— Попозируй мне, нии-сан

Leah Kelly — Crazy in Love — Ты что, и правда ничего не чувствуешь? — искорка гаснет, не успев повести за собой трепет языков пламени. Он всего лишь хочет понять истину не целого мира, а одного единственного человека. Саске с отчуждением обводит глазами обмякшее достоинство старшего и позорно капитулирует. Ему хватает одного взгляда на длинноволосого, чтобы понять: «другого раза точно не будет». — В другой раз, Саске, — Итачи обвивает белые ноги вокруг талии брата и нежно целует во впалую щёку. Тепло медленно растекается по телу. Рука с перстнем волнует синеву мягких волос младшего — Пойду, соберу твой мольберт. Маленький Учиха сжался в комок на кровати от вновь нахлынувшего холода: «не оставляй». Руки художника погрязают в красном. Масло вперемешку с кровью, растворителем очищают душу. Сцены насилия болью украшают холст мягкими мазками. Он оставляет частицы себя по всему дому и особо не заботится о сохранности чужой психики. Итачи, находя в столе очередной ошмёток, Саске, говорит что тяга к жестокости это временно. Скоро пройдет. Нукенин не проходит, а только усугубляет ситуацию. Саске со злостью дробит деревянные кисти о ближайшую стену. Ему больше нечего рисовать. Кроме чётких линий идеального тела. Этот навязчивый образ заполнил его сполна. Не хватает воздуха. Jaymes Young — Feel Something Итачи из кожи вон, только бы быть первым. Курсы переводчика поднимают его доход в не одну тысячу вон. Деньги пригодятся за границей и дома. Обезболивающие обходятся недёшево. Первый кредит начинающему банкиру выдают со скрипом, второй берёт в счёт погашения долга. Отото сидит дома один, пока его нии-сан бороздит золотые просторы Японии. Работник выворачивает письмо с ног до головы, но так и не находит подвоха. — Нужно ехать, — констатирует Итачи. Саске безвольно виснет на входной двери и выпархивает наружу, чтобы отдышаться. Чемодан пустует лишних два дня и не планирует собираться без посторонней помощи. В бархатном халате на голое тело Учиха вскрывает черепную коробку воспоминаний, что бумажными птицами облепили его, вырвавшись из шкафа. Каждый клочок сукна по велению Саске изгваздан, его, Итачи изображением. Пальцы заходили по листам. На одном он купается в ванной, следующий олицетворяет пародию на диониса с кленовой лапой зелени между ног. И на каждом эскизе он был обнажен. Что же ты творишь? Маленький брат. Похоже, мы слишком много времени провели вместе, его работам нет счёта. Они разлетелись по всему полу спальни. Сейчас же всё не так. Саске опять не было. Он предпочитает писать пейзажи на улице, просиживанию времени в школе. Слишком обыденно за последний год. Палитра приобретает рабочее состояние. Пальцы выводят лето, хотя на дворе зима. Шум на задворках сознания уже давно не колышет ум подростка, а зря. Итачи хватает судьбу за руку, не давая ей ускользнуть. — Собирайся, мы уезжаем. Саске бы и рад уйти, но его запястья окровавливали бинты под стальной хваткой брата. — Куда? «Ты слишком ненавидишь жизнь, чтобы быть одному.» Алеющими отметинами по тонкой шее. — Отпусти, дурак. «Я люблю тебя». Боинг несёт Итачи в Берлин. Там начинается новая жизнь. Саске, подперев колени локтями, сидит рядом.