Лучше молчать

Неделя прошла с тех пор, как зыбкий полусон отступил. Здорово было ощущать себя живым и вдобавок иметь неплохие шансы выйти из госпиталя с отметкой «годен к службе во флоте». И все-таки больничная палата нагоняла на Зигфрида тоску, а сонное отупение успело порядком надоесть. Только комм, подключенный к каналу связи, скрашивал тоскливые дни. Пусть боги вознаградят Бергенгрюна за то, что он сообщил родителям не сразу же, а позднее, когда уже стало ясно, что кризис миновал. Так что разговор начался почти так же, как обычно. Зиг держал за правило не перекладывать на родителей лишнего. Ну да, ранили. Ничего опасного, скоро заживет. Как это вышло? Как-нибудь расскажу, пока нельзя. Война все-таки. Вроде бы неплохо начал. Только мать почему-то расплакалась. А отец спросил так строго: – Что ты собираешься делать дальше? Аннерозе, мелькнуло почти со злостью. Неужели она? Но ей-то Оберштайн все рассказал, и, можно не сомневаться, в красках расписал сцену покушения и его предысторию. Что я собираюсь делать... А вот действительно, что? – Жить, – ответил Зиг. Другого ответа пока не было. Зиг лишь недавно обнаружил, что жить можно не ради цели, не ради клятвы или рыцарского обета, а просто потому, что жив. Жаль только, что не сказал об этом Аннерозе. «Я так виновата», – шептала она. В чем? – хотел спросить Зиг, но с языка сорвалось: «Я был и остаюсь верен вам, моя госпожа». Снова и снова можно было упиваться этими словами: «лорд Райнхард», «госпожа Аннерозе». Стоять за правым плечом, пытаться стать лучше на поприще войны – ради них обоих. Какое же это упоительное чувство – преданность. Есть тот, кто отдает приказы. Твой путь ясен, потому что ясен его путь. Быть рядом с ним – необходимо, как наркотик. Ждать встречи с ней, ради одного только взгляда или слова – похоже на одержимость. Мечта Райнхарда – завоевать мир и изменить его к лучшему. Он идет к ней напролом, по трупам. Как и все прочие, идущие к мечтам такого рода. А в чем – моя мечта? Власть? Слава? Можно лгать себе, говоря: мне этого не хотелось. Райнхард улетел на Один, когда Ройенталь, Миттермайер и остальные уже высадились там, чтобы установить новый порядок. С тех пор пришло только одно сообщение. Распечатка лежала на столике со вчерашнего утра. «Желаю скорейшего выздоровления. Жду встречи. Твой друг Райнхард». Да он хоть знает, что такое дружба? Здорово было бы купить домик где-нибудь в горах, забыть про Райнхарда с его амбициями, про игры в благородство. И просто жить. Но что это будет за жизнь? Ведь было хорошего, лучшего – не так уж и мало. Побеждать рядом с ним. Побеждать для него. Вот это – по-настоящему. Может, стоит сразиться еще раз? За свои идеалы. Чтобы где-то не погибло еще два миллиона гражданских. Ради чести. Нет, не так. Ради самого себя. Чертов Райнхард. Легче сдохнуть, чем вытравить его из сердца. Легче оставить все, как есть, чем уйти и сожалеть об этом до конца своих дней. Никогда не удастся забыть этих ангелов с золотыми крыльями. Никогда и ни с кем. По крайней мере, на этом свете. Да и не надо. Зиг вздохнул. Дотянулся до комма и написал: «Спасибо за пожелания. Надеюсь скоро прилететь на Один». И добавил: «Ты что там, без дальней связи сидишь?» Меньше, чем через пять минут в палату вошли двое связистов с аппаратурой для установки защищенного канала дальней связи. Еще через десять минут на экране появился Райнхард. Нужно было видеть его лицо за секунду до того, как он обнаружил, что включение началось, до того, как превратился в воплощение холодной надменности, – он озирался, как щенок, которого выгнали за дверь. Зиг улыбнулся и приложил руку к голове. Воинский салют раненого на больничной койке – форменное хулиганство.