С погрешностью в две сотых

С уверенностью в сто процентов Влад был убеждён, что между ними всё кончено раз и навсегда. Сергею всегда было тесно с ним — ему хотелось свободы, хотелось самому всё решать, начиная от выбора марки вина на вечер и заканчивая тем, в каком направлении будет продвигаться их совместное творчество. Сергею всегда хотелось большей самостоятельности; будучи максималистом с самых ранних лет, он привык всё решать и контролировать сам и терпеть не мог, когда ему диктовали, как себя вести. Сергею всегда хотелось урвать большую часть внимания на себя, в то время как рядом с Владом — открытым, стильным, коммуникабельным и невероятно харизматичным — это выходило не всегда. И Сергей бесился; он намеренно соблазнял, распылял свои огненные флюиды всюду, куда только адресовалась его лучезарная улыбка, и у него даже получалось. Теперь же, с годами, это его умение отшлифовалось почти до идеального состояния; и, глядя на нынешнего Лазарева, Влад не мог скрыть своего восхищения — сильного, отчаянно-неконтролируемого, но с жёсткой примесью давящего чувства безысходности. Не твоё. Гладковыбритый, с новой причёской и вновь обновлённым цветом чёлки, в стильном костюме с дерзкими кожаными вставками, широко улыбающийся и расслабленный — складывалось ощущение, что он отмечает не тридцать пять, а с десяток годов меньше, а сам Влад рядом с ним ощущал себя дряхлым стариком. Топалов уже не мог так приветливо, тепло улыбаться, не получалось у него и сиять, как с завидным постоянством блистал Лазарев. Зато рядом с ним можно было обмануть себя, что и не было вовсе этих грёбаных лет, пропитанных его собственными ошибками и проёбами, не было неудачных попыток наладить личную жизнь, не было почти счастливых вечеров, когда, закидываясь очередной дозой снежно-белого порошка, ему казалось, что глупая мышца в груди при виде первого сольного клипа Сергея уже не болит. Он долго, скрупулёзно выбирал ему букет, прекрасно зная, в общем-то, что розы — это слишком банально для такого эстета, как Лазарев, а их нежный, излишне романтичный розовый цвет — даже пошло. Но ещё Влад прекрасно знал о том, что тот Серёжа, которого он узнал ещё в детстве и помнит до сих пор, однажды упал спиной на устланные лепестками шёлковые простыни, за едким фырканьем неумело пытаясь скрыть восторг, и с тех пор розы стали навечным воспоминанием об их неловкой, неуклюжей первой ночи — Топалов не знал, как вести себя не с девочкой, а сам Лазарев был слишком зажат, чтобы думать о чём-то ещё. Сначала он хотел отказаться, сославшись на внезапно атаковавшую простуду, но не смог. Искушение ещё раз увидеть его, не ограничиваясь выделенными на встречу полутора часами, а самое главное — возможность узнать «А какой он не со мной?» — всё в нём переломили. И сообщение с лаконичным текстом «Буду» достигло адресата раньше, чем Влад успел об этом пожалеть. — Нет, ты даже не отвертишься: «ой, я не могу», «заболел», «заболел», — неподдельно (Топалов мог поклясться в этом) счастливо улыбаясь, передразнил его Лазарев, приникая в распростёртые объятия и ничуть не отстраняясь, когда Влад, движимый парадоксально естественными порывами, поцеловал его в щёку. Это было настолько же странно, насколько и страшно — как только Сергей отошёл на пару шагов в сторону, чтобы встретить прочих гостей, Топалову казалось, что он самолично вогнал последний гвоздь в хлипкую, шаткую крышку их даже дружеских взаимоотношений. Владу всегда хотелось всего и сразу, он никогда не признавал полутона и полумеры, и от этого он сам же больше всего и страдал. Он не заметил тот момент, когда Лазарев стал отдаляться, ссылаясь на дикую усталость после выматывающих, длиной в несколько месяцев гастролей или на проблемы в семье, но, когда между ними сама собой воздвиглась тугая, непреодолимая пропасть, Топалов сам раскапывал её ещё больше. Ругаясь с Лазаревым из-за наркотиков, он закидывался «таблетками» с новой силой; отходил, пытался не реагировать на то, как тело нещадно ломало, всё бросал, ловя первое попавшееся бордюрное такси и называя адрес съёмной квартиры Сергея. Тот по-прежнему отказывался переезжать к нему или наконец купить собственное жильё — копил деньги. Тогда ещё Влад не знал, зачем они Лазареву, а когда узнал, не успевал удивляться своей глупости и наивности. Как он мог не заметить, что тот втайне подбирает материал для сольного альбома и договаривается с нужными людьми, заверяя, что всё уладит и с лёгкостью всё совместит. В первое время оба могли ещё сделать вид, что между ними всё по-старому и без наигранных любезностей, что они по дурости оказывали друг другу, но всё в итоге становилось только хуже, и Влад снова срывался, делая ставки теперь уже не только на почти безобидные амфетамины. Из этого замкнутого круга им выбраться так и не удалось. Самому Топалову не удаётся выбраться «живым» даже сейчас — не от всех наркотиков в этой жизни можно так просто избавиться. От кайфушного эндорфинового взгляда Лазарева — никогда. Это самый сильный наркотик из всех ему известных. Они не общались семь долгих лет, избегая вопросов друг о друге, чтобы не утонуть в своей и чужой грязи окончательно. Первым, конечно, не выдержал Влад — Сергей ответил на его сухое, хоть и пестрящее нетерпеливой болью сообщение простым «Хорошо, давай постараемся не быть хотя бы врагами». Дальше было фантомное возвращение группы на первом настоящем сольнике Лазарева, были поздравления и преданные возгласы всех неравнодушных, а ещё была сжигающая пустота. От встречи с ним стало ещё хуже, чем и вовсе без него. Как же он тогда ошибался! Без встреч с ним стало в разы хуёвее — а ведь он и не догадывался, что ещё не достиг самого дна. *** Большая часть гостей уже разошлась, одинокий нижний пласт агрессивно-дерзкого шоколадного торта уже не прельщал даже отпетых сладкоежек, а на танцполе лишь изредка крутились едва стоящие на ногах гости. Самого Влада почему-то не тянуло к алкоголю — выпив один бокал шампанского для проформы во время оглашения тоста (все заготовленные слова вылетели из головы сразу, а остаток вечера он корил себя, что не сказал что-то очень важное), Топалов чувствовал себя на этом празднике чужим. Поначалу он сиротливо сидел рядом с отцом, которому также пришло ало-красное, под стать общему оформлению зала, картонное приглашение, а затем и вовсе спрятался подальше от чужих глаз в стороне, не спуская пронзительного взгляда с виновника торжества. — Почему скучаешь? Пойдём с нами, потанцуем! — Лазарев, плавно подёргивая бедром в такт музыке, слишком сильно потянул растерявшегося было Влада на себя. Только сейчас Топалов понял, что тот всё-таки, несмотря на кажущийся на первый взгляд уверенный кураж, изрядно пьян. Отказать ему — невозможно. Сергей нечасто баловал его собственным вниманием даже сейчас, когда без тени сомнений на камеру или лично называл его другом, тем, кому можно безоговорочно довериться. Влад сам время от времени назначал ему встречи в ресторанах, которые наверняка понравятся Лазареву, первый поздравлял его с праздниками и событиями, включая даже сомнительные День святого Валентина и Всемирный день музыки. А всё лишь затем, чтобы лишний раз услышать его голос, чтобы раствориться во всё том же мальчишечьи-звонким «Спасибо» с неизменной «добавочкой» «друг». И Топалов был готов даже удовлетвориться этой ипостасью, лишь бы находиться рядом хотя бы время от времени, но Сергей всё равно не спешил с ним максимально сближаться. Влад до сих пор не смог простить ему того, что Лазарев не сказал ему о сыне. Влад не мог забыть и то, как в ответ на его объятие на съёмках телепередачи про «Утреннюю звезду» Сергей подарил ему скупое рукопожатие и рассеянную улыбку. Он не мог не видеть, с каким обожанием смотрел на него Влад во время съёмок, игнорируя всевидящее око камеры, но мастерски игнорировал эти взгляды, переключая объект своего внимания то на Юлю, то на экранного себя. Но, даже намереваясь разорвать в клочья подписанное красивым, аккуратным почерком приглашение в «Modus Friends», Топалов не смог сказать ни себе, ни ему «нет» — так же, как и сейчас не смог не пойти с ним на танцпол, крепко сжимая руку и не давая пошатнуться, сбивая с ног зазевавшихся гостей и неосторожно оставленные бокалы у края стола. Влад бесстыже обнимал его, нагло пользуясь положением, не смог удержаться от ещё одного поцелуя, даже не обращая внимания на то, что Сергей никак не реагировал. Он лишь позволял — и не выпускал из рук телефон, снимая на камеру всё происходящее. Кто-то вокруг кричал, пытаясь заглушить музыку, пытался переманить взгляды Лазарева на себя, но тому было плевать — он не делал ничего, чтобы помешать Топалову наслаждаться собой. А тому, кажется, всего было мало. Мало тактильности, мало слов, мало его присутствия рядом, мало ласкающего ноздри запаха ветивера и горького апельсина. Сергей сам по себе исполнен горечи, эта горечь — сродни девяностопроцентному шоколаду, тягучему и невообразимо отпечатывающемуся на нёбе и дёснах. — Да убери ты этот телефон, — даже не испугавшись собственной дерзости, Влад с силой толкнул Лазарева на себя, вырывая из рук смартфон. Отключил его, вызвав у Сергей выдох разочарованного облегчения, и вернул в его карман, наспех смастерив подобие извиняющейся улыбки. Ему хотелось просто поговорить, а не изображать безудержное веселье на камеру. — Но у меня там ещё четыреста шестьдесят три непрочитанных сообщения, — попытался возразить Сергей, но Влад послал ему такой уничтожающий взгляд, что Лазарев понял, что «попал». Понял это и Топалов, но уже гораздо позже, когда импульсивный, слишком разговорчивый таксист вёз их по названному Владом адресу. — И я вот не понимаю: и чего вам не хватало? Да вы же собирали стадионы! Были бы сейчас вместе… Что было бы, Топалов слушать не хотел — он лишь сильнее стискивал зубы, пока Сергей, уткнувшись в злосчастный телефон, отправлял кому-то поцелуи и сердечки. — Приехали, — коротко резюмировал водитель, услужливо открывая заднюю дверцу и помогая изрядно выпившим (Влад дорвался сразу до виски вместе с Лазаревым) мужчинам выйти. Очевидно, ожидал щедрых чаевых, и Топалов не скупился, пытаясь хоть таким образом отплатить судьбе за столь щедрый подарок. — Хочу тебя, — выдохнул он в шею Сергею, вновь вынимая из его рук телефон и сильнее вжимая несопротивляющееся тело в зеркальную стену лифтовой кабины. *** Влад искренне пытался не обращать внимания на то, каким жадным и нетерпеливым стал Лазарев теперь. Он не позволил Топалову как следует себя растянуть — едва ощутив внутри два прохладных, обильно смазанных пальца, тот подался бёдрами назад, соскальзывая с них, и прорычал категоричное «Хватит». Когда Влад, забывшись, замер в нём, рассыпая по плечам и шее бусины ласкающих поцелуев, Сергей грубо оттащил его голову за волосы и впился жадным, собственническим поцелуем, до металлически-горького привкуса кусая губы и толкаясь вперёд, требуя более быстрых и глубоких движений. Размазывая по животу белёсые следы собственного удовольствия, Лазарев напористо подмял Влада под себя, по-блядски сверкая глазами и заглатывая член целиком — Топалов готов был снова поклясться, что это было не более чем представление и самодемонстрирование. «Смотри, чему я научился не с тобой». «Почему тогда он позволяет?» — с этими мыслями Влад отчаянно, безуспешно пытался уснуть, ворочаясь на собственной кровати, которая почему-то казалась ему до жути неудобной и твёрдой, пока в ноздри не ударил резкий алкогольный запах, а щёку не накрыла щекоткой сбившаяся прядь смольных волос: — Спать давай уже, а. Мне в десять надо быть уже в аэропорту, а максимум в девять выезжать. И… спасибо. Как будто в прошлое вернулся. *** Наутро Влад обязательно сварит ему фирменный кофе с корицей и кардамоном. Даже найдёт в холодильнике завалявшиеся круассаны, с извиняющимся видом улыбаясь, говоря, что понятия не имеет, как они там оказались. Наутро Влад несмело подойдёт к нему и обнимет, желая аншлагов в Минске, Питере и Москве, а Сергей ему широко улыбнётся, говоря о том, что его пригласительный на премьеру в столице уже подписан — да ещё и одним из первых. Наутро Лазарев сядет в такси, отправляясь прямиком в аэропорт, отстучав Дворецкому просьбу, чтобы забрал из дома его вещи, а затем закроет слипающиеся веки, чувствуя боль в переносице от нахлынувших беспощадной лавиной воспоминаний. Воспоминаний о том, что когда-то он был другим и получал от этого лучи истинного счастья. А Влад с немой улыбкой на губах проводит взглядом удаляющуюся машину, окончательно понимая: между ними всё кончено раз и навсегда. Но с погрешностью в две сотых — и если хоть одна их встреча из пятидесяти ещё закончится так, он довольствуется и этим.