Искусство видеть

Если говорить на чистоту: их первый секс был ужасно неловким. Да и второй тоже. И так раза до десятого. Максвеллу казалось, что он все делал не так, он казался себе до ужаса смешным и нелепым, и Златан вскоре это бы тоже понял и свалил бы от него в какой-нибудь Интер. Вопреки желанию Максвелла, Златан все же съехал, сняв квартиру в типичном для Амстердама спальном районе. Это была небольшая однушка, которую можно было вполне уютно обставить (вся команда уже успела пошутить про абонемент из IKEA), но это же был Златан. В его долбанной квартире была долбанная куча зеркал. Серьезно, это даже неприлично! Но, тем не менее, Максвеллу приходилось с этим мириться. Тяжелее всего дела обстояли с любимым зеркалом Златана, привезенным им из дома. Это старое, медное, местами со сколами на раме огромное зеркало, стоявшее аккурат напротив кровати. И одному богу известно, как Максвелл проклинал это зеркало. Он видел в нем себя в мельчайших подробностях, как бы он ни пытался этого избежать. Он видел каждую черточку на своем теле, каждое покраснение от хватки Златана, и… зрелище было на любителя. А вот Златан выглядел как настоящий зверь, голеадор, широко расправивший плечи, чувствующий превосходство над всем этим миром. По нему можно было писать картины. А Макс… он очевидно проигрывал на этом фоне. Не то чтобы он считал себя уродом, но просто знал, что был менее привлекательным, и никогда не получал удовольствия от разглядывания собственного тела. Это давило на него. Поэтому когда их отношения со Златаном перешли на новый, более близкий уровень, это все казалось каким-то ненастоящим. И да, все это — самая настоящая катастрофа, от которой Максвелл физически не мог отказаться. Он был молод, его организм требовал постоянной разрядки, а физические нагрузки только способствовали желанию. К тому же, смотря на Златана, нельзя было не думать о сексе. Поначалу секс выходил каким-то хаотичным, немного даже смешным. Иногда они не понимали друг друга, двигаясь в разных направлениях (в буквальном и фигуральном смысле). Это было ужасно, правда. Но Макс продолжал надеяться, что рано или поздно стеснение пройдет, он, словно гадкий утенок, превратится в настоящего лебедя, потому что ему действительно нравился Златан. Ему нравились его волосы, то, как он изгибал брови, когда чему-то удивлялся. Максвелл любил с ним тренироваться и делать разные обыденные вещи. Конечно, все это в самой меньшей степени напоминало романтическую комедию, но, определенно, что-то во всем этом было. Больше всего Макс любил со Златаном готовить. Это всегда был какой-то волшебный процесс, потому что Златан не любил следовать рецепту, он любил полет фантазии. И, наверное, именно поэтому в шведской кухне было так много странных блюд. Это все было у него в крови. В очередной раз готовя тортилью, смешно переругиваясь и пачкая друг друга в муке, Златан вдруг замер, внимательно рассматривая Максвелла, будто бы видел его в первый раз. — Что? — смутился он. — У меня испачкан нос? — Тебе кто-нибудь говорил о том, что ты прекрасен? — спросил Златан, делая шаг вперед. Ну вот, опять. Максвелл ненавидел такие разговоры. Он не видел себя таким и не понимал, почему это он должен был все это выслушивать. Ему не нравилось, когда Златан переключался с обсуждения себя любимого на него. Это все было слишком… слишком. У Максвелла не было комплексов, просто он прекрасно понимал как выглядел рядом со Златаном. Стремно. — Хватит так дергаться, — сказал он. — Ты же знаешь, что я никогда тебе не совру. Шаг — и Златан оказался около Максвелла, прижимая его к столешнице. Деревянный угол неприятно впился в поясницу, заставляя Максвелла чуть присесть, чтобы стать еще ниже ростом. — Никогда не закрывайся от меня. Еще мгновение — и он смял его губы поцелуем, силой дергая в сторону комнаты, пытаясь одновременно и целовать, и снимать одежду. Максвелл стонал ему в рот, не в силах сопротивляться, сталкиваясь с ним руками, в попытке себе помочь. В итоге футболка осталась болтаться на шее, и за ней вниз последовали и штаны, отчего Максвелл чуть было не споткнулся. Златан отстранился от него, отбрасывая майку и штаны. Он относился к тому типу людей, которые могли себе позволить не носить нижнее белье по выходным. Видите ли, ему на футболе кучу всего натирает. Самовлюбленный засранец. Максвелл все же опустился на кровать, стараясь смотреть только на Златана, пожирающего его глазами, а не на зеркало, которое немилосердно показывало все изъяны. Единственное, чего сейчас хотел Максвелл, — раствориться в ощущениях, почувствовать на своем теле прикосновения Златана. Самому прикоснуться к твердым мышцам, пробежаться пальцами по каменному прессу. Максвеллу хотелось почувствовать вес Златана, прижимающего его к матрасу, почувствовать его губы, которые исследовали бы его кожу. Максвеллу хотелось Златана. Всего. — Прикрой это гребаное зеркало, — прошептал Макс, не в силах отвести от Златана взгляда. Тот на секунду замер, склонив голову на бок, будто бы соображая, о чем, собственно, шла речь. — Ты издеваешься? — все-таки спросил он. — Просто прикрой его, я не могу… — Не можешь видеть себя в нем? — понял Златан, склоняясь ниже, целуя его медленнее, глубже, будто бы желая найти с ним общий, ни на какой более не похожий язык. — Не могу, — все же прошептал он, отстраняясь, практически признавая свое поражение. — Придется мне научить тебя видеть, — серьезно сказал Златан, одним рывком поднимая Максвелла с кровати. Тот, поначалу даже испугавшись, вцепился в его руки, стараясь не упасть, совершенно не понимая, что происходит. А вот у Златана, по-видимому, был план: он, прижимаясь к спине Макса, подвел его к зеркалу, заставляя на себя смотреть. Тот только скривился. — Не отворачивайся, — зашипел Златан, кусая его ухо. — Смотри. Максвелл не хотел, он чувствовал всю неправильность этой ситуации, но горячее дыхание Златана, его руки на животе плавили мозг. Он открыл глаза. Он подчинился. — Я расскажу тебе, что вижу перед собой, — прошептал он, целуя его шею. Одна рука обхватила член, пока только обозначая свое присутствие, но у Макса уже подкашивались колени от такого. — Я вижу перед собой гребаное произведение искусства, которое почему-то не хочет, чтобы на него смотрели. Мона Лиза ебучая. Максвелл улыбнулся, закусив губу, смотря на свое отражение. Он весь покраснел, его налитый член отлично смотрелся в ладони Златана, а тот, прижавшись к нему, с таким вожделением шептал, так говорил и целовал, что в это невозможно было не поверить. — Ты не представляешь, что ты значишь для меня и как сильно выбешиваешь своими комплексами, — продолжал он, водя рукой по члену, чуть сжимая кольцо пальцев у основания, Максвелл застонал, откидывая голову ему на плечо, но не отводя взгляда от отражения. — Всякий раз, когда ты смотришь на себя, прекращая улыбаться, мне хочется размозжить тебе голову, выбивая всю дурь, которую ты сам себе придумал. Каждое слово сопровождалось движением руки. Вот он сказал, как ему нравились ключицы Максвелла, проведя при этом пальцем по головке, заставляя того мелко вздрогнуть. А теперь он вещал о том, что, если бы он умел рисовать, нарисовал бы кучу, кучу ужасно похабных картин, на которых бы изобразил Максвелла в самых развратных позах и в самых мельчайших подробностях. Говоря это, Златан обхватил рукой яички, чуть сжимая, заставляя почувствовать. Он не знал, в какой момент перестал ощущать себя в этой комнате, в этой квартире, в этом городе. В какой момент его угол восприятия свелся только к голосу Златана и его руке, активно и так правильно ласкавшей его член. Максвелл не знал, но чувствовал разрядку, чувствовал приближение оргазма с каждым движением руки. — Златан, — застонал он, прогибаясь, бурно кончая, пачкая спермой зеркало. Ужасное бесстыдство. Златан тоже кончил, Максвелл понял это только сейчас, осознав, что ягодицы влажные далеко не от пота. Он был на таком кураже, что даже не почувствовал, как Златан об него терся, бесстыдно надрачивая себе. Он не заметил это, потому что любовался собой. — Как тебе ощущения? — самодовольно спросил Златан, лениво целуя шею Максвелла. — Я теперь точно не могу смотреться в это зеркало, — краснея, признался он. — Но уже по другой причине. Златан улыбнулся, он добился своего. Хотя впрочем, это не удивительно.