***
По запросу «жёлтая утка» поисковик почему-то выдаёт новости о протестах. Глупо и иронично одновременно. Раньше символами сопротивления были сжатые кулаки и знамёна, теперь же – детская резиновая уточка. Протесты сами по себе превратились в мем, правдивую шутку, над которой только посмеются и пройдут мимо. И ничего не изменится. Фурута рассматривает фотографию «Одинокий бунтарь», слегка исправленную неизвестными коллажистами, и не может сдержать улыбки умиления: смешным детским символом прикрывают правду, с раннего возраста внушая поколению – всё в порядке, война не так страшна, уточки не убьют человека, это может быть даже весело. Мемы оборачивают горькую правду в смех, но чтобы полностью понимать их, человеку приходится докапываться до первоисточника. За уточкой скрывается протест. Сегодня как раз четвёртое июня. День, когда Фурута решает начать свою собственную маленькую революцию. Не в силах сдержать нетерпение, он вскакивает, с хлопком соединяет ладони и легонько трёт указательными пальцами нос, бегая взглядом из стороны в сторону. Он быстро соображает, где может найти своеобразный символ протеста, перебирая в голове все ближайшие магазины, а после, составив примерный маршрут, стремительно пересекает комнату и идёт в прихожую. Обратно Фурута возвращается, держа в руках бумажный пакет, доверху набитый уточками – все, что смог унести за раз. Он ставит пакет на стол и берёт одну, пристально всматриваясь в нарисованную мордочку. Широко распахнутые чёрные глаза абсолютно пустые и плоские, а разрез клюва не улыбается и не хмурится. Уточка скрывает свой символ за равнодушной маской, как Фурута за улыбкой – крайнюю токсичность мыслей, которая разъедает его изнутри и иногда всё же сочится сквозь зубы. Он сжимает игрушку, и та возмущённо пищит в ответ. Звук резкий и раздражающий, так что Фурута хмурится, но через мгновение растягивает губы в предвкушающей улыбке. Затея кажется ему идеальной.***
В чёрном крепком кофе, покачиваясь на мелкой ряби, колышется жёлтый утёнок. Канеки смотрит на него уже полные десять секунд, и Фурута буквально слышит, как в его голове от непонимания искрят микросхемы, выдавая неизвестную ошибку. — Фурута-кун, позволь спросить, — медленно начинает Канеки и поднимает на него взгляд. Под его глазами чернеют тени, оставленные бессонницей, но Канеки, игнорируя своё состояние, вливает в себя кофе литрами, только бы работать на благо остальных. Он всегда так – игнорирует себя ради остальных, чтобы не игнорировали его. — Это что? В его тоне Фурута слышит усталость, безразличие, смирение – что угодно, только не вопрос. — Это что-то вроде украшения, — восторженно объясняет он, активно помогая себе жестами, — ну, вы же знаете, как украшают напитки во всяких заведениях, чтобы они выглядели красиво, например, дольками фруктов или сливками, но так как вы такое не едите, — он прерывается на горестный вздох, — пришлось использовать другое. — Понятно, — коротко перебивает его Канеки и, едва заметно скривив губы от брезгливости, подцепляет уточку за голову, резко стряхивает на пол оставшиеся на основании капли и с глухим стуком выкидывает в урну. Фурута делает самое расстроенное лицо, на которое только способен. — Вам не понравилось, да? — дрожащим голосом спрашивает он. — Я думал, это немного скрасит наши серые будни… — заканчивает тихо, поджимая губы. Тяжёлым взглядом Канеки можно плющить металлолом или прессовать тонны мусора. — Принимайся за работу, Фурута-кун, — проговаривает он и опускает глаза на документы. Фурута снова картинно вздыхает и садится за свой стол, начиная делать вид, что занят бурной деятельностью. К кофе Канеки не притрагивается долгое время, а когда всё-таки вспоминает о нём, то отставляет чашку после первого глотка – кофе давно остыл и превратился в горькую воду. — Вам сделать ещё? — мгновенно предлагает Фурута. Работа с документами не идёт, и он уже около десяти минут украдкой наблюдает за каждым движением Канеки. Видно, что тот колеблется. Он хочет попросить ещё одну чашку, но думает, что это превышение полномочий, что он – гуль – не должен просить что-либо у человека (коим Фурута на самом деле не является), а может, просто опасается ещё одной утки. Он и так уже одной платит, честно выполняя работу следователя, доставшуюся в наследство от Хайсе. — Да, пожалуйста, — наконец произносит он, и Фурута с сияющей улыбкой встаёт из-за стола и уходит. В чашку он снова запускает уточку, даже пытается утопить её в кофе, словно в нефти, но вовремя останавливается, когда чёрная гладь почти переливается через край. — Фурута-кун, шутка, повторенная дважды, не становится смешнее, — проговаривает Канеки, когда Фурута со всей любезностью ставит перед ним вторую чашку. Вообще-то Фурута и не шутил вовсе. Если он предложил кофе, он всё равно не обязан его приносить, как официант, какому-то – верно – гулю. И он протестует. — Правда? — глупо выдавливает он и неловко чешет волосы на затылке. К усталости во взгляде Канеки примешивается раздражение, и это Фуруте очень нравится. — Правда, — подтверждает Канеки, и тон его голоса становится ледяным. — Понятно, — быстро улыбается Фурута и ретируется за свой стол. Канеки не говорит прямо, что ему не нравится уточка Фуруты, и это становится его роковой ошибкой, ведь его молчание неразумный подчинённый может толковать как угодно. И Фурута истолковывает так, как ему нужно. Утки появляются везде. Яркие детские наклейки покрывают строгие чёрные папки с важными документами, и Фурута слышит, как Канеки матерится сквозь зубы, отдирая их, а после соскребая белые следы бумаги, потому что некачественный клей въедается намертво. На отчётах, которые Фурута всегда сдаёт в самый дедлайн, он неизменно оставляет рисунок уточки, вынуждая Канеки переписывать их самостоятельно. Он развешивает плакаты на стенах, оправдываясь тем, что светло-серые стены очень скучные, и кривит губы, когда Канеки резкими движениями срывает их (он едва сдерживает улыбку). Вся канцелярия: карандаши, скрепки, даже скотч – всё с самыми разнообразными утками, и забавно наблюдать, как Канеки, скрипя зубами, пользуется ими, а после начинает носить всё с собой. Правда, его принадлежности как-то слишком быстро теряются – Фурута успевает незаметно выудить их из карманов. Фурута надевает синий галстук с жёлтыми уточками вместо красного платка и видит, как Канеки хочет придушить его им. Фурута сидит, откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу, расслабленно покачивает голенью, и под задранной штаниной строгих чёрных брюк проглядывают зелёные носки с нежно-розовыми уточками, а Канеки смотрит так, будто бы хочет отгрызть ему лодыжку. Канеки не знает, что у Фуруты бельё тоже забавное, но когда-нибудь непременно узнает. Резиновые уточки украшают стол Канеки, и с каждым разом их становится всё больше. Урна не вмещает в себя столько, и по кабинету то и дело разносится жалобный писк, когда Канеки неосторожно наступает на одну. Звук сообщения на телефоне у него крякает так же противно. Сначала Канеки игнорирует, думая, что это скоро прекратится. После, когда понимает, что перетерпеть не удастся, раздражается всё сильнее. Затем злобно шипит, прося убирать свои вещи с его стола, и хлопает дверью. Ничего-ничего не спрашивает, даже когда Фурута оставляет чёрным перманентным маркером огромную утку на стекле кабинета, желая всего самого доброго и хорошего дня (в шутку, конечно же, потому что в том, чтобы работать с таким командиром, как Канеки, и таким подчинённым, как Фурута, нет ничего доброго и хорошего). Канеки ничего не понимает и даже не пытается понять.***
— Вы когда-нибудь делали достаточно очевидные намёки, но адресат упорно их не замечал? Фурута спрашивает лениво, как будто невзначай, скользя глазами по маскам, скрытым в полутьме. Ута приостанавливает работу, замирая с иглой в руке, и задумчиво смотрит в стол, неосознанно скребя пальцами татуировку на горле. — Нет, — наконец отзывается он и возвращается к шитью. Фурута закатывает глаза: разумеется, татуировка, шрамом пересекающая шею, вовсе не была криком, означавшим примерно «у нас здесь драма, чёртов Йомо!». — Ну, а греко-латинская фраза у вас на шее? — спрашивает он, чтобы подловить Уту на лжи, хотя лезть в его бывшие отношения омерзительно до дрожи. — Это не было намёком, — спокойно отвечает тот, не отрывая внимания от своего занятия, — довольно сложно продраться через два языка, не думаешь? — Неужели он даже не заметил? — Разговор явно идёт не в то русло, но раздражающее любопытство заставляет задавать новые вопросы. — Она же стала вашей первой, да ещё и на таком видном месте. — Заметил, — отзывается Ута, и интонация его почти неслышно меняется. Однако продолжения не следует, и Фурута, вздыхая от того, что приходится вытягивать всё по слову, снова подаёт голос: — И как отреагировал? — Сказал: «Напоминает ошейник». Не сдержавшись, Фурута хихикает. — Ну, а вы что? — Подумал, как же чертовски он прав. — Ута тянет слоги с едва слышным сожалением в голосе. Фурута думает, что Ута несомненно понимает его, и раздражение немного отступает. — Сложно, когда твой любовник тугой, но не в нужном месте, — усмехается он чуть более расслабленно, закидывая ногу на ногу. — Насколько я понимаю, вы с Канеки-куном ещё пока не любовники. — Ута тоже хмыкает, и его губы трогает улыбка. Напряжение, возникшее на пару минут неприятной для обоих темы, исчезает, будто паутина прошлого, которую решительно смахнули с настоящего. — Ну так поэтому и не любовники, — мученически отзывается Фурута, жалобно растягивая слоги. — А что, сказать ему словами совсем не вариант? — спрашивает Ута и откладывает шитьё, поворачиваясь к Фуруте. Фурута закатывает глаза второй раз за вечер. — Нет, это слишком прямолинейно, просто и глупо, — проговаривает он, чеканя каждую согласную. — Зато действенно, — парирует Ута. Фурута стреляет в него взглядом из-под нахмуренных бровей и кривит рот от одной только мысли о таком способе. — Мне так не нравится, — бормочет он. — Ну, тогда придётся страдать, — жмёт плечами Ута и снова отвлекается на свою работу, и Фурута откидывает голову на спинку дивана. Перед глазами проплывают жёлтые резиновые уточки разных размеров и расцветок, в маленьких костюмах и аксессуарах, и некоторые из них отдалённо напоминают Канеки или его самого. Уточка в виде Фуруты. Фурута в виде уточки. — Ута-сан, сделайте мне маску утки, — вскидывает он голову и смотрит прямо на Уту. Тот замирает, а после скашивает глаза на Фуруту и переспрашивает: — Что, прости? — Маску утки, — терпеливо повторяет Фурута, — такой жёлтой, игрушечной, с которой в ванной купаются, — и добавляет: — Пожалуйста. Ута поворачивает к нему голову целиком, и в глазах так и читается: «Конченый». Но Фуруте очень нужна эта чёртова маска, потому что кровь уже кипит от предвкушения и желания увидеть перекошенное лицо Канеки. — Мне очень надо, — просит он, делая самое невинное и жалостливое лицо, на которое способен. Ута смотрит на него ещё пару секунд, а после тянется к листу бумаги и быстро чертит что-то карандашом. Фурута наблюдает за быстрыми ловкими движениями кисти и пальцев и не может сдержать улыбки, расползающейся по лицу. — Такая пойдёт? — спрашивает Ута, разворачивая лист к нему, и Фурута видит на нём маску утки, которая так похожа на оригинал, но в которую так до ужаса органично вплетены демонические образы, что она вызывает восхищение на грани с ужасом. В жилах на мгновение стынет кровь, а после взрывается от адреналина, расширяя сосуды. — Идеально, — шёпотом произносит Фурута, и Ута, удовлетворённо улыбнувшись, встаёт и идёт за материалами. Фурута чувствует себя невероятно счастливым сразу по нескольким поводам: есть кто-то, кто понимает его желания с полуслова и кому не нужно говорить о них прямо; ради его игры этот кто-то отложит сейчас все свои дела, чтобы начать как можно скорее; в его утиной игре наконец-то появится кульминация.***
Когда на следующий день Канеки возвращается с собрания и открывает дверь кабинета, он останавливается, потому что не может больше и шага ступить. Весь пол усыпан уточками, они подобны спорам жёлтого грибка, поразившего камень, они покрывают каждую горизонтальную поверхность и рябят в глазах. Терпение Канеки наконец расходится по швам. Он стремительно подлетает к столу вставшего Фуруты под оглушительный писк утят, на которых наступил по дороге, и вцепляется пальцами в воротник рубашки. — Что значит эта чёртова утка? — Канеки почти срывается на крик и скручивает галстук на шее Фуруты, притягивая его ещё ближе. Надо же, кто-то наконец-то начал задавать вопросы. Злость Канеки бесполезна, она только наполняет энергией все внутренние батареи, которые питают завод по производству яда. Фурута растягивает губы в широкой улыбке и прищуривается, всматриваясь в светло-серые глаза, из которых жидким азотом льётся ненависть. — Вы слышали когда-нибудь о методе утёнка? — спрашивает он невинно, и Канеки заметно передёргивает. Не дождавшись ответа, Фурута продолжает, рукой шаря по столу: — Метод утёнка описан в практическом программировании. Если перед вами возникает проблема, которую вы никак не можете решить, поставьте перед монитором резинового утёнка и спросите у него. — Фурута усмехается, представляя, как забавно бы это выглядело, и демонстрирует утёнка, найденного на рабочем месте, Канеки. — Правильно сформулированный вопрос содержит половину ответа, который тут же решит проблему. У вас тоже неразрешимая проблема – понять, что я имею в виду. Может, вам тоже следует спросить утёнка? Фурута сдавливает и отпускает резиновую игрушку прямо у уха Канеки, и та противно пищит, наверняка до боли воздействуя на обострённый гулий слух. Канеки резко кривится и бьёт ладонью по столу с такой силой, что столешница хрустит и покрывается трещинами, а после, вышвырнув из ладони галстук Фуруты, разворачивается и идёт в сторону выхода. Он все ещё сдерживается, не отпуская скрученную пружину внутри себя, и напряжение, исходящее от Канеки, настолько осязаемо, что уже начинает подташнивать. Им обоим просто нужно сбросить пар и расслабиться, но всё усугубляется упрямством и деспотичностью. Фурута кидает утёнка в дверь прямо перед носом Канеки, и игрушка с жалобным писком отлетает в сторону, а тот замирает, держа ладонь на ручке. Фурута выступает против его ухода, против игнорирования и против их формальных отношений начальник-подчинённый. Фурута хочет разрушить стену, стать ближе, проникнуть в самую глубину, чтобы своими руками дёрнуть пружину и спровоцировать взрыв. Скрипнув зубами, Канеки наклоняется и подбирает утёнка, а после почти истерично швыряет его в Фуруту. Он выступает против такого поведения и самого Фуруты. Фурута, разумеется, легко уклоняется, и утёнок пищит второй раз, ударившись о стекло. Канеки должен кидать уточек не в него, а в свой значок следователя и самого себя, но он до сих пор не понял символику. Он до сих пор не понял ровным счётом ничего. — До встречи, Фурута-кун, — коротко произносит Канеки, но в интонациях слышно другое: «Лучше бы никогда тебя не видеть». Фурута расплывается в милейшей улыбке и машет рукой на прощание, игнорируя злобный тон и громко захлопнувшуюся дверь. Едва шаги в коридоре стихают, улыбка превращается в оскал, а взгляд темнеет от мрачного торжества. Сжав пальцы в кулак, Фурута прикладывает его к губам, сдерживая натиск эмоций, и глубоко вздыхает в попытке немного успокоиться. Всё идёт по плану, и кульминация уже близко.***
Кажется, что Фурута специально досконально изучил расписание Канеки только ради этого дня. Его начальник приходит на работу очень рано, чтобы пересечься как можно с меньшим количеством сотрудников Управления, и Фуруте приходится постараться, чтобы прийти раньше него. Кажется, в эту ночь он вообще толком не спал, лишь дремал, стараясь не проспать будильник. И как только раздался первый писк, тут же отключил его и встал. В Управлении совсем пустынно, и Фурута свободно проходит через врата, направляясь в кабинет. В чёрном портфеле толстая стопка бумаг, несколько уточек и невесомая маска, заставляющая сердце трепетать от предвкушения. Он входит в кабинет и на миг замирает, вслушиваясь. Но в кабинете совсем никого, и губы растягиваются в широкую ухмылку, а внутри рокочет довольный смех. До прихода Канеки совсем не так много времени, как раз хватит, чтобы всё подготовить. Он снимает пальто и вешает на крючок у двери, открывает портфель и кладёт стопку заполненных отчётов на стол Канеки, а сверху водружает неизменную уточку. Такую же уточку он оставляет на его стуле – Канеки должен сидеть где угодно, хоть в Кокурии, хоть на столе Фуруты или его коленях, но точно не за столом якобы следователя. Оставив парочку просто на столе, он идёт обратно к портфелю и достаёт маску. Она идеально подогнана под его размер и планы и плотно облегает голову. Через тонкие тёмные стекла видно немного тускло, но это неважно – Канеки и так весь бледный, мрачный и тёмный, словно грозовая туча – а дышать сквозь респиратор в клюве даже свежее, чем просто так. Застегнув короткие молнии по бокам и широкий ремешок на горле, Фурута садится перед темным экраном монитора и смотрится в него. Из клюва рвётся короткий неузнаваемый смех – респиратор немного искажает голос, делая его глухим и скрипучим. Маска сидит идеально, будто у Фуруты и правда вдруг отросла жуткая утиная голова, которой вполне можно пугать в ужастиках. Оставшись полностью довольным, он ставит локти на стол и сцепляет пальцы в замок, считая минуты до появления своего дорогого командира. Канеки входит без стука, явно не ожидая увидеть кого-то в кабинете, но замирает на пороге, когда Фурута поворачивает к нему голову. По лицу видно, что он хочет тут же закрыть дверь, грязно выругавшись, но держится. Пока что. — Кря, — меланхолично приветствует его Фурута. На одно лишь мгновение за стёклами очков вспыхивает какуган. — Фурута, что у тебя на лице? — как можно ровнее спрашивает Канеки, хотя Фурута отчётливо видит рябь, пробегающую по его каменному лицу. — Эм, лицо? — с непониманием в голосе отзывается он, пожимая плечами. Какуган в дёрнувшемся глазу зажигается более отчётливо. — То есть хочешь сказать, что на тебе сейчас нет этой… — Фурута успевает услышать несколько нелицеприятных эпитетов, которые проносятся у Канеки в голове и на лице, но которые он не говорит только потому, что прекрасно узнал почерк мастера, сделавшего её, — маски? — Вы о чём? — бормочет Фурута и встаёт. — С вами всё в порядке? Вы выспались? Он огибает стол и подходит почти вплотную, борясь с желанием положить руки в перчатках на пылающее от злости лицо. Воздух между ними становится сверхтяжёлым и наполняется электричеством, Фуруте кажется даже, что он улавливает запах озона. — Хотите, я сделаю вам кофе? — почти шёпотом спрашивает он, чтобы не портить момент полного затишья перед бурей. Он наклоняется почти к самому уху, с шипением вдыхает воздух через респиратор и добавляет: — Кря. Следующее, что он чувствует, – удар спиной об стену, от которого рёбра и позвоночник, будь они человеческими, точно бы повредились. Он сползает на пол, вслушиваясь в бессвязный бред кагуне Канеки, и широко улыбается. Началось. — Ой-ой, командир, а вам разве можно активировать кагуне прямо в здании? — Последние слоги он выдыхает прямо в перекошенное от ярости лицо Канеки. Голос немного сипит от восторга, и Фурута счастлив, что за тёмными линзами не видно, как вспыхивает заведённый выбросом адреналина какуган. — Что всё это значит, Фурута? — рычит Канеки, и его зубы обнажаются в зверином оскале. Не ровен час вцепится в горло, будто бешеный пёс. — О, вы решили спросить у утёнка? — хохочет Фурута, и отрывистый смех сквозь респиратор напоминает скрежет. Канеки бьёт кулаком в стену прямо у уха, не боясь повредить тонкую перегородку между кабинетами – Фурута ясно слышит шорох сыплющейся штукатурки. — Отвечай на вопрос, — на едва уловимом инфразвуке проговаривает он, а щупальца кагуне с уродливыми ртами удивленно повторяют, поворачиваясь друг к другу: «Вопрос? Спрос? Дорос?». Канеки не подчиняется даже его собственный кагуне, и Фурута тоже не собирается, но настало время для финала. — Это протест, командир, — шепчет он, и всё на миг стихает. Сквозь тёмные стекла Фурута с удивительной ясностью видит отражение десятка эмоций в глазах Канеки: удивление, непонимание, раздражение, злость, ненависть с примесью чего-то невыразимого. Он придвигается ближе и проговаривает прямо в сжатые губы: — Я против бесконечной работы, которой вы заваливаете себя в попытке забыться, я против того, что вы гробите под ней нас обоих, потому что вы не спасётесь от того, что поглощает вас изнутри. Я против вашей холодности в отношении ко мне, вашей деспотичности и вашего нежелания пойти мне навстречу. Я против, — заканчивает он чеканно и, вздохнув, снисходительно добавляет: — И если бы вы хоть раз выбрались из своей скорлупы и посмотрели, что творится вокруг, вы бы поняли. Ну что, теперь дошло? Канеки касается пальцами маски и, кривя губы, проводит по ней, будто убеждаясь, что она действительно настоящая. Его взгляд скользит по каждой детали, силится проникнуть за чёрные стекла вместо глаз, но это не удаётся, и Канеки цокает языком от досады. — Даже не знаю, что не хочу видеть больше: эту маску или твоё мерзкое лицо. Кагуне исчезает, втягиваясь обратно в какухо, и Фурута хмыкает, про себя отмечая, что пик напряжения преодолён. — Тогда позвольте я решу за вас. — Он быстро расстёгивает все молнии и ремешки и постепенно стягивает маску, глубоко вдыхая. Пылающие щёки обдаёт прохлада, а по лицу расплывается улыбка. — А теперь как насчёт стать ближе? — вкрадчиво проговаривает он и, схватив Канеки за плечи, резко поворачивается вместе с ним, прижимая его к стене и тут же касается его губ своими. У него один шанс поцеловать так, чтобы Канеки понравилось, и он выкладывает максимум своих возможностей: ласково ведёт языком по тонкой сухой коже, жарко выдыхает и прижимается всем телом, будто Канеки для него глоток воды в пустыне (иногда так и есть). Он легко трётся кончиком носа об его щёку и проскальзывает языком в приоткрывшиеся губы, обводя кончиком кромку зубов. Он упивается Канеки, и сладкий привкус слюны кружит голову, а каждый вдох, наполняющий лёгкие, щекочет нос восхитительным запахом, который так не подходит вечно мрачному Чёрному жнецу, и пьянит сильнее вина, до едва слышных несдержанных стонов. Фурута ждал слишком долго, и сейчас то, что копилось в нём несколько месяцев, выплёскивается наружу. Он хочет утопить в этом Канеки, заставить захлебнуться, чтобы полностью подчинить себе. Оторвавшись от желанных губ, Фурута смотрит на Канеки подёрнутым пеленой взглядом и удовлетворённо улыбается. То, что сопротивление не следует сразу же, уже показатель того, что стена дала трещину. Одно короткое мгновение проходит, прежде чем Канеки всё-таки отталкивает его и вновь приваливает к стене полным весом, не замечая, что совсем не двусмысленно прижимается к нему. — Я прикончу тебя, Фурута, — шипит Канеки прямо ему в лицо, сверкая яростным взглядом, и Фурута со скептичной улыбкой как бы невзначай проводит пальцем по его алой от румянца щеке. — Нет-нет-нет, командир, — отзывается он, легко качая головой. — Мне кажется, вы немного неправильно произносите фразу «я кончу в тебя, Фурута», — чеканит он каждое слово и плотнее притирается к нему, ясно ощущая бедром вставший член. Он торжествующе усмехается, давая понять, что Канеки не скроет этого, и тот в ответ лишь скрипит зубами. Положив ладони на его поясницу, Фурута притягивает его ближе и не даёт отстраниться, вглядываясь в льдистую радужку. — Давайте просто сделаем это, — чуть хрипло предлагает он, и глаза загораются лихорадочным блеском. — Сбросим напряжение, чтобы с новыми силами взяться за работу. Он чувствует себя самым настоящим дьяволом, который искушает праведника, и с удовольствием замечает, как взгляд Канеки становится отстранённым, задумчивым. Остаётся дожать всего чуть-чуть, согнуть или сломать волю Канеки, чтобы использовать его как хочется. Фурута наклоняется ещё ближе и соприкасается лбами, шепча прямо в губы: — Обещаю, вам понравится не сдерживать себя. Ему не удаётся уловить, кто становится инициатором второго поцелуя, который мгновенно захватывает обоих, отравляя желанием. Они просто оплетают друг друга руками, скользят ладонями по спинам и бокам и жадно впитывают тепло, целуясь так яростно, что не хватает воздуха, но ни один не собирается останавливаться, ведь это значило бы уступить. Фурута быстро справляется с пуговицами на чёрной рубашке, едва не выдирая их, и разводит края в стороны, проводя пальцами по голому торсу. Канеки в отместку расстёгивает его ремень и брюки, резкими движениями выдёргивает заправленную рубашку и с силой проводит пальцами в перчатках по бокам, и Фурута мгновенно представляет, с какой сладкой болью когти распороли бы кожу, не будь они скрыты под плотной красной тканью. Тело само собой выгибается навстречу, и пах тягуче трётся о бедро Канеки, дразня напряжённый член под тканью белья. Фурута прикрывает глаза от накатывающего жаркими волнами удушающего возбуждения и позволяет себе едва ли не просяще выстонать: — Может, снимите их до конца? Он уже понял, что Канеки не слишком хорошо понимает намёки, что его вечно надо направлять и говорить, что делать. Канеки пронизывает его острым взглядом, от которого Фурута на миг задыхается, но всё-таки поддевает брюки вместе с бельём и стягивает их вниз. От прикосновений ко внутренней стороне бедра Фурута шумно выдыхает и быстро снимает обувь, наступая носками на пятку, чтобы облегчить раздевание и поскорее развести ноги шире. Снизу раздаётся недовольное цоканье, и Фурута роняет голову на грудь, наблюдая, с каким отвращением Канеки рассматривает носки в уточек, на этот раз жёлто-красные. — Нравятся? — невинно спрашивает он и поднимает колено, выпутывая лодыжку из брюк. — Могу подарить вам пару. Канеки зло смотрит наверх и дёргается, чтобы встать, но Фурута опережает его, коротко бросая: — Смазка в заднем кармане. — Канеки хмурится и приоткрывает рот для резонного вопроса, на который Фурута тут же даёт ответ: — Да, я подготовился. Без неё больно, знаете ли. У него даже не спрашивают, откуда знает он, хотя Фурута бы поделился, но только чтобы насладиться выражением лица Канеки. Тот без лишних слов достаёт маленький прозрачный тюбик и, встав, брезгливо тыкает его Фуруте в грудь. Фурута не спешит забирать смазку – он тянет руки к брюкам Канеки, медленно и аккуратно расстёгивает ремень, вытягивает его из шлёвок, со звоном кидает на пол и тянется к ширинке. Подушечки проникают под маскирующий слой ткани, поглаживают по шершавым зубчикам, чувствуя под ними жар, обхватывают пуговицу и немного надавливают, позволяя ей самой выскочить из петли. Он делает всё нарочито медленно, не сводя глаз с Канеки и ловя каждую его реакцию, упиваясь сплавом из раздражения, нетерпения и смущения, и только когда собачка медленно едет вниз, открывая ткань белья, Фурута не сдерживается и опускает взгляд на пах. Поддев брюки и белье, он плавно спускает их до середины бёдер, обнажая почти вставший член. Рот тут же наполняется слюной при взгляде на красноватую головку, и Фурута оглаживает её пальцами и проводит по стволу, прикусывая губу. Рука, упирающаяся в его грудь, начинает немного подрагивать, а лица касается горячий выдох, и Фурута поднимает на Канеки полный желания взгляд и обхватывает его член ладонью. Канеки не выдерживает ни его взгляда, ни касаний и закрывает глаза, прерывисто дыша от каждого движения, невольно подаваясь навстречу, чтобы продлить и усилить ощущения. Взяв из его пальцев смазку, Фурута щёлкает крышечкой и обильно выдавливает себе на ладонь. Он скользит выпачканной в вязкой жидкости рукой по стволу, немного сжимая, чтобы насладиться каждым сдерживаемым вздохом. Канеки будет стараться не издать ни звука, но Фурута и без этого читает все по малейшим движениям навстречу и трепету прикрытых ресниц. И ему мало: он склоняет голову и втягивает Канеки в поцелуй, чтобы он не зажимал челюсть, тихо стонет в губы, чтобы показать – это норма, – и получает в ответ то же самое. Голос Канеки резонирует на губах и впервые не раздражает. Проведя по члену от основания до головки, Фурута заводит руку за спину и проталкивает два пальца в себя. Немного подготовленные заранее мышцы легко раздвигаются, принимая смазку, и Фурута стальной хваткой цепляется за чёрную рубашку Канеки, притягивая его к себе и жарко выдыхая, когда фаланги давят на простату. Он поднимается на носочки и прогибается в пояснице, насаживаясь до самого конца, и чувствительная головка трётся о край рубашки до лёгкой боли. Фурута стонет, не стесняясь, намекая, что хочет этого, говоря почти прямо: «Мне будет очень приятно, если вы войдёте туда членом». Он надеется, что хоть это Канеки поймёт сам, и, слава всем богам, не ошибается. На бедро ложится рука и тянет наверх, и Фурута охотно поднимает его, обхватывая ногу Канеки и плотно прижимаясь к его паху. Соприкосновение обнаженной кожи выходит мучительно острым и обжигает спину от копчика до затылка, вырывает наружу с жарким вздохом. От слишком сильного удовольствия в первое мгновение хочется отстраниться, но Фурута знает, что это лишь обман закоротившего разума, который не до конца верит в происходящее. Фурута вцепляется в плечо Канеки и кусает губы, убеждая чёртово сознание, что это не очередной сон, после которого придётся идти в душ, сглатывая разочарование. Высунув пальцы из ануса, Фурута обхватывает член Канеки и направляет в себя. Головка касается разработанного входа и неглубоко проникает внутрь, растягивая сфинктер и раздвигая судорожно сжимающееся нутро. Откинув затылок на стену, Фурута резко вдыхает от долгожданных ощущений и со стоном выдыхает, насаживаясь глубже. Канеки сильнее вцепляется в его бедро, а после подхватывает Фуруту на руки, упирая спиной в стену, и глубоко толкается внутрь. Вскрикнув, Фурута едва не прорывает ногтями рубашку, и зажмуривает глаза от болезненного распирающего чувства. На темной изнанке век вспыхивают неровные красно-оранжевые круги, похожие на языки пламени, а внизу саднит и обжигает от каждого движения. Фурута глотает воздух широко распахнутым ртом, коротко надрывно стонет и кусает губы почти до крови, слыша, как шипит Канеки, уткнувшись лбом ему в грудь. Он как будто торопится, хочет закончить всё побыстрее, но мешает физиология и боль. Зарывшись пальцами в короткие чёрные волосы, Фурута сжимает их, тянет назад, поднимая его лицо к себе, и видит, что в подёрнутых маревом глазах, один из которых опасно пульсирует чёрно-красным, не осталось ни намёка на раздражение – чистое желание, от которого перехватывает дыхание и сдавливает в гортани от стона. Канеки не сдерживается с ним, берёт грубо, неумело, но честно, подчиняясь одной только жажде удовольствия и игнорируя выставленные границы. И Фурута задыхается, не выдерживая напора, надсадно стонет, скрещивая голени на его пояснице, и сжимает бёдрами напряжённые бока. Стоны множатся эхом в пустом кабинете, зудят в сорванной глотке и доносятся сквозь шум в ушах. Горячее нутро жадно принимает в себя член, обхватывая до самого основания, Фурута чувствует малейшее движение головки, которая трётся о простату, посылая по распалённому телу волны жара. Он радуется, что на этаже сейчас, наверное, никого нет: они могут не сдерживаться, – и жалеет одновременно: о его триумфе и проигрыше Канеки должно знать как можно больше людей, но это он ещё наверстает. Белая рубашка липнет к телу палёной синтетикой, заключая в плотный кокон, который не даёт сбежать ни одному ощущению, мешая их друг с другом в немыслимые сочетания. От терпкого мускусного запаха кружится голова, а на языке всё ещё ощущается сладкий вкус Канеки. Фурута насаживается сам, сжимая голенями поясницу, трётся лопатками о стену и заходится в стонах. Ладонь дёргается к члену и крепко обхватывает его, начиная двигаться в такт рваным толчкам, и от долгожданного удовольствия сами собой закатываются глаза и натягиваются жилы на шее. Канеки припадает зубами к его горлу и кусает до крови, толкаясь последний раз, и Фурута громко вскрикивает от болезненного мазохистского удовольствия, ускоряя движения рукой как только возможно и содрогаясь всем телом от оргазма. Судорожно сокращающееся нутро принимает в себя горячую сперму, и Фурута задыхается от всхлипов, цепляясь за Канеки, который рвано дышит ему в сгиб шеи и машинально слизывает выступившую кровь. Живот под рубашкой пачкает собственное семя, и хлопок дразнит нежную кожу подрагивающего члена. Фурута хотел бы сказать что-нибудь ядовитое, чтобы непременно испортить момент, но сил просто нет, не хватает дыхания даже на пару слов. Постепенно руки Канеки слабнут и отпускают его на пол, и член выскальзывает, оставляя внутри тянущую пустоту. Фурута встаёт на ослабевшие ноги и поправляет волосы, откидывая их со лба и ярко улыбаясь. — Ну, теперь можно и за работу? — спрашивает он довольно, а Канеки смотрит на него почти растерянно, будто и правда поверил. Какой же он всё-таки доверчивый. Фурута натягивает на себя одежду и идёт к столу, делая вид, что вот сейчас, прямо здесь, с сегодняшнего дня начнёт усердно трудиться. Он, конечно же, лжёт. Его маленькая игрушечная революция свершилась, и это только начало. Больше ничего не будет как прежде.