Немного о пользе весны

      Просыпаться от настырно лезущих в глаза солнечных лучей Антон не любил, особенно если спал от силы часа четыре. Но сегодня это не имело никакого значения. Весь дискомфорт компенсировали тяжёлая рука на груди, прижавшееся к спине горячее тело, размеренное дыхание, тревожащее волосы на затылке. И сладкие, будоражащие воспоминания о последних днях.       Когда Мартен ввалился к нему в номер после заключительной гонки сезона и с порога заорал, что знает, что ему нужно, Антон так разозлился, что даже не дал договорить:       — Я тоже знаю! — заорал он в ответ, кидая очередную рубашку в открытый чемодан. — Свалить из грёбаного биатлона и не возвращаться!       — Что? — Мартен резко остановился посреди номера, подняв обе брови сразу, и как-то очень спокойно добавил: — Сдурел?       От его спокойного голоса Антону почему-то полегчало, и следующую рубашку он положил в чемодан уже более аккуратно, внимательно её разглядывая.       — Ты серьёзно, Тош? — Мартен внезапно оказался очень близко, перехватывая из рук какую-то шмотку, которую Антон собирался отправить в чемодан следующей. — Посмотри мне в глаза и скажи, что ты пошутил!       — Не скажу! Я задолбался! — Антон снова начал злиться, на себя, на биатлон, на бесцеремонного француза. — Хватит! Пошло всё на хуй, я сваливаю!       Посмотреть Фуркаду в глаза он так и не смог, вырвал у него из рук тряпку, оказавшуюся домашней футболкой, комом закинул в чемодан и отошёл к окну. Подальше от Мартена. Вот только Мартен, как всегда, не дал ему ни малейшего шанса. Мгновенно снова оказавшись рядом, он схватил Антона за плечо, развернул лицом к себе, подцепил пальцами подбородок, заставляя посмотреть в глаза, горящие невыносимым огнём, и прошептал почти в самые губы:       — Сваливаешь, конечно, сваливаешь. Вот только не из биатлона, а из этого мерзкого холода, из этой проклятой зимы. Со мной, понял? — и поцеловал, не давая ответить.       Антона обдало жаром, в голове растворились все мысли, ноги стали ватными. Язык Мартена хозяйничал в его рту, возбуждая, подчиняя, стирая из памяти и сердца ставшую привычной пустоту. Они так давно по-настоящему не были вместе, что сейчас от одного только поцелуя его накрыло такой невыносимой волной желания, что он забыл обо всём на свете. Даже о том, что в любой момент может вернуться Бабиков.       Член закаменел мгновенно и, насколько он мог ощущать, не у него одного. Воздуха не хватало, сердце стучало, как бешеное, перед глазами всё плыло, а Антону хотелось только одного — прикоснуться к горячей, твёрдой, но нежной плоти. И он не стал отказывать себе в этом желании, одной рукой обнимая Фуркада за талию, а вторую запуская в его штаны. Когда его пальцы сомкнулись на так давно вожделенном члене, Мартен громко застонал, разрывая поцелуй, запрокидывая голову. И Антон не отказал себе в ещё одном давнем желании, которое будоражило его воображение одинокими ночами, — впился поцелуем в доверчиво подставленную шею, оставляя засос. Пальцы оглаживали член Фуркада, заново вспоминая, какая рельефная и крупная у него головка, как сильно выпирает венка вдоль ствола, какая бархатистая кожа. Казалось — ещё немного, и он кончит от того, что прикасается он, а не к нему. Но собственный член тоже требовал внимания, и Антон, не отдавая себе отчёта, потёрся пахом о крепкое бедро француза.       Мартен зарычал, снова впиваясь губами в его губы, и тоже нащупал рукой его член, крепко сжимая тонкие пальцы. Антона повело. Сухая грубая ладонь причиняла дискомфорт, но от этого ощущения становились только острее. Прикусив губу Мартена, перехватывая лидерство в этом поцелуе, Антон резче задвигал рукой, заставляя Фуркада тоже увеличить темп. Развязка оказалась быстрой и шокирующе интенсивной. Воздержание, мать его.       Мартен тяжело дышал, приходя в себя, уткнувшись лбом в плечо Антона. Шипулин прислонился затылком к стеклу, рассеянно пропуская волосы Мартена между пальцев. Надо было сделать это раньше. Всё-таки ему очень не хватало этого вздорного, самовлюблённого засранца, привыкшего решать всё за других. Кстати…       — Что ты там говорил про то, что я куда-то сваливаю с тобой? — лениво спросил он, мельком удивившись сиплому звучанию своего голоса.       — Аааа, да… — Мартен улыбнулся ему в ключицу, прижимаясь теснее, легко касаясь губами шеи, воскрешая только что схлынувшее возбуждение. — Сейчас мы с тобой вместе сваливаем в душ! А через неделю — в Турцию. Я забронировал билеты.       — Что? Ты с ума сошёл?! — это должно было прозвучать возмущённо, но возмущаться, когда кончик очень настырного языка вычерчивает узоры на шее, оказалось сложно.       — Нет, я же сказал, что знаю, что тебе нужно, — мягко улыбнулся Мартен, отстраняясь и заглядывая ему в глаза. В ярких шоколадных глазах француза было столько страсти, тепла и чего-то ещё, что у Антона перехватило дыхание.       — И что же? — еле слышно прошептал он, хотя на самом деле хотелось кричать и спорить.       — Сейчас, — также тихо ответил Мартен, — душ и я. А потом — весна. Настоящая весна. Ну и я тоже.       Антон хотел было рассмеяться такой неприкрытой самоуверенности, но вдруг понял, что ему не смешно. Совсем. Наоборот — в горле вдруг образовался странный комок, не дающий глубоко вдохнуть, а в глазах по-идиотски защипало. Мартен снова улыбнулся мягко, поцеловал кончик носа, а потом решительно схватил за руку, утягивая за собой в сторону душа. Антону не оставалось ничего, кроме как подчиниться. С удовольствием подчиниться.       И вместо того, чтобы бороться за безумные миллионы в Хантах, вместо того, чтобы напомнить всем и вся, что он всё ещё лидер сборной, он просто слил спринт, даже не стараясь отталкиваться. Печальным голосом дал интервью очередному молодому журналисту Матча, накатал в инстаграме трогательную запись с благодарностями и тонким намёком на возвращение, покидал летние вещи в чемодан и улетел в Москву, где его ждал забронированный Мартеном рейс в Стамбул.       А дальше был встречавший в аэропорту Фуркад, какой-то до одури счастливый и домашний. Арендованный им автомобиль, плюс двадцать на улице, ласковое солнце, ветер, пахнущий морем, только что проклюнувшиеся почки, свежая, изумрудная трава, маковые поляны, ромашковые поля, что-то похожее на вереск, пробивающееся сквозь прибрежную гальку, незнакомые фиолетовые цветы, трогательно цветущие шишки и море. И весна. Такая весна, какую он очень давно не видел, не ощущал, не успевал застать, год за годом умудряясь с ней разминуться. Свежий, насыщенный запахами травы и цветов воздух. Марево зелени на тонких ветках. Ощутимая близость дождя при чистом голубом небе. Бескрайняя золотая гладь моря. Пробуждение природы.       И ещё был Мартен. Очень много Мартена, как он и обещал.       Был крохотный домик на отшибе в какой-то явно некурортной деревушке. Были прикосновения, стоны, ласки, поцелуи до потери ощущения действительности. Были неспешные прогулки по береговой линии и торопливый секс на жёсткой каменной гальке. Были проводы заката с бутылкой хорошего вина. Была встреча рассвета под одной на двоих тёплой курткой, в которой Антон прилетел из холодной России. Был даже ужин при свечах, когда от урагана вышибло пробки, и никто из них не знал, где они находятся, чтобы включить их заново. Да и не хотелось включать. И многочасовой секс-марафон тоже был. Но самым главным из того, что было, оставалась весна. Весна, которая победила зиму. Весна, которая побеждает всё.       И поэтому сейчас Антон блаженно щурился, стараясь отвернуться от настырного солнца, но при этом не потревожить сон обнимавшего его француза. Солнце не сдавалось, нагло щекотало нос, вызывая желание чихнуть, и обещало сказочный, почти летний день. После двух дней дождя и вчерашнего урагана это было бы очень кстати. Антон повозился ещё, ближе притираясь к Мартену, одновременно натягивая одеяло повыше, пытаясь защититься от беспардонности солнечных лучей.       Фуркад в ответ на его телодвижения что-то недовольно пробурчал во сне и, крепче прижав к себе Антона, вжавшись голым пахом в его не менее обнажённый зад, затих. Антон задохнулся. Солнце внезапно перестало его беспокоить, зато вдруг стало очень горячо в паху, в животе и почему-то в районе сердца. Захотелось развернуться, разбудить Мартена поцелуями и, не давая опомниться, взять его расслабленного, мягкого, такого нежного. Пока ещё не пришёл в себя, пока не стал привычно язвительным и закрытым. Шептать дурацкие ласковые слова, слышать в ответ то же, только на французском.И знать, что они принадлежат друг другу целиком и полностью.       «И это несмотря на то, что за последние дни мы занимались сексом чуть ли не больше, чем за все предыдущие годы вместе взятые», — тоскливо подумал Антон. От воспоминаний о последних днях член Антона налился тяжестью, и мысли в голове окончательно потеряли свою стройность и ясность. Нужно срочно вспомнить что-то отрезвляющее. Что-то, что хоть немного остудит бушующий в крови огонь. Надо дать Марти ещё поспать.       Вот, например, разговор в их первый вечер здесь. Подойдёт. Должен подойти.       — Сколько я тебе должен за этот неожиданный отпуск? — равнодушно спросил Шипулин, разбирая один из пакетов с продуктами, которыми они основательно затарились по дороге сюда.       — Нисколько, — так же равнодушно ответил Мартен, разбирая другой пакет и старательно отводя взгляд.       — Я не содержанка, Фуркад. Сколько? — Антон начал злиться и слишком сильно сжал в руке упаковку с помидорами, так что та лопнула. Благо только сама упаковка, помидоры было бы жаль.       — А я тебя и не содержу, — неожиданно психанул Мартен в ответ, слишком резко закрывая дверь морозильника. Настолько резко, что она тут же отскочила обратно, и Фуркад ещё несколько раз её стукнул, прежде чем она закрылась.       — Ты знаешь, твою мать, какая разница в призовых между первым и вторым местом тотала? Знаешь, ещё бы не знать! Так вот, блять, если бы ты в Анси не вправил мне мозги, никакого первого места бы не было! Уверяю тебя, Антон, этот отпуск обошёлся мне гораздо дешевле!       Бросив наполовину разобранный пакет, Мартен выскочил из кухни, а Антон остался с кучей продуктов и бьющейся на краю сознания мыслью, что он, Антон Шипулин, полный дурак.       Эта странная и болезненная мысль появлялась ещё не раз на протяжении этих дней, проведённых на берегу весны. Когда Мартен старательно набрасывал на него куртку на рассвете, несмотря на то, что сам мёрз явно сильнее. Когда отдавался ему на жёсткой гальке пустынного пляжа, заставляя брать сильнее и глубже. Когда в кромешной темноте переплетал его пальцы со своими, пока они искали свечи.       И вообще, вся эта поездка. Вся эта весна. Возрождение, пробуждение, новое дыхание. Слепящее солнцем море, сочная зелень, маковые поляны и счастливая улыбка Мартена. Надо было быть совсем идиотом, чтобы до сих пор ничего не понять. И он, Антон Шипулин, совершенно однозначно — совсем идиот.       Резко развернувшись к спящему французу, Антон вжался в сонное расслабленное тело, зарылся носом в ложбинку на шее и замер, окончательно осознавая, что всё правильно. Весна подарила ему веру в будущее. В то, что всё изменится, возродится, станет лучше и чище. А весну ему подарил Мартен. Весну и себя. И без него никакая, самая яркая, самая лучшая весна на свете не смогла бы ничего сделать.       — Марти, проснись, а? — прохрипел он прямо в нежное ухо француза.       Мартен поморщился, отворачиваясь и пытаясь зарыться в подушку, но явно уже был скорее здесь, чем в царстве Морфея.       — Ну Марти! Ну проснись, говорю! — Антон нежно лизнул шею Фуркада и с удовлетворением ощутил, как дёрнулся прижатый к его животу член Мартена.       — Чего тебе надо ещё, чудовище? — недовольно прохрипел Мартен, тем не менее, обнимая Антона и подставляя горячему языку шею. — У тебя задница не болит, нет? У меня вот болит. И глаза тоже не открываются.       — Ну и пусть не открываются, главное, чтобы в ушах никаких бананов не обреталось, — усмехнулся Антон и легко прикоснулся губами к губам, тут же отстраняясь, не давая себе возможности промолчать о собственном запоздалом открытии.       — Что? Какие бананы? — Мартен даже приоткрыл один глаз, выражая удивление. Его руки напряжённо замерли на спине Антона, а кадык странно дёрнулся. Антону вдруг стало неимоверно стыдно.       — Марти, прости, я такой идиот. Я же не понимаю ничего, пока мне в лоб не скажут! А ты молчишь, как партизан, — тяжело сглотнув, Антон всмотрелся в широко открытые, совсем не заспанные глаза Мартена, наполненные каким-то первобытным ужасом. — Я же люблю тебя больше жизни. Больше, чем биатлон, даже! Но сказать об этом страшно было, ты же весь такой… — Антон замялся, но чёрная бездна глаз подстёгивала, — брутальный? Крутой? Мне казалось, что, скажи я о своей любви, и ты уйдёшь сразу. Что эти нюни тебе не нужны. А здесь понял, что это и есть самое главное — быть честным с собой и с тобой. Прости, что поздно, Марти. Простишь?       Антон глубоко вздохнул и уткнулся носом в ключицу Мартена. Тонкая, трогательно торчащая косточка манила приласкать её поцелуями, но Антон держался. Не сейчас. Потом. Если Мартен ответит.       Мартен глубоко и размеренно дышал, никак не реагируя на слова Антона. Даже его руки, ласково гладившие спину до этого, замерли, а ладони распрямились. Антон считал удары сердца, отмеряя время, когда правильней будет отстраниться и уйти жить на диван, глупо надеясь, что время, которое ещё осталось у них на этом берегу весны, можно будет обернуть в свою пользу. Минута, две, три. Пора, наверное. Надо как-то оторваться от этого тёплого и притягательного тела. Собрать волю в кулак. На счёт пять: раз, два, три…       — Всё-таки ты — тормоз, Тош. Но я люблю тебя именно таким. Странно, правда?       Ладони Мартена гладят его спину, дыхание учащается, а интонации становятся тягуче-интимными.       — Главное, что всё-таки любишь, так ведь? И что я тебя люблю. Хоть и так долго не мог этого осознать.