Как печать на сердце твоё

Тишина поглощает, затягивает, и Шерлок не хочет её нарушать. Он хватает ртом воздух, напоённый дыханием Джона. — Ты прекрасен, возлюбленный мой, ты прекрасен… Шерлок мотает головой по полу, его бьёт крупная дрожь. Не от схлынувшего возбуждения, а от того, что слишком много, на грани боли. Головка члена медленно раздвигает тугие мышцы, и Шерлок судорожно выдыхает, сдерживая стон. Тишина, нельзя нарушать тишину, только Джон может говорить сейчас, его слова наполняют тишину смыслом. — Голова его — чистое золото; кудри его волнистые, чёрные, как ворон… Шерлок жалобно всхлипывает, его трясёт. Он держится за Джона, как за землю, уходящую из-под ног, как за воздух, пытаясь не упасть — и падает, падает, пока Джон входит в него всё глубже. Джон не задаёт вопросов, он видит ответы — нет, не в порядке; нет, не хорошо; нет, не прекращать, ни в коем случае не останавливаться. И Джон покрывает мягкими поцелуями его плечо, и замирает, войдя полностью. — Замкнутый сад, — шепчет Джон. — Запечатанный источник. — Нет, — выдыхает Шерлок. — Уже нет. Открытый. Только для тебя. Пожалуйста, Джон… Пожалуйста — остановись? Продолжай? Уйди? Останься? Не уходи больше никогда? Шерлок хочет больше — и не знает, куда больше. Хочет ближе — и не знает, как можно ещё ближе. Осталось только разорвать Джону грудную клетку, забраться прямо в живое, бьющееся сердце, зубами выгрызая там место для себя. Джон поднимает голову, и Шерлок тянется к его губам. Так много — и так мало. Шерлоку кажется, что ему всегда будет теперь мало, он не знает, как может быть больше, но Джон ласкает губами его губы, кладёт ладонь ему на затылок, и Шерлок стонет вдруг от неожиданного, почти мучительного наслаждения, прошившего его тело разрядом, когда Джон двинулся внутри него. Тишина рассыпается осколками весеннего льда, Шерлоку кажется, что он всей кожей чувствует острые прикосновения. — Боже, — бормочет Шерлок и слизывает с губ Джона довольную улыбку. — Поднимись, ветер, с севера и принесись с юга, — рокочет он: слова словно выплывают из океанской бездны, поглотившей Чертоги. — Повей на сад мой и прольются ароматы его! Джон замирает с широко распахнутыми глазами, ощущая, как сквозь его пальцы стекают шёлковые пряди волос Шерлока, потом крепко зажмуривается и сжимает зубы. На лице его страдание, и Шерлок пугается, что перегнул палку. Но Джон с присвистом выдыхает и просит: — Лучше молчи, иначе всё, что может пролиться, прольётся прямо сейчас. Шерлок самодовольно ухмыляется и по наитию сгибает колени, подтягивая их к груди. Джон тихо стонет, погружаясь глубже в него, на секунду приподнимается, позволяя Шерлоку уложить ноги себе на плечи, и ложится сверху, опирается на локоть здоровой руки, вновь подсовывая её ладонь под влажный кудрявый затылок. И начинает двигаться — медленно, плавно, неотступно. Шерлок больше не владеет своим телом. Каждый толчок Джона заставляет его выгибаться, тихо поскуливая, вжимать голову в сильную ладонь, не позволяющую биться об пол, вцепляться в Джона руками и ногами, пытаться поймать его губы — и снова прогибаться назад, стирая плечи о ковёр. Шерлок больше не владеет собой — им владеет Джон, и Шерлок дарит, отдаёт себя целиком, безоглядно. Медленные толчки становятся сильнее, быстрее, Шерлок ахает от каждой вспышки удовольствия, проходящей сквозь него снизу вверх. — Тише, хороший мой, прекрасный мой, — шёпот Джона течёт из губ в губы, словно вода, прохладная, живительная, и Шерлок глотает заботу и нежность этих слов; целительный бальзам, успокаивающий сжигающую его жажду. — Уста твои — сладость… — Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его. — Шерлок видит, как Джон смежает веки, и лишь тогда понимает, что сказал это сам. — Боже, Шерлок! — вскрикивает Джон. Толчки ускоряются, становятся беспорядочными, Джон внезапно поднимается на руках и запрокидывает голову, снова и снова выстанывая его имя. Шерлок растерянно хлопает ресницами, ощущая горячую влагу внутри. Ему мало, сейчас ему чертовски мало, но Джон уже выходит из его тела, и он чувствует себя беспомощным и покинутым. На ковёр из него вытекают тягучие капли, и Шерлоку обидно чуть не до слёз. Но Джон не встаёт — он обнимает его за плечи, тянет к себе, заставляя сесть, и жарко целует. Одна его ладонь вновь ложится на оставленный Шерлоков затылок, а вторая обхватывает член, и глупые мысли покидают Шерлока после первого же поглаживания. Шерлок зажмуривается, каждое движение ласкающей руки вызывает фейерверки под его закрытыми веками, и тугая пружина возбуждения в его паху начинает медленно раскручиваться. Он вцепляется Джону в плечи, даже мысли не допуская направить его своею рукой. Всё и так правильно и хорошо, боже, как хорошо… А Джон бормочет ему в губы: — Твой голос надо запретить законом. Просил же — молчи! В следующий раз я заклею тебе рот… От этих слов Шерлок шокированно распахивает глаза, его губы искривляются в тщетной попытке сдержать крик, и он выплёскивается Джону в кулак. Джон держит его, не позволяя упасть или отстраниться. Шерлок роняет голову ему на плечо, тяжело дышит, ощущая мягкие губы на своём виске. — Никогда больше не смогу спокойно смотреть на этот ковёр, — ни с того ни с сего сообщает Джон, и Шерлок начинает хохотать взахлёб, задыхаясь и всхлипывая, выплёскивая все свои страхи, всё одиночество, боль и неуверенность. Джон держит его. Джон его не отпустит. Немного позже, когда они уже лежат в постели и Джон обнимает его, Шерлок сонно спрашивает: — Почему ты вдруг начал цитировать «Песнь Песней»? — Я начал, ты подхватил, — парирует Джон. — Не знаю. Как-то само получилось. Наверное, потому, что там самое правильное определение того, что я к тебе чувствую. Шерлок задумчиво кивает. Он понимает. И шёпотом, чтобы не нарушить вновь сгустившуюся над ними тишину, в которой витает что-то огромное и прекрасное, произносит: — Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь…