Очки, любовь и чай в гостиной

Одна из первых вещей, на которые обратил внимание Эдвард, когда переехал в дом отца Освальда, это то, что у Освальда, оказывается, не идеальное зрение. Поэтому для чтения по вечерам он доставал из черного футляра огромные и совсем не симпатичные круглые очки с толстыми стеклами и снимал их сразу же, как только заканчивал чтение. Почему-то Эду особенно нравились эти моменты, нравилось смотреть, как в круглых очках с погнутыми дужками Освальд становится еще больше похож на самого настоящего пингвина. Нравилось, как пламя камина отражалось в его стеклах и на пару мгновений будто бы скрывало выражение лица Освальда — Эду все казалось, что это выражение было очень важным, и оттого оно манило его. Только, к сожалению, читать Освальд особо не любил. Домашняя библиотека была забита книгами, которые собирал еще его отец, но все они просто пылились на полках, за исключением пары-тройки фолиантов, которые все-таки привлекли внимание Освальда. В основном, он читал газеты, и Эдвард, в чьей голове были собраны тысячи и тысячи самых разнообразных фактов, искренне не понимал, как такой — не любящий книги — человек мог стать, в итоге, королем преступного мира Готэма и мэром города. То есть, Освальд, конечно, был умным, хитрым и поразительно удачливым, но… Откуда в нем все это, если не из книг? Эд все смотрел на Освальда, на его нелепые и эпатажные прически, на его нелепую походку и дорогие, явно сшитые на заказ костюмы, на совсем не вяжущиеся с его образом круглые очки в черном футляре — и никак не мог его понять. Почему он такой? Откуда все это? И почему, в конце концов, самого Эдварда это все волнует настолько сильно? — Освальд, эти очки… откуда они у тебя? — Подарок от матушки, — не поднимая головы от вечерней газеты, отозвался Освальд. И пламя от камина снова отражалось в его круглых очках и снова мешало Эдварду разглядеть выражение его лица. — На мой двадцать первый День рождения. — О… Хороший подарок. — Да, они удобные. — Мне нравятся твои очки, Освальд. Сейчас Эд больше всего на свете желал увидеть глаза Освальда, не скрытые за стеклами очков и каминными отблесками. Но момент прошел, и Освальд, оторвавшись от газеты, посмотрел на Эдварда уже совершенно обычным, знакомым взглядом. И его выражение тоже было самым обычным, знакомым и предельно спокойным. Эд хотел увидеть его ураган — и, может быть, задохнуться в нем. — Не знаешь, ужин еще не готов, Эд? — Сейчас спрошу у Ольги. — По-моему, ты ей не очень-то нравишься. — А это имеет значение? — Никакого. Спроси про ужин. Переезжать сюда Эдвард не планировал — это как-то само собой получилось. Просто оказалось, что предвыборная кампания Кобблпота отнимала слишком много времени и сил. Просто возвращаться в свою старую квартиру категорически не хотелось, да и неудобно было добираться оттуда каждый день до дома Освальда, чтобы встречать его по утрам со списком дел на день. Поэтому Эдвард остался переночевать в этом доме один раз, сразу после выхода из Аркхема. А потом еще один, убеждая себя, что дело — исключительно — в прекрасном умении Ольги готовить. А потом и еще раз, и еще… Эдвард и не заметил, как и когда именно начал называть дом Освальда своим собственным домом, но однажды в гостиной возле камина у Эдварда появился его любимый диван, за столом — любимое место, а комната, которую ему выделил Освальд, с каждым днем обрастала все большим количеством личных вещей. Теперь это был и его дом тоже. Даже с прислугой — та же Ольга, пусть она и не была в восторге от него, но действительно прекрасно готовила. Сегодняшний ужин не стал исключением и встретил проголодавшихся Эда и Освальда блюдами русской кухни. — Необычно, — заметил Эдвард. Для него почти все блюда за столом Освальда казались необычными и незнакомыми, а Освальд улыбался так тепло и довольно, что Эд и сам верил, что каждое из этих блюд уже самое вкусное и самое лучшее. Хотя бы из-за этой вот улыбки. — Ты еще просто не привык. Привыкнешь. — Не сомневаюсь, Освальд. Это звучало, как обещание, что дом останется домом еще надолго. Эдвард о большем и не мечтал: все-таки не так уж и просто найти в Готэме место, которое полюбишь всем сердцем. Свое место Эд и то нашел, кажется, исключительно чудом. — Как насчет вечернего чая, Освальд? — Мне вот интересно, ты хоть когда-нибудь пьешь кофе? — Пью. — Эдвард литрами пил кофе во время работы в полиции, когда глаза слипались от усталости, а работы только прибавлялось, причем исключительно срочной и важной. В доме Освальда почти всегда тихо и спокойно, и не было необходимости в бессонных ночах. Поэтому Эд предпочитал чай. — Но чай мне нравится больше. — Мне тоже. В гостиной, куда они снова вернулись после ужина, тепло и умиротворяюще горел огонь в камине, отбрасывая на стены причудливые золотые блики. Освальд расположился в своем кресле, снова нацепив на нос круглые, «пингвиньи», очки, Эдвард привычно сел на диван. С Освальдом было интересно говорить, но молчать было еще интереснее, вот так, в комнате, тишина которой прерывается только скрипом деревьев и завыванием ветра за окном, тихим дыханием Освальда и самого Эдварда, потрескиванием камина и шелестом страниц. На грохочущей металлической тележке тучная Ольга привезла чайный сервиз, вздохнула о чем-то своем, переставляя чашки, чайник и блюдца на журнальный столик возле кресел и дивана. И ушла так же громко, как появилась. А тишина в гостиной теперь казалась Эдварду еще более тихой, еще более значимой — и еще более спокойной, когда аромат чая щекочет ноздри, а жар от камина понемногу распаляет кожу. Хотелось… чего-то, тоже очень важного, очень значимого, очень… Возможно, просто хотелось чаю. Эдвард аккуратно, с щепетильностью и тщательностью бывшего патологоанатома, налил в две чашки карамельно-янтарную жидкость и протянул одну из них Освальду. — Осторожно, горячий. — Спасибо, — Освальд благодарно улыбнулся, тонко, самыми уголками губ. Эдвард улыбнулся в ответ. Это тоже было важно. — Что читаешь? Сегодня в руках у Освальда была книга, а не уже привычная газета. Эдвард даже удивился немного. — «Моби Дик». Матушка мне его часто читала в детстве. — Твоя любимая книга? — Можно и так сказать, — Освальд пожал плечами и в задумчивости отпил глоток чая, чуть поморщившись, когда не успевший еще остыть чай колюче обжег губы. — Но, скорее, просто вызывает приятные воспоминания. — Вот как? — А у тебя есть любимая книга, Эд? У Эда были сотни если не любимых, то оставшихся в памяти книг. А вот по-настоящему любимых, из тех, с которыми у него были бы связаны какие-либо светлые воспоминания… Ничего такого Эд вспомнить не мог, но, возможно, теперь его любимой историей тоже вполне могла бы стать история о противостоянии отважного капитана судна и белого кита. Но не говорить же об этом вслух? Поэтому Эдвард ответил, слегка покривив душой: — Мне нравится Шекспир, люблю трагедии. — И затем моментально сменил тему: — Ты веришь в судьбу, Освальд? — Да, верю. Иначе как бы мы встретились? Я нашел в тебе родственную душу, Эд. Это прозвучало настолько искренне, почти как признание. А Эдвард только и смог сказать: — Я тоже верю в судьбу. Освальд его, кажется, даже не услышал, продолжая говорить. Будто эти слова уже давно сидели в нем и теперь, наконец найдя выход, больше не могли остановиться. И Эдвард попросту не мог перестать их слушать — потому что это тоже было чертовски важно, для них обоих. — Знаешь, меня мама научила. Она всегда говорила, что жизнь дарит нам истинную любовь лишь раз. Найдешь ее, беги навстречу. — Твоя мама была умной женщиной. — Да, была. Самой умной из всех, кого я когда-либо знал. И тогда Эдвард решился на что-то, чего пока еще и сам не до конца понимал. — Эй, Освальд… Когда я есть, самый нищий человек становится богатым, а когда меня нет, богач вмиг превращается в самого нищего человека на свете. Что я? — Ум? — подумав, предположил Освальд. — Власть? Знание? — Любовь, Освальд. Это любовь. — Любишь ты эту тему, Эд. — Люблю. Иногда казалось, что у Эдварда почти каждая загадка — о любви. В том или ином смысле. Ну, а о том, почему так, Эд самого себя не спрашивал. Возможно, боялся все-таки получить ответ. Остаток вечера прошел в молчании. Не то, чтобы им было не о чем говорить — просто хотелось еще немного помолчать. Чай давно закончился, образовав на стенках опустевших чашек причудливые коричневые узоры. Ветер за окном усилился, и начался совершенно обычный для середины осени ливень. Эдвард встал с дивана и уже дошел до двери, когда на пороге гостиной его остановил тихий, отчего-то крайне неуверенный голос Освальда: — Эд, я… С тобой я чувствую себя самым богатым человеком на свете. И это тоже было чем-то очень важным.