Странное дело.

Странное дело — существо, что вечность провело на дне океана в непроницаемой тьме, грезило о недосягаемом небе. Каждый раз, в глубине времён, которые не помнят люди, он поднимался на поверхность вод и смотрел, наслаждаясь холодом синевы и пожаром зари. Но как бы он ни тянулся, какими бы длинными ни были его щупальца — он не доставал, лишь отчаянно разрезая воздух, беснуясь, под звёздами ломая корабли, слушал предсмертные крики людей, вторящих его собственным внутренним. Ах, как бы хотелось быть птицей. Пусть они мало живут, зато небо лелеет их в своих молчаливых объятиях. Странное дело — мы ищем недосягаемое в земном. И Лавкрафт увидел своё небо в человеке, чьи волосы были цвета морской пены на утренней заре. В том, чьи глаза блестели холодом небес, вынося приговор. В том, чьи руки могли становиться силой сродни морской. Он подарил возможность лететь, рассекая облака, любуясь всеми красками ближе, хоть и всё равно далеко. Но только с каждым днём привлекал к себе задумчивое внимание Говарда больше самих небес, занимая жестокое сердце Лавкрафта собой. Занимая мысли своим голосом, звучащим в ночи как похоронный набат его благоразумию. Говард не заметил, как увлёкся, как утонул в человеке, как поддался навстречу бездне, обманчиво сияющей солнцем улыбки, обжигающей страданиями, жмущей грудь тяжестью неразделённости чувств. Чувств? Именно. Существо, сродни древнему богу, влюбилось в человека хрупкого, словно истлевшая раковина. Странное дело — падать в вечное небо, живущее в ужасно мимолётном человеке. Бежать навстречу под видом долга, обязанности, прикрывая любовь тенью усталости и псевдожалобами, лишь бы внимание своё обратил. Когда Френсис пропал, Говард так и не нашёл в себе сил смириться с тем, что его личный небосвод рухнул, и заснул под толщей ледяных вод океана, чтобы грезить о небе, что было на расстоянии вытянутой руки столько лет и исчезло подобно птице, скрывшейся меж облаков. За границу недосягаемости.