Я здесь, хозяин

      Раб.       В этом слове так много смысла, и все же в нем нет абсолютно ничего.       Три буквы и… ничего. Потому что если ты раб, то ты ничто и никто.       Фенрис снова был рабом.       Он смотрит на Данариуса покорно, почти влюбленно. В сердце не осталось ни жажды мести, ни горького отчаяния. Фенрис в буквальном смысле на поводке у своего хозяина, и у него даже не зарождается мысли, что это может быть противоестественно. Всё так, как оно должно быть.       Фенрис спит мало, но ему достаточно. Ест то, что оставляет на тарелке хозяин. Если он не оставляет, Фенрис не ест. Покорно целует печатку магистра на его руке и по тупому благодушию своему не замечает самодовольную улыбку Данариуса. Все даже лучше, чем так, как оно должно быть.       Фенриса не смущает мысль, что он не знает себя. Что не помнит ничего из ранней жизни, что даже само имя «Фенрис» ему явно дала не мать, которой он, впрочем, тоже не знает. По правде говоря, он старается не думать об этом. Обычно в такие моменты на него неожиданно нападает грусть, а хозяин злится, когда его раб не в настроении.       О том, что такое жизнь не раба, он старается не думать. Фенрис просто плывет по течению, переживает один серый день за другим, терпит боль и никогда не жалуется. Он знает, что случается с теми, кто жалуется. Такой участи для себя он не хочет.       В целом, Фенрис доволен. Он сыт и одет. Пускай иногда его бьют, пускай иногда над ним смеются гости и шпыняют стражники, это не так важно. Это можно пережить. Впрочем, как и подступающие порой приступы внезапного страха и отчаяния.       Он слабый и тощий. В тех местах, где когда-то бугрились мышцы, теперь остались кожа да кости. Его лицо угловатое, резкое, под глазами пролегают синие тени — следы переутомления и недосыпа.       Однако отравляет его сознание совсем не это. Боль физическую, унижения и плевки в лицо он терпит стойко. Его даже не коробит собственный жалкий внешний вид.       Просто иногда они приходят. Врываются через не затворенную дверь с последним порывом вечернего ветра и окутывают Фенриса с ног до головы, трепля его волосы. Иногда они подбираются с утренним рассветом, скользя по бархатным коврам в особняке магистра: вниз по витым лестницам, вниз, туда, где в своей каморке под тонким дырявым одеялом дрожит он от озноба, кажется, идущего изнутри. Бывает, они ослепляют так же внезапно, как это делает солнце, показавшись из-за края остроугольной крыши. Бывает, они приходят по ночам и терзают его сознание мягкими, ласкающими пальцами.       Они — это то, чего Фенрис по-настоящему страшится.       Они — это воспоминания.       Размытые, неясные, блеклые. Как пейзаж за покрытым дождевыми каплями окном. Видны лишь образы, но чётко ничего не разглядеть. Шепотом они поют ему на ухо, но ни слов, ни мелодии не разобрать, лишь интонации.       Острыми иглами они колют Фенрису прямо в затылок, забираются под кожу и растворяются в крови тревожным дурманом. Воспоминания не приносят счастья, но когда они рассасываются и уплывают туда, откуда приплыли, чувство горького отчаяния ощущается ещё острее, чем обычно. И тогда Фенрису хочется, чтобы они вернулись.       В его воспоминаниях нет ничего конкретного. Ни мест, ни имен. Просто образы, пейзажи, люди, тени.       Порой ему видится город, серый и величественный. Острые скалы, окружающие его, высокая крепость и цепи, свешенные с крепостных стен. Над этим городом летают стаи крикливых белых чаек, и везде снуют нищие оборванцы. В воспоминаниях Фенриса этот город пропитан отчаянием и неизбежным концом. Эти образы угнетают его.       Однако бывают и другие.       Например, холмистые долины, покрытые зеленой порослью. Воздух там чистый, свежий, пропитанный древней долийской магией, от которой едва подрагивает листва на деревьях. Эти воспоминания, на удивление, приносят спокойствие.       Смутные обрывки из чужой жизни иногда вызывают отвращение. Так случается, когда Фенрис видит образы старого, пропахшего алкоголем кабака. В отличие от распутства и пьяных стычек, солнечный свет там редкий гость. Внутри душно и затхло, а музыка, ужасно приторная и задорная, выводит из себя похлеще самих посетителей — бедных, отчаявшихся и наглых.       Фенрис не знает, чьи это воспоминания и воспоминания ли это вообще. Иногда ему кажется, что лириум въелся не только в его кожу, но и в мозг, и теперь постепенно сводит его с ума. Поверить в то, что когда-то у него была жизнь, свободная от кандалов и боли, Фенрис не может. Потому что кандалы и боль точно так же, как и лириум, въелись в него всего.       Иногда, когда образы посещают его по ночам и когда никто не может его видеть, Фенрис сидит в своей каморке, прижавшись спиной к холодной каменной стене. Он смотрит перед собой и мысленно пытается ухватиться за плавающие перед глазами воспоминания, но ему редко это удается. Это как бесконечное чувство дежавю, из которого нельзя выбраться.       Фенрис знает, что никогда не посмеет потребовать ответа у Данариуса, хотя подозревает, что хозяину все известно. Фенрис раб, и он слишком труслив, чтобы бороться за правду.       Однако ему кажется, что когда-то он был другим. Воспоминания, что несут с собой жар битв и гул жестоких стычек, Фенрис хранит с особой нежностью. Ими он дорожит по-настоящему. Крик умирающего врага, стрела, рассекающая воздух в миллиметре от черепа, звон стали и кровь — теплая и липкая — вот, что он видит, и вот, что сжимает его душу в тиски.       После таких видений чувство собственной никчемности — единственное чувство, на которое он способен, но променять эти воспоминания на другие Фенрис не согласен.       Еще он видит женщину. Иногда она сражается вместе с ним, но гораздо чаще он просто видит её размытый образ — неясный силуэт в ореоле светлых волос. Фенрис не имеет понятия ни кто она, ни каково её имя, ни кем она была для него. Он знает лишь одно:       она была невероятно ему дорога.       Почему-то за нее Фенрису хочется отдать то немногое, что у него есть сейчас. Ему наивно кажется, что она с благодарностью приняла бы даже эти крохи.       Иногда, во тьме ночной, её голос шепчет его имя. Посмеиваясь, он шелестит у него в голове и нескончаемо убаюкивает:       Фенрис… Фенрис… Фенрис…       И это самое ужасное.       Что-то внутри Фенриса подсказывает ему, что он должен ненавидеть эту женщину. Возможно, это погребенный под пылью боевой инстинкт, а может просто врожденная интуиция. В любом случае, он просто чувствует это и не углубляется в поиски объяснений.       Но ненавидеть её Фенрис не может, хоть и сам не знает почему.       Ему нестерпимо хочется узнать правду о себе. Чувства, клокочущие внутри, подсказывают, что за стеной беспамятства когда-то существовала другая жизнь — свободная. Сквозь туманные обрывки из прошлого Фенрис тянется к ней, силясь ухватиться за что-нибудь конкретное, но из раза в раз его пальцы хватают лишь пустоту.       Фенрис — никто и ничто.       У него было прошлое, но теперь его нет. Как нет и будущего. Как нет и настоящего.       Переставляя ноги, он плетется за поводком хозяина. Куда тот ведет его — неизвестно.       — Раб!       Это Данариус требует его, и Фенрис идет на голос.       Уже знакомый женский шепот отчаянно убеждает его в тишине:       Фенрис. Ты не раб. Ты не раб!       Данариус восседает в высоком кресле и строго смотрит на своё животное. Фенрис опускается перед ним на колени и склоняет голову так, что чёлка скрывает его глаза с одинокой, не пролившейся слезой.       — Я здесь, хозяин.