Подростковые глупости

Все катится в такую задницу, что Паркеру даже подумать страшно о том, как он будет это разгребать. В голове бардак, в жизни — не лучше: на учебе куча хвостов, он поссорился с Недом, тетя Мэй разговаривает с ним сквозь зубы (когда он еще и перед ней успел провиниться?). И вишенка на торте — самая отравленная вишенка в жизни Питера — то, что на какой-то вечеринке, на которую он уже сам забыл, как попал, выпив чуть больше, чем можно было, он написал мистеру Старку. И дело тут вовсе не в том, что он ему написал, не в самом факте сообщения, а в том, что именно он написал. Те слова, которые он отправил. То признание, которое улетело Старку, безжалостно перекрыв все пути к отступлению. И мигнувшее на экране «сообщение прочитано» лишило последней надежды. С того дня прошла неделя. Питеру ни черта не лучше. Тетя припоминает ему ту самовольную отлучку на вечеринку (теперь хотя бы понятно, в чем его вина), Нед по-прежнему смотрит на него волком, а учеба так упала, что он просто не знает, с какой стороны за нее хвататься. Что сделать сначала: сдать сочинения по литературе? написать код на информатику? или описать нужный опыт по физике? Или позвонить Старку и спросить, насколько сильно он ненавидит Питера теперь. Последний вариант кажется Питеру самым оптимальным, но вместе с тем — самым самоубийственным. Он не хочет писать Старку, он не хочет видеть Старка, но в то же время — в те же самые мгновения отчаяния, которые накрывают его по ночам за горой домашнего задания, — он хочет знать, что Старк, ну, не в обиде. Хотя какая тут обида. Боже. Питер подросток, ему как раз нужно начать все те странные глупости, за которые потом стыдно, но которые вспоминать все равно приятно. Потому что — вот он, дух молодости, дух авантюризма и легкий стыд и смущение за то, что происходит. И, конечно, дух веселья, дух странной эйфории от того, что взрослость ощущается остро и ярко, почти горчит на языке привкусом странного алкоголя. Вот только Питеру не весело. Питеру тошно, грустно — отчаянно почти, потому что эта ситуация, эта недосказанность, эта чертова неопределенность просто убивает его, не давая возможности спастись. Питер знает: ему нужно только снова взять в руки телефон и отправить одно сообщение. В принципе, после того, что он уже сделал, это не должно пугать его так сильно, но — пугает. Питер не будет себе врать. Разговор со Старком пугает его до ужаса, до мурашек по коже, и — честно — он бы порадовался, если бы это были другие мурашки — ну, там, от того, как приятно ощущаются чужие губы на его, как ласково касаются его чужие руки. От таких бы мурашек он никогда в жизни не отказался, потому что, боже, это же мистер Старк, как от него вообще можно отказаться. Наверное, самое ужасное в этой ситуации даже не то, что Питер признался — в конце концов, у них тут не война, чтобы признание в чем-то могло лишить его жизни, — а то, что Питер чувствует. Его чертова поздняя любовь (разве в шестнадцать первый раз влюбляться — не поздно?), чертова никому не нужная привязанность. Убогое ощущение собственной слабости там, где он никогда не думал его встретить и ощутить. Но оно есть, оно никуда не уходит даже спустя почти полтора года после знакомства со Старком. И Питер просто не знает, что может заставить его отвернуться от Старка и перестать. Можно вообще перестать любить по щелчку пальцев? Питер бы очень этого хотел. Через пару дней все становится еще хуже. Причем с довольно неожиданной стороны. Ночью, когда Питер, как обычно за последние три недели, доделывает домашнее, его телефон вибрирует от пришедшего сообщения. Это странно — ему мало кто пишет: Нед все еще не разговаривает с ним, хотя, видит кто-угодно-там-сверху, Питер пытался с ним помириться; Мишель предпочитает живое общение; тетя спит в соседней комнате. Кто еще мог ему написать, да еще и в такое время? Он открывает сообщение, и желание отбросить телефон куда-нибудь подальше — желательно, в окно, — почти пересиливает здравый смысл. На экране задорно — Питер может поклясться в этом — светятся буквы пришедшего послания от мистера Старка. Питер зажмуривается. Он не хочет читать это, но — хочет знать, насколько все плохо. А потому, решившись, все-таки открывает глаза. «И больше ты ничего не хочешь мне сказать?», — гласит сообщение. Питер слышит в голове голос Старка, почти что видит его вопросительно приподнятую бровь. И ему хочется отправиться за гипотетически выкинутым в окно телефоном. Какая, к черту, разница. Терять-то уже нечего. Значит, думает Питер, Старк сообщение получил. Прочитал. Осмыслил. После этого вывода Питеру очень хочется начать отстукивать S.O.S. на морзянке — ну вдруг кто услышит, вдруг кто войдет в его положение и поможет ему разобраться в себе. А почему Старк так долго молчал? Он специально изводил Питера, ждал, пока тот сам решится написать еще раз? Именно этот вопрос и отправляет Питер в ответ. И тут же жалеет об этом: не стоило ничего писать, не стоило усугублять ситуацию своей глупостью. Дух авантюризма, чтоб его. Ага. Как же. Дух собственной тупости и наивности. И абсолютно лишней влюбленности. Потрясающе. «Тебя не учили, что отвечать вопросом на вопрос — невежливо?», — снова пишет Старк. Питер ухмыляется. Это же ведь тоже вопрос. Или понятия вежливости меняются в случае со Старком? Он уже почти готов написать об этом, но приходит следующее сообщение. «Ждал, пока тебе еще раз хватит смелости на то, чтобы со мной поговорить», — читает Питер. В животе что-то неприятно ухает вниз. Вот черт. Если бы Питер был поумнее, то ему бы не хватило смелости и на первое признание. «Я не вижу смысла разговаривать на эту тему», — неуверенно отвечает он. Ожидание нового сообщения затягивается. Питер успевает написать половину сочинения. Конечно же, о любви. Конечно же, о нелегкой чертовой любви. Питер даже не удивился, взглянув на тему сочинения, — когда в его жизни что-то было нормально? Он начинает следующий абзац, пишет как раз о том, что любовь — куда сложнее и тяжелее, чем кажется на первый взгляд, что это не только взгляд на мир через розовые очки и бабочки в животе, но и отвратительное чувство тоски, засевшее глубоко внутри, там, откуда ни достать, ни выцарапать его нельзя. И в этот момент телефон вибрирует снова. «Мне нравятся люди, чья точка зрения не сходится с моей. Можно попробовать переубедить их и склонить на свою сторону. Давай встретимся?». «На дворе ночь, вы о чем вообще, мистер Старк». «Ты ведь все равно не спишь. И о твоем умении сбегать из дома я наслышан». Питер краснеет. Черт бы побрал этого всезнающего Старка. «Жду тебя на углу твоей улицы через двадцать минут». Питер мог бы взбрыкнуть сейчас, сказать, что никуда он не пойдет и ни о чем разговаривать не будет, но это ведь Старк. С него станется наведаться к ним на выходных, слегка пофлиртовать с тетей и уйти с Питером в его комнату, откуда Паркер уже не сможет найти выхода. Разговора не избежать, если за него взялся Старк. Поэтому Питер вздыхает, натягивает толстовку потеплее — осень нынче не балует теплотой — и осторожно, чтобы никого не разбудить, выскальзывает из окна. Он очень старается идти как можно медленнее, чтобы Старк не подумал, будто Питер торопится на эту встречу, и потому ему приходится постоянно замедлять шаг, ведь нервы берут свое, волнение заставляет его почти что бежать, и только усилием воли Питер сохраняет самый безмятежный вид, на который сейчас способен. Внутри все дрожит в ожидании непонятно чего, и это выводит из себя. Потому что да черт с ним, со Старком, он подросток, он должен творить глупости. Вряд ли, правда, подростковые глупости того же Старка включали в себя признания в любви взрослым мужчинам, но это такие мелочи. Времена ведь меняются, да? Питер усмехается. Ага. И нравы — тоже. На углу улицы уже стоит машина Старка. Питер чувствует, как по спине бежит дрожь, но собирает смелость в кулак и подходит ближе, неуверенно открывает дверь и проскальзывает на заднее сиденье, садясь рядом со Старком. — Прокатимся? — весело спрашивает тот вместо приветствия. — А давайте… не надо, — просит Питер, и голос его звучит слишком умоляюще. Настолько, что ему почти стыдно за это. Почти — потому что перед Старком ему стыдно за множество вещей, и эта — не самая ужасная. — Как хочешь, — легко соглашается Старк и слегка поворачивается к Питеру. — Тогда предлагаю вернуться к начатому разговору. Питер молчит. Старк — на удивление — тоже. И в такой тягучей, вязкой — ужасной — тишине проходит несколько долгих мгновений. Наконец Старк вздыхает и устало трет глаза пальцами. Он в одно мгновение становится будто меньше и… неувереннее? Питеру даже кажется, будто тот тоже боится — сделать что-то не так, сказать что-то не то. Боится допустить ошибку, которая будет аукаться еще долгое-долгое время потом. — Что это было, Питер? — тихо спрашивает Старк. Питер чувствует, как алеют щеки. Ощущение внутри такое, будто он кого-то предал — может быть, так и есть. Предал Старка своими нелепыми чувствами к нему? Предал самого себя, так банально в них признавшись? Питер не знает. И он не уверен, что хочет знать ответ. — Я не… Я не знаю, — выдыхает Питер. Пути назад больше нет. Они начали этот разговор, и так или иначе его придется закончить. Но все, чего хочет Питер сейчас, это вернуться на три недели назад и оставить телефон дома. Пусть он будет и дальше сходить с ума от своей любви, пусть он будет детально в красках представлять, как Старк целует его и касается в тех местах, в которых не касался еще никто. Пусть он, в конце концов, будет дрочить на свои чертовы фантазии в душе. Пусть. Но так будет спокойнее. — А я, по-твоему, знаю? — как-то обреченно хмыкает Старк. — Питер, сказал «а», говори и «б». В конце концов, ты же додумался это написать. Питеру интересно, что об этом думает сам Старк: его это злит? раздражает? или ему льстит это нелепое признание? — Я не знаю, что я должен сказать. Кажется, в том дурацком сообщении я уже написал все, что мог. Мне нечего добавить, мистер Старк. Извините. Питеру жаль — искренне. Он извиняется за то сообщение, за те слова, за то, что сейчас он не может сказать ничего внятного. И за то, что он вообще свалился Старку на голову со своими подростковыми глупостями, — тоже. Как бы он хотел все вернуть назад. Старк вздыхает снова. — Ты же понимаешь, что я не могу? Питер на мгновение думает, что тому разговор тоже дается тяжело, но в этом, наверное, их основная со Старком разница — Питер бы еще долго убегал от этого, обходил бы тему стороной и не поднимал никаких провокационных вопросов. Старк же спешит разобрать волнующую его тему на мелкие детальки, посмотреть, что именно пошло не так и что дает сбой. Питеру это нравится, хоть ему и жутко тяжело сидеть здесь, в машине, и пытаться не потерять остатки собственного уважения к себе. — Не можете что? — глупо переспрашивает он. — Ответить тебе взаимностью, — терпеливо поясняет Старк. — Тебе всего шестнадцать, Питер, и пускай даже меня к тебе тянет, я точно не лучший выбор для первых отношений, знаешь… Питер вскидывает ладонь — защитный жест от слов Старка и импульсивная просьба замолчать. Старк смотрит на него в недоумении. — Подождите. — Питер качает головой, не веря себе самому. — Тянет? Вас? Ко мне? В смысле, вот, ко мне? Я же… Ну… Я думал, что не нужен вам в… не нужен вам в этом смысле. Что я свалился вам на голову со своими глупыми смсками и что вы злитесь на меня за ту ночь. Старк вопросительно выгибает бровь. Питер едва не смеется в голос. — Злюсь? Если только на себя, Питер, потому что тебе шестнадцать, а мне пора бы выкинуть из головы все эти глупости, больше свойственные подросткам. Питеру хочется попросить Старка о многом. Он не может сейчас упустить такой момент, в конце концов, Старк очень редко бывает с ним откровенен. — Давайте попробуем? Пожалуйста, мистер Старк. — Питер, я не… — Меня не смущает разница в возрасте, — быстро выпаливает Питер. И добивает, пока не передумал: — Я хочу, чтобы вы были первым. Старк чуть наклоняет голову и задумчиво прикусывает губу. Питеру, в общем-то, хочется того же — прикоснуться к его губам и ласково — какой ужас — прикусить их, узнать, такие ли они мягкие на самом деле, какими выглядят вот так, издалека. Но он ждет ответа Старка. В конце концов, выбора у него нет. — Это очень… сложно, Питер. — Вы пытаетесь меня отговорить? Кажется, именно вы начали этот разговор. Питер смелеет — внутри ругая себя последними словами — и придвигается к Старку немного ближе. — Мистер Старк, пожалуйста. Я правда этого хочу. Я хочу хотя бы попробовать. Обещаю, если ничего не получится, я не буду всю оставшуюся жизнь упрекать вас в чем-либо. Только, пожалуйста, дайте мне шанс. Старк вздыхает. Снова повисает молчание. На этот раз — не такое зыбкое и отчаянное, как в прошлый раз. Теперь оно — задумчивое, даже мягкое будто. Питер видит — Старк думает, он всерьез размышляет над его словами, и это вызывает улыбку, которую Питер никак не в состоянии спрятать. — Ну, если только после восемнадцати, — наконец произносит Старк. Питер смотрит удивленно. — В смысле… вообще все после восемнадцати? Его голос звучит… разочарованно. Он, конечно, не ждал жаркого секса сию минуту, но… до его совершеннолетия еще почти два года. Они что, действительно будут ждать этой чертовой цифры, чтобы просто поцеловаться? Старк внимательно смотрит на него, а потом… А потом — смеется. Чистым и звонким смехом. Питер глядит непонимающе. — Нет, Питер. Обнимашки можно уже сейчас. И раскрывает руки в призывном жесте. Питер с готовностью льнет в его объятия и чувствует, как Старк невесомо целует его в волосы. Эти прикосновения кажутся куда интимнее, чем те горячие касания, о которых Питер мечтал. Он прижимается ближе и доверчиво закрывает глаза, уверенный, что у них впереди есть еще много времени. И что все обязательно наладится: он помирится с Недом, расправится с домашкой и обязательно извинится перед тетей. А его восемнадцатилетия, в общем-то, не так уж и долго ждать.