Не бойся, Мария.

Полотно лежало под руками иссохшей змеиной кожей — ломкое, светлое, колкое. Дневная жара разметалась под вихрями ветра, который поднимал песчинки, пылинки, тонкие веточки и играл ими в гулких тенях галереи. Среди этих мелких звуков зародились шаги. Мария провела ладонью по ткани, и складки разбежались вниз от её колен. Она слушала приближающиеся шаги, сама не заметила, как выронила песню, что напевала вполголоса. Это мог быть любой. Один из братьев с золотистой кожей и печальными глазами, одна из сестёр с глубоко спрятанной внутри улыбкой. Одно из множества семян, рассеянных по земле Господом от Авраама. В их телах неистовая радость жизни смешивается с тяжестью труда и родов, и от этого смешения кровь их алая. И под сияющей тонкой кожей Марии течёт алая влага, а игла в её руках серебрится напоминанием о смертности. Она любит своих сестёр и боится своих братьев, она больше не позорит своих родителей непризнанными пророчествами. Она больше не бродит ночами по прохладным храмовым плитам, она боится Бога и шьёт. Звук шагов иссякает. Мария поворачивается к пришедшему и роняет недошитое полотно. Игла падает на облитый солнцем пол. Забыт труд и забыты горести тела. Мария пьёт сияние, разлитое вокруг гостя. Он невысок и тонок, в его руке зажат белый цветок, длинные белые одеяния полны ветра. За его спиной двигаются страшные птичьи крылья — чёрные, серые, белые перья. Он приближается ещё на шаг и падает перед ней на одно колено в приветственном жесте. Кладёт узкой детской рукой белый цветок к её ногам. Мария вздрагивает всем телом и не смеет взглянуть в его лицо.  — Радуйся, Благодатная! Господь с тобою; благословенна ты между жёнами. Ветер стих, далеко остались братья и сёстры, и Мария слышит плач родителей, но будто сквозь глубокий сон. Птичьи крылья трепещут за его спиной, надрывают застывший воздух. Марии кажется, что всё это было раньше, она видела эти крылья много раз в своих детских снах, в вспышках боли, когда её била мать, в тяжелых взглядах старшего брата, когда он до судорог сжимал её запястье. Птичью лёгкость гостя и его птичий язык она предчувствовала когда-то. Все они были неправы, а она была права — Господь избрал её, отделил от остальных и наградил бесконечным одиночеством. И она взглянула в светлое лицо. Будто по тонкому мостику, шатаясь и спотыкаясь, она пробежала по острым очертаниям подбородка, по острой линии скул, по вытянутому рельефу тонкого носа и мягких светлых губ. Но не удержалась и упала в пронзительные голубые глаза. Они искрились радостью. Они сияли остро и весело, как рыбьи чешуйки. Они были отмечены знанием: они видели Бога — и тем они были необычайными. Но ещё удивительнее было таящееся в них незнание: они не знали смерти. Мария протянула руку к нему, завороженная небесной тайной Божьего посланника.  — Как тебя зовут? Её земные слова покатились медными монетками по полу. В глазах гостя удвоился блеск, и Марии показалось, что в них зажглась насмешка юности. И это было правильным, и это было легко.  — Моё имя Габриэль. Не бойся, Мария, — он поймал её холодную ладонь своей и нежно сжал, будто она растила его с детства и пела ему колыбельные. — Ты обрела благодать у Бога. Где-то ветер шелестел ветками миндального сада, птицы блуждали в ветвях рожкового дерева, люди набирали воду в колодцах, пекли хлеб и растили детей. А душа Марии застыла от прикосновения ангела. Она поняла тайну, которую принёс ей светлоглазый гость, и эта тайна была там, где соприкасались их руки. Жалобно подняв брови, она смотрела в его лицо, а вдоль тела лилась то ли боль, то ли музыка.  — И вот, зачнёшь во чреве, и родишь Сына… — прошептал Габриэль у самого её лица, и насмешка сменилась грустью. — …И наречёшь ему имя: Иисус. Мария доверчиво подалась к нему и впитывала слова. Она вообразила маленького мальчика с этими небесными глазами, никогда не знавшими смерти. Рождённый от него ребёнок получит в наследство только чистоту и силу, и мягкий блеск доброй насмешки, которая сбила спокойный ритм течения её крови.  — Он будет велик и наречётся Сыном Всевышнего, — тихо шептал ей Габриэль, и тёплое его дыхание она чувствовала на своей шее. Снаружи вертелся мир, по которому носился ветер, но здесь был только его голос, надрывающий полотно её души, только его тонкие руки, только его печаль. Небесный гость легко снял повязку с её головы, и волосы рассыпались в густых солнечных лучах. Он с детским интересом коснулся тяжелых локонов, очертил пальцами линию тонкой шеи. Она дрожала и прислушивалась к тихому шуршанию крыльев.  — И даст Ему Господь престол Давида: и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и Царству Его не будет конца. Слова поглотил ветер, принадлежащий этому миру. А Габриэль целовал её алые губы и успокаивал узкой ладонью дрожь её тела. Он закрыл глаза, и Марии передалась его свобода, она впитала его речь и запах. И там, где лёгкие пальцы касались её кожи, расцветала дивная боль. Он не прощался с ней. Исчез, как гроза — невесомый и насмешливый. Мария скомкала в руках недошитое полотно. В вечернем небе висел бледный месяц, дом был полон голосов и людей, а её всё так же окружала нестерпимая тишина. Покрасневшими губами она шептала весть о своей неминуемой судьбе, а в темноте её сердца серебрилось имя ангела.