воды, — кто-то вырвался из толпы и выбежал из комнаты, оставив сборную наблюдать за пыхтящим и сдерживающимся, чтобы не выть от боли по всему телу Алжаном. Через минуту Саша вернулся и протянул стакан Севе, тот взял его и дал Жару вместе с какой-то таблеткой. — На, запей, станет хуже — выпей ещё одну, я тебе их на тумбочке оставлю.       Договорив и положив маленькую коробочку, как и было обещано, на небольшой столик у кровати, он обернулся к остальным. — Всё, представление окончено, можете расходиться, — все немного дрогнули от неожиданности и, не возражая, но как-то медленно и будто непонимающе, а только пробуя переварить в сознании всё произошедшее, попятились к выходу. Первым опомнился Сергей и, сделав выпад к двери, хотел было открыть её, но ручка сама опустилась, и в комнату ворвался Гаранжин. Лицо его было покрыто непривычной бледностью, а в глазах блестело искреннее, ничем не прикрытое волнение. Просто и кротко прозвучал вопрос с нотками мольбы: — Где он? — все разом расступились, давая тренеру взглянуть на больного. Гаранжин стремительно подошёл к Алжану, встревоженно посмотрел на него и, не отрывая взгляда, начал узнавать у Всеволода, что с ним. — Ничего серьёзного, но сейчас ему стоит поберечь ногу, чтобы совсем её не убить. Да и общее самочувствие у него не очень, — отвечал врач. — И долго он не сможет играть? — на секунду взглянув на Всеволода, спросил Гаранжин. — Неделю… — чуть помедлив, добавил, — две — максимум. Он должен побольше отдыхать и меньше волноваться, стресс ему сейчас ни к чему. — Хорошо… — сделал паузу тренер и, перейдя на деловой тон, продолжил. — Так, — выпрямившись, обратился он к остальным игрокам, — идите по комнатам, завтра ранняя тренировка, вам надо выспаться, — и проводил каждого взглядом, ожидая, пока все выйдут. Последним ушёл Всеволод, он не хотел оставлять их наедине. — Не напрягайте его, я только что вколол сильное обезболивающее, ему надо прийти в себя, — заключил врач и, бросив последний подозрительный взгляд, которым окинул всех присутствующих, захлопнул за собой дверь.       Наступила тишина. Такая не привычная и пугающая своим минутным спокойствием. Гаранжин подошёл к окну, уткнув руки в бока, и посмотрел на улицу, будто бы хотел удостовериться, что за ними оттуда никто не следит.       Жар не выносил взгляд своего тренера и был рад, что тот наконец оторвался от него. Весь он напрягся и принял более закрытую позу, не позволяя себе откинуть голову назад и вытянуть ногу, несмотря на то, что она всё ещё болела, лишь слегка повернув голову в сторону тренера, он краем глаза следил за его движениями.       Им не хочется оборачиваться и смотреть друг другу в глаза, слушать эту тишину, ощущать то, что больше тут никого нет. Им больше по душе ударить кулаком об стену, гневно шипя что-то на себя, на жизнь, друг на друга. Они не рады, что знакомы, не рады видеться каждый день или разговаривать на матчах, а уж тем более с глазу на глаз. Порой они согласились бы и вовсе не знаться, они не хотят находиться тут вместе, но далеко, далеко не из-за неприязни. — Ну как? — голосом, который с полной уверенностью можно назвать тренерским, начал Гаранжин. — Пришёл в себя? — он всё так же стоял у окна. Алжан тихо фыркнул, усмехнувшись и, чуть пододвигаясь, почувствовал тихую боль, но всё же хрипло сказал «да». — Это хорошо… — судорожно выдавил Гаранжин, пытаясь подобрать слова для следующего предложения. — Я… — он откашлялся. — Сегодня пасмурно… эм… странно, вроде не передавали плохой погоды, верно? — мельтеша глазами по улице, продолжал тренер. — Да, вроде не передавали… — согласился Алжан. — Хотя, наверное, тут всегда такая погода… Нечего удивляться, другая страна, другой климат… — до предела разволновавшись и уперевшись руками в подоконник, продолжал эту бессмысленную беседу Гаранжин. — Но нет, я не думаю, что дождь это плохо… Совсем не думаю, это, — он сдавленно кашлянул, — это даже хорошо… — Владимир Петрович, — окликнул его баскетболист звучным голосом, — если вы не хотели поговорить о чём-то серьёзном, то могу я лечь спать? Я, — Алжан устало застыл, покачивая головой, на полу вздохе, в котором были какие-то слова и, приоткрыв рот, уставивлся в пол, — я очень устал.       И всё же тренер был удостоен взгляда Жара, такого короткого, но после которого с уверенностью скажешь: «жребий брошен».       Гаранжин обернулся и, скрестив руки на груди, смог задать вопрос без тени былой хандры: — Что с тобой?       Жар тихонько простонал — говорить ему сейчас об этом, да и вообще, совсем не хотелось. — Что вы имеете в виду? — глухим голосом начал косить под дурачка баскетболист. — Ты какой-то старанный в последнее время: опаздываешь на тренировки, на что-то постоянно отвлекаешься, ты же сам сегодня полез под ноги того громадного баскетболиста, зачем так рисковать? Теперь неделя в пустую… — он резко замолчал и впился взглядом в Жара, а тот сидел на расправленной бело-серой кровати, в красной баскетбольной форме, с забинтованной ногой и растрёпанными, мокрыми от пота волосами. — Вам, наверное, показалось просто…- увёл взгляд в угол Жар. — Алжан, — собственное имя из уст тренера прозвучало для него до не возможности мучительно, намного больнее, чем пульсация в ноге, — пожалуйста, не ври мне. — Я не вру… — оправдываясь, соврал баскетболист. — Знаешь, — голос Гаранжина стал вкрадчивее и тише, — я всегда хотел быть для вас не просто тренером, не тем строгим мужчиной, что всё запрещает и запрещает, не давая никакой свободы своим подопечным, а кем-то большим, тем, к кому всегда можно обратиться за какой-нибудь помощью, — он, поджав губы и чуть-чуть выпучив глаза, развёл руками, — или советом. Мне хотелось, чтобы между мной и игроками не было обид и недопониманий, я не знаю, — в правдивости последних слов сам автор был не уверен, — почему именно ты не хочешь ловить эти пасы на доверие. Ты постоянно закрыт, это пугает, — тренер сделал мягкую паузу и, застыв, смотрел на спину баскетболиста. — Команда это тоже твоя семья, ты правда можешь довериться мне. Просто скажи, что случилось, я сделаю, что смогу, чтобы помочь тебе.       Гаранжин подошёл к кровати, подвинул стул и сел напротив Жара. Тот слегка дрогнул и опустил голову, закрывшись от собеседника. Тренер попробовал заглянуть в глаза баскетболиста, но тот дёрнул головой, что-то отрицательно пробурчав. — Алжан. — Нет.       Это было очень резкое «нет», разговор совсем незаметно поменял окраску. Они оба понимали, что говорят уже далеко не о баскетболе и команде, это был лишь предлог для чего-то более важного для них обоих.       Никто не решался сделать первый шаг, Алжану мешала застенчивость и безумный стыд вместе с боязнью чего-то неопределённого, Гаранжину — мысли о жене и сыне. Но кто-то должен был, кто-то должен был забыть обо всём и просто прикоснутся. Прикосновение, всего одно прикосновение, и стена из нерешимости сломалась бы между ними. Алжан тихо прошептал, приподняв брови: — Прошу…       Но не знал он, о чём просил: это не было просьбой «уйди» и не было «просто начни», ему было страшно принять решение и упустить что-то безумно важное — он просил лишь о том, чтобы этот выбор лежал не на его плечах. Гаранжин молчал, оценивая обстановку. Он так близко, ещё чуть-чуть и расстояние сократится до нуля.       Они оба теплят в себе какие-то странные чувства, и эмоции, что вызывают они друг у друга не заменить ничем. Этот дикий порыв вперемешку с нежностью и боязнью навредить, что-то безумно светлое и завораживающее. Ещё ничего не произошло, но они уже знают, что так нельзя, нельзя испытывать что-то подобное, и не потому что они оба мужчины или не из-за того что мужчина — это высокоразвитое существо, стандартно имеющее высокий рост, вес около 80-90 килограмм, 3-4 строгих костюма в гордеробе, грубые черты лица, острый ум, настроенный на активное повышение по карьерной лестнице и создание здорового потомства, а потому что такие чувства не смогут жить долгую, полную радости и счастья жизнь вместе со своими обладателями, эти чувства делают обречённых на них людей хрупкими спичками, что сгорают без остатка, прожигая себя ради другого. Эти чувства медленно ведут к смерти напоследок, давая их обладателям увидеть свет из своих же умирающих сердец.       Рука тренера вскинулась вверх и застыла — так бывает, когда пытаешься погладить дикого зверя, боясь вспугнуть его. Алжан, закрыв глаз, молился чтобы его надежды, самые глупые и ненужные надежды явились в этот режущий насквозь мир явью. Лампа мягко горела на тумбочке, озаряя эту нелепую и до безумия напряжённую картину. Гаранжин поднёс свою руку к плечу баскетболиста, тот выпрямился навстречу ей, шершавые пальцы, немало пожившие на этом свете, соприкоснулись с мягкой и упругой кожей. Бесчисленные мышцы начали переливаться под лёгкими прикосновениями пальцев, аккуратно дотрагивающихся до них. Алжан издал тихий стон. Гаранжин провёл рукой по чужому прохладному и мягкому плечу, ладонь легла на него, а пальцы вытянулись, проводя и слегка надавливая на острые ключицы. Жар прикрыл глаза и, будто окаменев, перестал двигаться, лишь короткие вдохи напоминали, что он жив, что это еле слышное возбуждение, касающееся уголков губ, принадлежит ему. Движения Гаранжина стали увереннее, рука его скользила по шее, плечам баскетболиста, наглаживая рельефные мускулы, пальцы медленно поднимались выше по изгибу нежной кожи, изучали миллиметр за миллиметром это ноющее тело и своевольно забрались сзади в чёрную копну волос. Алжан сладострастно что-то прошептал, сжав в руках простыню. Пальцы тренера очертили край уха и, взъерошев пряди волос, аккуратно убрали их за него. Большой палец погладил прохладную щеку и медленно остановился, заставляя Алжана открыть глаза. Тот смущённо, но совершенно искренне заглянул в добрые и полные незбыточной любви глаза Гаранжина. На таком расстоянии баскетболист прекрасно всё видел и наполнялся тупой обидой на судьбу, что не может сделать ничего большего, лишь смотреть в глаза и ощущать его ладонь на собственной щеке. Он взял руку тренера в собственную, не отрывая взгляда от него, приложил к своим губам и нежно поцеловал. Гаранжин приблизился, коснулся губами собственной тыльной стороны ладони и в ответ поцеловал, не смея сделать тоже с искусанными губами Алжана. Он отстранился и положил руку на забинтованную ногу, баскетболист чуть дрогнул. — Болит? — Нет, почти не болит, — улыбаясь самой искренней улыбкой, ответил Жар. — Хорошо, я уже пойду, наверное. Тебе нужно отдохнуть… — начал было Гаранжин, но был перебит протестующим Алжаном. — Пожалуйста, побудте со мной ещё чуть-чуть. — Хорошо.       Жар наклонился, упёрся головой в плечо тренера и полной грудью медленно вдохнул его запах. Гаранжин приобнял Алжана, был так рад, что тот уговорил его остаться, погладил сильную спину и, прикрыв глаза, ловил каждое мгновение, что этот непонятный и такой завораживающий баскетболист наполнял спокойствием. Он казался ему таким родным, но к несчастному стечению обстоятельств таким далёким. Он был так близко, но, закрывая глаза, растворялся в миллиардах световых лет между ними. Он горел изнутри ярким, не гаснущим пламенем и однажды, совсем случайно, поджог им другого. Теперь горели они оба, вот только сгореть вместе им не было суждено, и они лишь взглянули друг на друга, уже направляясь к двери. — Иди сейчас спать, ладно? — у порога давал наставления Гаранжин. — Да, конечно, сейчас пойду, — смотря с высоты двух метров, ответил баскетболист.       Тренер взял его руку, потёр её и, отпустив, сказал: — Спокойной ночи. — Спокойной.       Размеренные шаги удалялись вместе с их владельцем. Алжан замер, всматриваясь в спину уходящего, пока тот не скрылся за поворотом и осторожно закрыл дверь. Они оба надеялись, что имеют ещё хоть немного времени до того как жизнь, не жалея эти два сердца, сожжёт их до тла, а пока тёмная ночь обещала подарить лучшие воспоминания об этих минутах в своих красочных сновидениях.