Прости

Гвен никогда не считала себя особенной. Она родилась в обычной семье. Она ходила в обычную школу. Она обучалась в обычном университете, она получила обычный диплом и стала обычным гуманитарием без работы, — Гвен была самой... обычной. Она не умела петь, рисовать или танцевать так, чтобы стать известной. Она не была лесбиянкой, трансгендером или бифлюидом, чтобы чувствовать себя по-настоящему выделяющейся из толпы. Она даже просто не могла сказать, чего хотела от жизни, и каждый ee день проходил одинаково: еда, учеба, еда, учеба, еда, сон. У нее не было мечтаний или иллюзий. Гвен была просто Гвен, Гвен, каких много, но кое-что все-таки выделяло ее из прочих. Когда она родилась, вся ее левая рука от кисти и до плеча оказалась покрыта многократным «прости», и, сколько бы она ни росла, «прости» не пропадали, они добавлялись, нарастали новыми кольцами, спиралью опоясывая ее тело. «Прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости» — к двадцати одному году на левой руке Гвен было уже шестьдесят четыре «прости». — Последние слова твоего соулмейта просто ужасны, ты что, забьешь своего мужа до смерти? — шутили одноклассники. — В какую же депрессию ты вгонишь своего соулмейта, раз он умрет, бесконечно прося у тебя прощения? — ехидничали сокурсники. Хуже всего было то, что Гвен не могла с ними не согласиться. Как часто она будет вздрагивать, слыша обычное «прости»? Как часто она будет просыпаться, думая, что ее соулмейт умрет у нее на глазах, моля ее о прощении за, наверное, какую-нибудь ерунду? Как часто она будет жалеть, что не скрыла свою метку, чтобы не пугать того, с кем ей предстояло провести всю свою жизнь?.. Она думала над этим с тех пор, как впервые прочитала слова на своей руке. Прочитала каждое, провела пальцами по темным буквам, которые въелись не только в ее кожу, но и в само естество Гвен, запомнила количество — и с тех пор начала считать каждое сказанное ей «прости». Дэвидом. Только он говорил столько «прости» ей и лично ей и никому больше, только он мог просить прощения часами, только он мог бормотать это чертово слово десятки раз, не запинаясь, но со слезами и виной. — Прости, прости, прости! Три «прости» из-за того, что он позволил Нёрфу пырнуть себя ножом в руку. Дэвид сидел и шмыгал носом, пока Гвен осторожно перебинтовывала его рану — они оба были не слишком обеспеченными, чтобы поехать в больницу. — Замолчи и не тряси рукой, — пробормотала она, крепко держа его за запястье. На нем у Дэвида чернели всего три слова: «Я не хотела», и это было так похоже на Гвен. — Прости, прости, прости, прости, прости! — причитал Дэвид, убегая, а Гвен, догоняя его по трассе, продолжала считать. Это было пять «прости» и два потерянных ребенка, которые хотели смыться из Лагеря Кэмпбелл, и Гвен от злости еле сохраняла рассудок, чтобы считать. — Завались и перебирай лапами! И Дэвид бежал, потому что его пугала если не Гвен, то перспектива быть уволенным за то, что дети сбежали и попали в аварию на угнанном автобусе. — Прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости! — жалобно заверещал Дэвид, когда в очередной раз захотел сыграть эту дурацкую мелодию, а Гвен выхватила из его рук гитару и наотмашь ударила его. Инструмент уныло скрипнул, пара струн порвалась, а Дэвид упал Гвен под ноги. У нее кровь кипела в жилах, она слышала, как билось ее сердце — так ее это раздражало, так ее это бесило и так ей хотелось ударить Дэвида еще раз двадцать, расколошматить его идиотскую гитару об его пустую черепушку, чтобы Дэвид заткнулся, перестал нести херню и действовать на нервы не только ей, но и детям. Еще никогда Гвен не было так страшно от своих же поступков. Одноклассники были правы: она правда могла случайно убить своего соулмейта. У нее хватило бы сил, чтобы забить Дэвида до смерти, а он бы и не стал сопротивляться. Дэвид был невероятно добрым, наивным и даже в чем-то глупым. Он был одним из таких людей, которые Гвен решительно не нравились — она считала их недалекими тупицами, идеалистами, фантазерами, неспособными взглянуть на реальность адекватно... Но у Гвен просто не было выбора. Это был Дэвид, ее Дэвид, ее соулмейт, и она могла сколько угодно презирать каждую его мысль, жаловаться на своей страничке в фейсбуке, как он ее достал, и орать на него перед детьми — но она не могла не влюбляться в него. Честно говоря, она была и не против. Целуя Дэвида, Гвен прикусила его разбитую губу, и из вновь надорванной раны сразу же побежала кровь. Дэвид дернулся, отстраняясь, а потом тут же пробормотал: — Прости. Крепкими холодными руками он обнимал Гвен, и на самом деле больше ей ничего не нужно было. Дэвид ведь был, честно говоря, милым. Не плохим. Как бы его ни обзывали дети, как бы на него ни злилась Гвен, каким бы по себе он идиотом добродушным ни был, Дэвид... Да что уж там скрывать. Он был хорошим парнем, к тому же довольно привлекательным. Так что Гвен просто слизнула капли крови с его подбородка, прошептала: «Не произноси это слово», — ему в губы и поцеловала вновь, вжимая долговязую фигуру в бревенчатую стену вожатского домика. Дэвид было покорно замолчал и начал немного неуклюже вытаскивать поло Гвен из-под ремня ее шорт. Она вздрогнула, а потом, прильнув к его плечу, начала распускать узел платка Дэвида, который он, похоже, сделал из своей старой лагерной майки, и все шло хорошо, пока... — Гвен, прос... М-может, стоить зашторить окно? — пробормотал он извиняющимся тоном, и Гвен раздраженно скрипнула зубами. — Нет, я занята, — отрезала она, наконец, избавляясь от желтого куска ткани, а потом вцепилась пальцами в холодную пряжку ремня Дэвида, с тихим звоном расстегивая ее. Дэвид смущенно поджал губы, и в приглушенном свете Гвен увидела, что его щеки стали розовыми, как у девчонки.. — Гвен, там дети. Гвен замерла, но рук с паха Дэвида, куда минуту назад приложилась, не убрала, а потом обернулась. В окно действительно смотрели дети, так что оставалось только закатить глаза и кинуть в кнопку механизма, опускающего жалюзи, собственный ботинок. Те тут же схлопнулись, и Гвен со спокойной душой вернулась к совсем уж отвлекшемуся Дэвиду. — Прости, н-но дети... — схватил он ее за запястья. Гвен считала глупой, но очаровательной заботу Дэвида о каждом подростке, какой бы ни приезжал в Лагерь Кэмпбэлл. Наверное, об их детях он будет заботиться точно так же. Но пока что Гвен детей не планировала от слова совсем, а потому легко вывернулась из слабых рук Дэвида и, с нервной улыбкой пробормотав: «Дети идут нахер», — стянула с себя футболку. Когда она оставалась с Дэвидом наедине, а он, в свою очередь, переставал ее раздражать, Гвен забывала обо всем: и о едких упреках одноклассников, и о шутках сокурсников, и о своих страхах. По крайней мере, сейчас она убивать Дэвида не собиралась. — Раздевайся.