Записки для Психолога, или История Одного Пациента

Записки для психолога, или История одного пациента. Пролог. Когда вечер накрывает город темным одеялом, заползая в душную комнату со скрипучим полом и вечно сломанным телевизором, когда я остаюсь один, раздавленный чужими проблемами, горем, болью после тяжелого трудового дня, когда моя жена, привычно исполнив свой долг, который заключается в приготовлении ужина и вопросе «как дела?» и «все ли в порядке на работе?», выходит из комнаты, оставляя меня одного, воспоминания начинают терзать меня, с каждым днем становясь все более и более навязчивыми. Возможно это старость. Сложно всю жизнь помогать людям, и не брать ничего взамен, кроме денег. Но деньги – это лекарство для души. Психологи – люди с каменными сердцами и подвижными лицами, умеющими выражать нужную эмоцию в нужный момент. Они не эмпаты, чувствующие чужую боль, они только притворяются ими, облегчая тем самым муки своего клиента. Я тоже был таким, бездушным, улыбчивым, сочувствующим. Я говорил им: все обойдется, у вас еще будет жизнь, радость, счастье. Но я сам не верил в то, что говорил. Поверил лишь однажды, и это был самый удивительный случай в моей практике. После него я изменился. Теперь, когда прошло уже тринадцать лет, это дело кажется мне самым значимым в моей жизни. По крайней мере, оно пробудило во мне чувства, и я перестал быть бездушной машиной для получения денег взамен пары утешительных слов. Я стал настоящим психологом, если вы понимаете, о чем я. Стал болеть душой за своих клиентов, и они чувствовали это, тянулись ко мне… Сейчас, сидя за письменным столом, пишу эти строки в свой дневник. Мне кажется, психологам тоже нужна психологическая помощь. Если я вылью на бумагу все свои воспоминания, может быть они оставят меня, перестанут приходить по ночам, мешая спать, тревожа душу, заставляя мозг лихорадочно работать в поисках ответа: правильно ли я поступил, помогло ли все это моему пациенту? Психологи часто становятся исповедниками для своих клиентов. Человек находит утешение в том, что рассказывает другому о своих проблемах. Это помогает очиститься и начать все заново. Но мой клиент, тот, о котором я хочу рассказать самому себе, не мог говорить из-за травмы гортани. Не мог, да и не хотел. Он закрылся в себе, в своем горе, как улитка в раковине, и не желал высовываться. Немало усилий пришлось потратить на то, чтобы заставить его хотя бы выслушать меня. Но я смог убедить его поделиться историей со мной, и это было моей первой победой. Но я забегаю вперед. Это случилось в 2000 году. Я был моложе на тринадцать лет, но успел снискать славу опытного психолога. Тогда я работал в одной частной больнице, но не гнушался и заработками на стороне. Однажды утром ко мне в кабинет пришел главный врач больницы. Мы были в дружеских отношениях, и часто проводили свободное от работы время вместе. Поэтому, когда он вошел, я искренне улыбнулся, но мой друг оставался серьезен. - Я по делу, - сказал он. Я предложил ему сесть и приготовился выслушать дело, с которым он ко мне пришел. - Несколько недель назад к нам привезли очень тяжелого пациента, - начал он. – Не буду забивать тебе голову медицинскими терминами, но парень был очень плох. Слава богу, нам удалось спасти ему жизнь. Но только жизнь. Я хочу, чтобы ты занялся его разумом, ведь пустая оболочка не может существовать без души. - Что с ним случилось? – спросил я, не особо заинтересовываясь в этом деле. Я много повидал на своем веку депрессивных личностей, склонных к суициду, и не ждал от этого случая чего-то нового. - Я точно не знаю. Говорят, он был в торговом центре, который взорвался несколько недель назад. Помнишь это дело? Конечно, я помнил. О страшном взрыве, потрясшем всех жителей города, еще долго трубили все газеты. В новостях несколько дней муссировали эту тему. Как я понял, почти никто не пострадал. Кого-то убило, кого-то ранило, но по сравнению с тем количеством, которому удалось спастись, это было «почти никто». Людей успели эвакуировать до того, как прогремел взрыв. Прессе было известно немногое, похоже, дело усердно пытались замять и не предавать огласке. - Да, - сказал я. – Помню. Он был там? Главврач пожал плечами. - Во всяком случае, он из полицейских. На нем была форма, когда его привезли к нам. Знаешь, мне всегда обидно, когда наша работа становится бессмысленной. Мы вытащили парня с того света, теперь я прошу тебя привести его в чувство. Несколько дней назад, он вышел из комы, но лучше бы он из нее не выходил. - В каком смысле? - Это просто живой труп. Видел бы ты его глаза. Они пустые, понимаешь? Пустые! Этот парень пришел в себя, но совершенно не интересуется жизнью. Если дело так пойдет и дальше, он не выкарабкается из этой бездны. Не удивлюсь, если он отключит себя от приборов. Я вздохнул. Если честно, мне не очень хотелось возиться с очередным потенциальным самоубийцей, но я был психологом и не имел права отказаться. Тем более, тут была задета моя профессиональная честь. Я должен был попытаться! - Ладно, займусь им. Только не всех людей можно уговорить. Если человек не хочет жить, сложно помочь в такой ситуации. - А ты попытайся. Ты же у нас мозгоправ. - Я не психиатр, - я опять вздохнул. – В какой он палате? - В пятьдесят четвертой. - О, вип-клиент! – удивился я, ведь на пятом этаже у нас лежали самые «дорогие» пациенты. - За него платит полицейский департамент, - пожал плечами мой друг. – Видимо, есть на то причины. - А посетители? К нему приходит кто-то? - Нет, к нему никого не пускают. Да и вряд ли он сам захочет. - Хм… - дело не нравилось мне все больше и больше. Но я встал с кресла и пошел выполнять свой долг, свою работу, надеясь, что выслушав историю этого человека и посочувствовав ему, подтолкну его к мысли, что жизнь хороша, чтобы в ней ни случалось. Возможно, мне придется сказать пару стандартных фраз, рассказать о каком-нибудь несуществующем пациенте, у которого случилась «точно такая же» история, и ничего, он жив, здоров и вполне счастлив. Все, что требуется человеку, чтобы почувствовать себя не таким уж несчастным в любой ситуации – знать, он не один на свете, он не особенный, и его жизнь – это всего лишь одна из нескольких вариаций развития событий. Это психология человеческого разума, ее не переделать. Я был уже в дверях, когда мой друг сказал: - Да, кстати, забыл предупредить. Он пока не может разговаривать. Я встал, как вкопанный, и, обернувшись, спросил: - Почему? - У него травма гортани и легких, но это пройдет. Уже через неделю-другую я жду улучшения. Если, конечно, пациент захочет бороться за жизнь. А пока придумай что-нибудь. Ты же у нас психолог… Я лишь махнул рукой. - Как вы с ним общаетесь? – поинтересовался я. - С помощью записок, - ответил мой друг. Я пожал плечами, тяжело вздохнул и вышел из кабинета. *** На пятом этаже было не так уж много занятых палат. Отдельные комнатки, больше похожие на гостиничные номера, были действительно дорогими. Не все богачи хотели за такие деньги иметь всего лишь отдельную палату с собственным туалетом и душем. Палаты на других этажах были ничуть не хуже, разве что удобства располагались в коридоре, а рядом стояла еще пара-тройка кроватей. Раз уж за нашего клиента платил полицейский департамент, я представлял себе, что он важная шишка. Может, это кто-то из начальников, или даже чиновников, хотя как такой человек мог пострадать от взрыва, я не знал. Эти люди предпочитают руководить по телефону, сидя в кожаном кресле, не покидая своего уютного кабинета. Поэтому, когда я вошел в палату и увидел своего пациента, сначала подумал, что ошибся номером. Но, проверив табличку с надписью 54, перестал валять дурака и опять зашел внутрь. Он был молод, еще совсем юнец, и худ, как скелет. Возможно, это болезнь так истощила его, а может и «душевные страдания», о которых мне говорил мой друг главврач. Взъерошенные русые волосы, спутанные от долгого лежания, и темные брови были единственным пятном, имеющим хоть какой-то цвет. Все остальное у паренька, выглядевшего лет на восемнадцать-двадцать, было либо белым, либо бесцветным. Лицо почти сливалось с больничной наволочкой, бескровные губы никак не выделялись на общем фоне, шея и грудь были плотно перебинтованы, вокруг тянулся клубок медицинских трубок: капельницы, катетеры, прибор для искусственной вентиляции легких, кардио-система и все прочее в том же духе. Его глаза были открыты. Они были мутны от обезболивающих наркотиков, которые поступали в кровь через трубку, и я никак не мог понять, какого глаза цвета. Они казались белесыми, неживыми, как и все в этом молодом человеке. Я не знаю, понял ли он, что кто-то вошел в палату. Не подавал никаких признаков того, что заметил меня. Лежал, глядя в потолок, широко раскрыв большие глаза. Мерно шипел вентилирующий прибор, биение сердца можно было отследить по кардиомонитору. Оно билось ровно, но вяло, будто нехотя. - Привет, - сказал я, начиная тяготиться депрессивной атмосферой в палате. Он никак не отреагировал на мои слова, и я не был уверен, что он меня слышит. Но мне не хотелось сдаваться так просто. В конце концов, я был обязан исполнить свой долг психолога и хотя бы попробовать расшевелить своего пациента. Набрав в легкие побольше воздуха, сказал самым жизнерадостным тоном, который мог изобразить в этом полутемном помещении, пахнущем лекарствами: - Надеюсь, ты не против того, чтобы сразу перейти на «ты». Если против, дай знать. Итак, я – психолог, и мне очень хочется тебе помочь. Беда в том, что я понятия не имею, в чем твоя проблема. Обычно мы с моими пациентами решаем проблемы вместе, но прежде они рассказывают мне о своих трудностях. Знаешь, часто это помогает пережить неприятный момент жизни. Ты должен доверять мне. Я хочу помочь. Его веки дрогнули, и он медленно повернул ко мне голову. Я был рад этому, ведь оказалось, парень слышит и слушает, хотя я уже подумал, что он дремлет с открытыми глазами. Он слегка нахмурился и окинул меня мутным взглядом только что проснувшегося человека еще не вполне понимающего где он, что он, и зачем. Приободренный хоть какой-то реакцией со стороны моего клиента, который меня не звал, продолжил: - Предлагаю разобраться во всем вместе, мой друг. Твое тело уже пошло на поправку, осталось только помочь тебе излечить душу. Главный врач очень обеспокоен твоим состоянием, никто не знает, из-за чего ты сюда попал, поэтому мне сложно судить. Если ты расскажешь мне все, я буду знать с чего начинать. Парень не шевелился, все еще глядя сквозь меня. Я подумал, что зря сотрясаю воздух, он еще не настолько пришел в себя, чтобы требовались услуги психолога. Врач явно поспешил, призывая меня на помощь. Но пациент удивил меня через несколько секунд. Он поднял руку и потянулся к тумбочке рядом. Я остановил его и передал небольшой блокнот с чистыми листами и ручку. Парень кивнул еле уловимым движением головы, пристроил блокнот на одеяло и написал: «Бессмысленная затея. Я не хочу ни о чем ни с кем говорить». Я прочитал его записку и улыбнулся. Когда монолог превращается в диалог, это уже небольшая победа психолога над пациентом. - Нет, зря ты так говоришь, - сказал вслух, отвечая ему. – Тебе так только кажется, но поверь, любому человеку становится легче, когда он выскажет все, что скопилось на душе. А узнав твою историю, я смогу помочь тебе разобраться в том, что гложет твой разум. У меня обширная практика, я знаю, что говорю. Парень прикрыл глаза, затем открыл их и написал: «Есть вещи, о которых не говорят. Есть слишком тяжелые воспоминания. Иногда прошлое лучше не ворошить. Даже если это прошлое случилось совсем недавно». Я почувствовал себя в своей стихии и чуть опять не улыбнулся. Но сейчас уместнее нацепить маску полного понимания и сочувствия. Все пациенты так говорят. Что они особенные, что их проблемы самые удивительные и нерешаемые на свете. Диалог есть, осталось убедить парня в том, что он просто человек, которого судьба огрела по башке, и что это совсем не ново в нашем мире. - Ты уже ворошишь прошлое, - сказал я. – Живешь, купаешься в нем, оно плещется в твоих глазах, выходит из тебя через все поры. Твоя душа вопиет об освобождении, но не получает его. Посмотри на себя. Ты молодой, сильный парень. Да, что-то случилось, что-то, что выбило тебя из колеи, но поверь, это не конец жизни. Просто расскажи. Пережив еще раз все сложные моменты своей жизни, ты тем самым уложишь их на невидимые полочки в своем разуме. Да, не забудешь, не сотрешь свою память, но придешь в согласие со своей душой. Это как комната, в которой много вещей. Бардак тяготит нас, зато, если аккуратно разложить все по шкафам, наступает некое равновесие, гармония. Но ты всегда можешь залезть в шкаф, вытащить нужную вещь, а потом положить ее обратно. Я говорил вдохновенно, почувствовав интерес к своему пациенту. Не ждал ничего нового и фантастичного от его истории, но захотелось ему помочь, прорвать эту плотину равнодушия, за которой укрылся парень. Он долго не отвечал, отвернувшись в другую сторону. Затем что-то нацарапал на листочке. Я прочитал: «Но я не могу говорить». - Это не проблема! Ты можешь писать! Он подумал и ответил: «Писать? Но о чем?» - О себе, о твоей жизни, о своих проблемах, о том, что с тобой случилось и почему тебе не хочется жить. Он опять долго не отвечал, затем посмотрел на меня почти с укором. «Я хочу жить, - написал он, и несколько раз подчеркнул написанное. – Я не придурок какой-нибудь. И я могу справиться сам со своими проблемами, док». Я почувствовал, что теряю его доверие. Диалог, так хорошо начавшийся, опять оказался в тупике. И понял, что не смогу уже уйти от этого человека просто так. Что-то в нем зацепило, задело мою профессиональную гордость, затронуло самые тонкие струны души. Я, опытный психолог, помогающий людям уже не первый десяток лет, не могу сдаться просто так, поддавшись серой тоске и отчаянию, застывших в огромных глазах пациента. - Да, можешь, - сказал я. – И уверен, справишься. Но иногда всем даже самым сильным людям нужна помощь. Я не собираюсь проводить с тобой аутотренинги, вытирать сопли, уговаривать, увещевать. Я только говорю тебе, что иногда лучше просто разделить с кем-то свою боль, и, увидишь, как она выйдет из тебя, а затем станет затихать, становясь ровно в два раза меньше. Психологи – это не врачи, а хорошие слушатели. И это надо тебе, а не мне. Просто напиши. Напиши свою историю, а я буду приходить каждый вечер и читать вслух то, что ты написал. Ты будешь заново переживать все эмоции, разберешься, что к чему, и почему вышло то, что вышло. А если нет, то просто проведешь время с большей пользой для себя. Просто лежать и смотреть в потолок – не дело для молодых людей вроде тебя. Выпускай свою историю на волю, и пока будешь заниматься этим, сам не заметишь, как тебе будет становиться лучше и легче. Все, что я сейчас говорил, было прописными истинами классической психологии. Это звучало настолько банально, что сам себе я бы не поверил, будь я на месте парня. Но я говорил настолько вдохновенно и эмоционально из-за разбуженной профессиональной гордости, что в глазах пациента промелькнуло понимание и интерес. Он сощурился, его ноздри раздулись, а писк кардио-системы стал увереннее и быстрее. «С чего мне начать?» - последовал вопрос. - С начала, - ответил я. – Пиши обо всем, что думаешь, чувствуешь. Подбирайся медленно к самой сути истории, а затем напиши о самом главном для тебя. Пиши, а я буду читать каждый вечер. Ты будешь смотреть кино о своей жизни, я постараюсь сделать его красочным и ярким. Мне показалось, что он усмехнулся. Это было удивительно, но, впрочем, мне только так показалось. Он кивнул. Он все понял. А я ликовал, радуясь, что расколол довольно трудного пациента. Хотя радоваться было еще рано, ведь я допускал мысль, что в последний момент он передумает и не станет ничего писать. *** Но он не передумал, и когда я вечером зашел к нему, протянул мне несколько исписанных листов. Не глядел на меня, просто протянул и отвернулся. Я уселся в кресло рядом с ним и пробежался глазами по ровным строчкам слов, выстроенных в ряд, как солдаты на плацу. Почерк молодого человека оказался на удивление разборчивым, красивым. Он писал ровно, несмотря на то, что бумага была нелинованная. Помолчав еще какое-то время, я начал читать вслух, стараясь придать своему голосу некоторую театральность. Хотел, чтобы парень начал воспринимать свою историю, как нечто вымышленное: театральное, или киношное. Так будет легче справиться с проблемой, посмотрев на нее со стороны чужими глазами. Сейчас эти листы с историей лежат у меня перед глазами. Я не буду переписывать их в свой дневник, но прочитаю вслух, как когда-то читал бледному человеку с тоской в мутных глазах, за которыми скрывался пытливый ум и сильный характер, что я понял уже много позже. А тогда для меня это была одна из сотен историй, которые я уже слышал, и не ждал от нее ничего интересного. Разве что вся эта таинственность вокруг молодого человека, распаляла мое любопытство. Запись первая. «Чувствую себя глупо. Из меня довольно слабый писатель, поэтому, если честно, даже не знаю, как начать. Голова болит, дышать до сих пор больно, в глазах двоится от этих дурацких лекарств, но без них мне сейчас никак. Это странно, пугающе, ведь еще недавно я не мог предположить, что все так выйдет. Я жил, просто жил, не задумываясь о том, как на самом деле счастлив. Док сказал, что надо написать историю. Только кому это надо, я так и не понял. Уж точно не мне. Я-то все прекрасно помню, и, уж поверьте, не хочу вспоминать опять. Но, заняться действительно нечем, почему бы не написать. Может, дока это развлечет, а я убью время. Сейчас три часа дня. В коридоре тихо, а в палате холодно, как в склепе. Иногда мне кажется, что по ошибке меня поместили в морг. А может, это я ошибся, и все-таки умер, а сейчас мне кажется, что жив? И на самом деле я в морге, мертвый, холодный, всеми забытый… Хотя, если бы я умер, меня давно бы уже похоронили. Извините, док, я несу полный бред. Это из-за лекарств. Мне плохо, но не настолько, чтобы не извлечь из своей головы связную историю. Историю, которую вы просили. С чего бы начать? Вы сказали с начала. Тогда начну с начала. С самого. Так, потихоньку, доберусь до главного. Я родился и вырос в небольшом горном городке. Название этого местечка вам ничего не даст, поэтому, даже не буду его упоминать. Школьные годы вспоминаются чередой ярких событий, веселых проказ с друзьями, восхитительных прогулок по лесам, походов, пикников, велосипедов. Мое детство было совершенно обычным, ничем не примечательным. Когда мне исполнилось пятнадцать, мы переехали в большой город. Конечно, большим его можно назвать лишь по сравнению с тем, из которого мы уехали, но для меня открылся новый мир. Я немного тосковал по родным лесам, горам и озеру, но быстро освоился в незнакомом мире, завел новых друзей, окончил школу с отличием. Да, учился я хорошо, но не потому, что был ботаном. Мне просто все давалось легко, сам не знаю почему. Я не корпел над учебниками, не сидел допоздна в библиотеке, вел нормальную жизнь обычного подростка, пил по выходным пиво с ребятами, а на занятиях заглядывался на девчонок, вместо того, чтобы усердно смотреть в тетрадку. Но при этом всегда чувствовал какой-то дискомфорт, как будто я не на своем месте, делаю что-то не то, что-то совсем незначительное, когда мог бы делать что-то важное. Это чувство преследовало меня и после окончания школы. Настало время выбирать себе профессию, но я как-то все тянул с этим. Мой папа – юрист, бывший военный, списанный за ненадобностью, а мама – владелица небольшого магазина. Оба моих родителя хотели, чтобы я продолжил их дело. И я пытался. Я честно проработал целый год, помогая папе в его делах и вникая в тонкости юридического дела, затем заскучал и отправился помогать маме. Но ни юриста, ни торговца из меня не вышло и по прошествии полутора лет после окончания школы, я все-таки решил пойти в колледж и продолжить образование. Это решение стало причиной ссоры между мной и родителями, и началом нового витка в моей жизни. Как я уже сказал, родители очень хотели видеть меня продолжателями их профессии. Они как будто даже соревновались за мое внимание к их работам. Поэтому, когда я за семейным ужином объявил о своем решении, сначала молчание было просто гробовым. На меня пахнуло холодом, которого никогда не было в нашей семье. Конечно, сейчас я не помню тот разговор в точности, но раз уж вы, док, решили сделать из меня писателя, немного сымпровизирую, воспроизведу тот разговор в лицах. Впредь все разговоры, которые мне потребуются для рассказа, буду описывать так же, по памяти. - Мам, пап, - сказал я. – Я решил поступать в колледж и продолжить свое образование. Вилки и ножи тут же перестали стучать о тарелки. Родители уставились на меня, как на инопланетянина. Папа дожевал кусок мяса и запил его вином, мама поскребла вилкой по тарелке и сказала: - Но зачем? Это отнимет у тебя еще несколько лет, а ты мог бы помогать кому-то из нас уже сейчас. Вот тут-то и настало время выдать свою сенсационную новость, которую я хотел им рассказать. - Я не хочу быть ни юристом, ни торговцем. Я пойду в полицейскую академию. Папа поперхнулся вином и стал сильно кашлять. Мама испуганно постучала его по спине. Когда отец прокашлялся, он посмотрел на меня и произнес: - Нет. - Что? – спросил я, не поняв его. - Нет, - повторил отец. – Ты не пойдешь ни в какую академию, тем более полицейскую. Ты что это удумал, а? Это самая собачья работа из всех, которую только можно придумать! - Пап, но я хочу! – возразил я. - Хотеть можно девку весной! – грубо оборвал меня отец. Мама не смотрела на нас, делая вид, что ее это не касается. – Если у тебя так зудит в штанах, иди-ка ты лучше в армию. Или постреляй в тире в парке, больше пользы будет! Адреналина захотелось? Вот тут я разозлился. Не понимал, почему родители так беспричинно, как мне казалось, против моего решения. Конечно, академии в нашем городе не было, мне нужно было бы уехать из города, но это же все временно! Я мог бы приезжать к ним в гости, проводить с ними каникулы. - Папа, - сказал я, стараясь сохранить тон спокойным, чтобы не злить отца еще больше. – Это моя жизнь, это мой выбор, и это должен решать я сам, и больше никто. Я не хочу быть юристом, не хочу проматывать жизнь, сидя за прилавком магазина и таская маме коробки со склада в зал! Я хочу настоящей жизни, и вижу ее в том, о чем сказал. Я долго думал, выбирал, взвешивал. Я хочу помогать людям, делать добрые дела! - Ты просто насмотрелся дурацких фильмов, сын! – рявкнул на меня отец. – Оставь эти глупые фантазии! Какое добро, какие дела? В лучшем случае ты будешь сажать в обезьянник пьянчуг, а в худшем мерзнуть на дорогах, размахивая полосатой палкой! - Это не фантазия! – мне стало обидно из-за того, что отец считает меня несмышленышем. Почему я не могу сам для себя принимать решения? – Я хочу пойти учиться, и я сделаю это, даже если вы с мамой будете против! - Так, значит, да? – отец угрожающе поднялся со стула. – Ты вообще нас ни во что не ставишь с матерью, да? Посмотри на свою мать! Она дала тебе все, в чем ты нуждался! Положила на тебя полжизни. Я уже о себе не говорю, ее хотя бы пожалей! Несчастный эгоист! Если бы в тот момент я послушался отца, извинился и закончил тему, возможно, ничего бы не случилось, и я не писал бы сейчас эти дурацкие истории. Но я не послушался, не извинился. Во мне взыграла наша чертова семейная гордость, которой мой отец, простите за каламбур, так гордился. Я тоже встал со стула и, не глядя на маму, которую мне действительно было жалко, сказал спокойным тоном, как будто речь шла о завтрашней прогулке с ребятами: - Тогда я уезжаю без вашего благословения. Завтра же. - Зачем тянуть? – закричал отец. – Катись ко всем чертям немедленно! Разъярившись, я кинулся в свою спальню, взял рюкзак, набил его всем, что попалось под руку, и выбежал в коридор. Отец, бледный от злости, смотрел на меня почти с ненавистью, как на врага. Он не привык к непослушанию с моей стороны, ведь я никогда и не пытался оспорить его решения. Просто всему приходит конец, моему терпению тоже. Мама тихо плакала позади него, поглядывая на меня жалобно, как побитая собака. В душе еще надеясь, что отец позовет меня обратно, и мы сядем и решим этот вопрос миром, я долго копался с застежкой куртки, но слышал только всхлипы матери. Тогда я больше не выдержал, закинул рюкзак на спину и выбежал из дома. Вдогонку мне полетели злые слова отца: - Катись, катись, неблагодарный щенок! Приползешь скоро, когда брюхо подведет от голода. Мой отец умел быть жестоким, когда хотел. Так я в неполных семнадцать лет оказался один на улице, плохо представляя, что мне делать дальше, как быть. Но вернуться я не мог. Проклятая семейная гордость… Можете представить, док, что я чувствовал? Родители, которых я очень любил, меня предали, так я тогда считал. В голове было пусто, а к горлу подступали слезы, но я не плакал. Уже вырос из того возраста, когда можно было плакать. Я взял себя в руки и пошел пешком на вокзал. Деньги у меня были, заработанного за эти полтора года должно было хватить на первое время. Два часа шел по ночным улицам, наконец, добрался до вокзала. Взяв билет на ближайший поезд в город, где была академия, я еще несколько часов прождал на вокзале и уехал лишь под утро. Так начался мой путь от родительского дома до больничной койки, на которой я оказался. Собственно, это был поворотный момент в моей судьбе… Этот маленький эпизод из моей жизни кажется таким незначительным, но я до сих пор думаю, что было бы, послушайся я отца? Смог бы смириться с участью, которую готовили мне родители? В конце концов, юрист или владелец магазина – не такие уж плохие профессии. Просто это было что-то не то, что-то, с чем мне не хотелось связывать жизнь. Почему именно полицейская академия? Даже не знаю. Может, фильмы и книги действительно на меня повлияли, но тогда я так не думал. Просто хотелось куда-то применить свои способности. Я видел себя серьезным следователем, щелкающим сложные дела, как орешки, перебирающим улики, отчеты, ищущим истину. Это были, как сказал отец, детские фантазии, теперь я понимаю это, но тогда мне казалось, что все это очень серьезно… Что-то я устал. Исписал уже десяток листов, а вроде бы ничего еще и не рассказал. И почти не приблизился к самому главному… Но я продолжу завтра. Соберусь с мыслями и продолжу. Расскажу о том, как поступал в академию, какие трудности выпали на мою долю, и как я с ними справлялся. Постараюсь вспомнить все самое важное, при этом не копаясь в деталях». Я закончил читать и взглянул на парня. Он лежал с закрытыми глазами. То ли спал, то ли притворялся. Наконец, я не выдержал и заговорил. - Молодец, начало положено. Завтра жду продолжения. Он открыл глаза и взглянул на меня, затем взял блокнот и написал: «Я буду стараться, док». Это фраза вкупе с несколько насмешливым огоньком в еще мутных глазах выглядела как издевка. Он понял это и что-то быстро написал. Затем показал мне. «Нет, правда. Когда я пишу, то вспоминаю то, о чем пишу. И совсем не думаю о… В общем, мне понравилось». «И совсем не думаю» было зачеркнуто. Я улыбнулся. - Рад это слышать. Ну, до завтра? Он кивнул и закрыл глаза. *** На следующий день я пришел к нему под вечер, как и обещал. Он спал, рассыпав по одеялу исписанные листы, но как только я вошел, проснулся и тут же потянулся к блокноту. «Привет, док! Я готов», - написал он. Меня порадовал энтузиазм, с которым он взялся за это дело. Мне удалось расшевелить его, и я мог надеяться на успех. - Отлично, - сказал я. – Тогда начнем? Он кивнул и лег, приготовившись слушать. Я забрал с его одеяла листы, некоторое время потратил, разбирая их по страницам, уселся поудобнее и начал читать. Запись вторая. «В прошлый раз я закончил на том, что ночной поезд привез меня в незнакомый, большой, шумный город, и бросил одного на людном вокзале. Помню, мои первые впечатления были довольно яркими. Во-первых, было очень холодно. Несмотря на то, что была весна, еще морозило, а я был одет в легкую куртку. Шапку я забыл дома, зато успел прихватить шарф, что не могло не радовать. Во-вторых, меня поразил шум и бестолковое, хаотичное движение толпы. Толпа была везде: на вокзале, в привокзальном кафе, на улице рядом с такси. Меня толкали, пихали, пинали, а затем… затем внезапно народ схлынул. Оказывается, все ждали утреннего поезда на столицу, и как только он пришел, побежали к нему. Когда зал прибытия опустел, я почти без сил опустился на скамейку. Я был ошарашен, раздавлен. Усталость овладевала мной все больше и больше, а от пронизывающего холода деться было некуда. Немного посидев, я встал и решил действовать. Первым делом надо было снять комнату. По моим подсчетам денег хватило бы на месяц-два, но я не собирался бездельничать. Надо искать работу. Выйдя из здания вокзала, я пошел в совершенно произвольном направлении, на ходу читая объявления о сдающихся комнатах. Сорвав несколько листочков, купил карту города, ручку, сел на бордюр и отметил адреса, по которым следовало искать жилье. Найти комнату нужно было до наступления ночи, иначе я вполне рисковал остаться на улице, что при таком холоде было неприемлемо. Перекусив в самом дешевом кафе, немного согревшись и приободрившись, поехал по адресам, отмеченным мною на карте. Я старался выбирать так, чтобы не пришлось ездить по всему городу, и нашел те предложения, которые находились поближе к полицейской академии, в которую решил поступать. В первом доме, куда я обратился, меня постигла неудача. Комната оказалась уже занята, объявление устарело. Во втором и третьем случае неприемлемой оказалась цена. Хозяева запрашивали так много за одну комнату, как будто сдавали четырехэтажный особняк. Моих скудных средств не хватило бы даже на неделю. Немного расстроенный, но не побежденный, я приехал по четвертому адресу. Небольшой двухэтажный частный домик стоял в отдалении и принадлежал некой миссис Брайд. В объявлении было написано, что сдается целый этаж с двумя комнатами, но я решил попытать счастья. Может, мне разрешат взять только одну комнату? Миссис Брайд оказалась очень старой, но довольно милой старушкой. - Добрый день, - сказал я. - Вы миссис Брайд? Она кивнула, с любопытством глядя на меня из-под круглых толстых стекол очков. - Я по объявлению. О сдаче комнаты… - Заходите, - сказала она и посторонилась. Я вошел. Уютная теплая прихожая сразу пленила меня своей простотой и аккуратностью. Миссис Брайд проводила меня в гостиную, усадила в мягкое кресло и только после этого заговорила. Ее голос был тихим и доброжелательным. - Вы немного опоздали, молодой человек, - сказала она. – Я уже сдала этаж одному парню, вроде вас. До меня не сразу дошел смысл ее слов, сказанных таким тоном, как будто она предлагала мне поселиться у нее бесплатно на неопределенное время. А когда понял, перед мысленным взором возникла холодная темная улица, на которой мне явно предстояло провести ночь. Наверное, она заметила мое отчаяние, потому что тут же добавила: - Но мне кажется, что эту проблему можно уладить. - Как? – не понял я. - Молодой человек, снявший этаж, просил всего одну комнату. Уверена, он будет не против поделить плату за жилье и отдать одну комнату вам. Я посмотрел на старушку неуверенно. Откуда я знаю, может этот парень будет как раз против? Но попытать счастья стоило. - А где он сейчас? - Наверху, - сказала миссис Брайд. - Я могу с ним поговорить? Старушка встала с кресла и махнула мне рукой. Я последовал за ней на второй этаж и вскоре очутился в просторном холле с тремя дверьми. Две двери вели в комнаты, одна в ванную. Миссис Брайд постучалась в одну из комнат, затем кивнула и приоткрыла дверь. Я вошел. Сначала я никого не увидел, затем прямо из шкафа вылез рослый мускулистый негр. Он сверкнул белыми белками глаз, внимательно изучая меня, затем просиял, обнажив крепкие ровные зубы, и сказал: - Какой-то ты хилый, парень. Я немного опешил от такого приветствия. Он же продолжил: - Ты, видимо, еще один жилец? Я надеялся на это. Всю неделю ждал, когда наша милая старушка найдет, наконец, мне подкрепление. - Так ты не против? – радостно воскликнул я. - Против чего? Я против насилия, ущемления свобод и прав граждан, убийства и издевательства над животными… - Нет-нет, - перебил его я. – Ты не против, что я буду жить здесь? - А почему я должен быть против? Парень, да я только рад разделить с кем-то плату за этот этаж. Кстати, вот о плате я еще не спросил. Я был настолько поглощен волнениями о ночлеге, что забыл узнать у миссис Брайд, сколько она хочет за комнату. Когда темнокожий парень назвал мне сумму, которую потребуется платить, я совсем пал духом. Это было гораздо больше того, на что я рассчитывал, и уж конечно больше того, что мог наскрести в своих карманах. Только потом я узнал, что на самом деле старушка брала очень мало, просто в этом городе были совсем другие цены, нежели в моем родном городе, или городе, где я закончил школу. - Ну, - сказал, пытаясь не выдавать своего отчаяния. – Думаю, придется миссис Брайд подыскать себе другого жильца. Я не потяну такую сумму. Парень внимательно поглядел на меня. - Ты не местный? - Нет. Только сегодня приехал… Я учиться хочу! - Это хорошее желание. А на кого, если не секрет? - Я собираюсь поступать в полицейскую академию. - Ого! Молодец, парень! – он подумал. – Знаешь, не волнуйся о деньгах, друг. Живи пока, а там посмотрим. - Но… - Никаких но! Даже не думай, что я выкину тебя на улицу. Ты синий, как цыпленок, на тебе лица нет от усталости. Располагайся, а завтра утром покумекаем, что к чему. Он подошел ко мне и протянул руку: - Меня все зовут Микки. И ты так зови. Я назвался в ответ и пожал крепкую черную руку. - Спасибо, - искренне ответил я. – Но не думай, что я буду нахлебничать и сидеть у тебя на шее, Микки. Завтра же найду себе работу! Он кивнул, а я отправился к миссис Брайд, сказать, что она нашла себе еще одного жильца. Вспоминая ту весну, понимаю, что многое ускользает из моей памяти. Например, я плохо помню, как искал работу. Помню, что нашел ее не сразу, пришлось побегать по городу. Но, наконец, меня взяли курьером в одну небольшую компанию. Я был рад. Тем более что платили за работу хорошо, плюс проценты за каждый выполненный заказ, а так как я был быстрым и неленивым, в день успевал разнести столько заказов, что мой начальник с первых же дней начал меня хвалить. Через несколько недель я смог сам выплатить миссис Брайд деньги за комнату и отдать Микки часть долга. Он не хотел брать с меня денег, но я настоял. Мы быстро подружились. Микки работал грузчиком на одном складе. Как и я, он тоже приехал в город недавно, поэтому знал, как тяжело тут новичкам, и искренне пытался мне помочь. Он был старше меня на пять лет, но намного опытнее и мудрее в житейском плане. Все это время я почти не вспоминал о родителях. По вечерам приползал в дом к миссис Брайд, еле волоча ноги после целого дня беготни по городу. От усталости эмоции притупились, а грусть ушла куда-то на задний план. Кстати, о миссис Брайд. Она оказалась замечательной старушкой. Никогда не лезла в наши дела, готовила нам еду, хотя это явно не входило в плату за жилье. По вечерам, если у меня хватало сил, мы все вместе, миссис Брайд, Микки и я, смотрели телевизор, как одна семья. Она была молчалива, но я видела, что ей приятно наше общество. Через несколько недель, увидев на полке большую семейную фотографию, я понял, отчего миссис Брайд искала себе жильцов. Вряд ли ей нужны были деньги, но есть вещи, которые за деньги не купишь… Так мы и жили. Микки и я работали, по ночам я пытался готовиться к экзаменам в академии, что-то читал, учил. Миссис Брайд делала потрясающие пироги, которые всегда ждали нас с Микки внизу, на кухне. Мы не разговаривали о прошлом, все наше общение было о том, что мы делали сейчас. Это устраивало всех, миссис Брайд в том числе. А через месяц настала пора вступительных экзаменов. Такого мандража у меня никогда не было. Мне казалось, что я не поступлю никогда в жизни, хотя всегда учился очень даже хорошо. В тот день я отпросился с работы и подъехал к зданию академии заранее. Несмотря на это, в вестибюле первого этажа уже была тьма народа. Все ждали, когда первую группу решивших искать счастья в стенах этого здания пустят в аудиторию, где должен был проходить первый экзамен. На этот день было назначено два экзамена: математика и язык. Оба были письменными, так что я не беспокоился. Когда нас впустили и раздали листочки с заданиями, я краем глаза стал наблюдать за соседями по партам. Некоторые явно нервничали, некоторые вели себя спокойно. Одним из первых справившись со всеми заданиями, я сдал листок, узнал, когда следующие экзамены и побежал на работу. Через два дня состоялись еще два письменных экзамена. Историю и социологию я тоже знал неплохо, хотя не так хорошо, как математику. Мне всегда было сложно разбираться во всех этих королевских родословных, в их политических взглядах и тайных заговорах. Я больше любил конкретику цифр. С цифрами всегда все ясно. Выполнив все задания, я опять пошел на работу. На следующий день должны были проходить два последних испытания: зачет по физкультуре и собеседование с профессорами академии. Вот этого дня я боялся больше всего, ведь с физическими данными у меня всегда были проблемы. В те годы, как заметил Микки при нашем знакомстве, я был, мягко скажем, довольно хилым. Это я сейчас… да, хотя и сейчас я не отличаюсь особой статью. Но не в этом дело. Я был ловок и подвижен. А вот что касалось силы, тут уж любой мало-мальски нормальный человек мог отправить меня в нокаут одной левой. Ну, не повезло с комплекцией, что тут поделать. А еще я боялся собеседования. Откуда я знал, что там будут спрашивать? Может, что-то такое, о чем я понятия не имею? В общем, когда настал день последних испытаний, я приехал в академию не в самом радостном расположении духа. Я не спал всю ночь, от волнения сон никак не хотел приходить, у меня болела голова и, откровенно говоря, тряслись поджилки. Всех нас распределили на парней и девушек. Девушки там, кстати, тоже были, что, конечно, не могло не удивить. Всех парней распределили на группы. Получилось четыре группы человек по двадцать. Мне выпало участвовать в самой первой группе. Я тайком оглядывал своих конкурентов на место под солнцем и падал духом все больше и больше. Такое впечатление, что тут собрались все сплошь мастера легкой атлетики. Поджарые, мускулистые, крепкие ребята были спокойны, как скалы. Они смотрели на невысокого человека, стоявшего перед нами, а он оглядывал нас, как лошадей на ярмарке. Первым нашим заданием было пробежать стометровку. Я неплохо бегал, у меня была хорошая дыхалка, но все равно умудрился прибежать одним из последних. Затем были отжимания, пресс, прыжки в длину, и прочее, прочее, прочее… К концу экзамена я дышал, как загнанный конь, тогда как остальные ребята выглядели бодро и свежо. А потом произошло то, чего я больше всего боялся. Точнее, до этого я не знал, чего боялся больше всего. Оказалось, этого. Последнего задания на экзамене по физкультуре. Тренеру захотелось посмотреть, чего мы стоим в драке. Как я узнал потом, несколько позже, этого задания не было в списке обязательных тестирований для абитуриентов, но можно было вставлять по желанию экзаменатора. И тренер пожелал. Он распределил нас по парам, раздал защитные маски и специальные перчатки и велел драться так, как будто от этого зависела наша жизнь. - Давайте, парни, - сказал он. – Покажите, чего вы стоите! Правил было немного: нельзя бить между ног, нельзя бить по голове, нельзя нападать сзади. Если ты чувствуешь, что не справляешься, ты должен упасть, и бой закончится. В остальном нам давалась полная свобода действий. Я уже говорил, док, что был в то время довольно слабым? Да, говорил… Мне в пару достался крепкий парень чуть ниже меня ростом, но на вид настоящий боксер. Он был чернокожим, как Микки, но мельче, что не делало его менее страшным противником. Когда тренер дал команду начинать, парень стал наскакивать на меня с энергией гориллы, которая бьется за самку. Удары так и сыпались со всех сторон, я только успевал уворачиваться, прикрывая голову и яйца, ведь для этого парня явно не существовало правил, а уследить за всеми тренер не мог физически. Не знаю, сколько я продержался. Минуту, может больше. Предательское желание упасть и сдаться появлялось в голове, но проклятая отцовская гордость не давала сделать этого. «Держись! - шептала она. – «Сдаться – это позор!» И я не падал, за что вскоре получил. Этот чернокожий гад извернулся, подпрыгнул, провел какой-то хитрый обманный удар, а потом так звезданул меня в челюсть, что из глаз посыпались искры. Я свалился на песок, почти потеряв сознание от боли. Следующее, что я помню, это участливый и чуть насмешливый голос тренера: - Парень, ты живой? Оказалось, что все уже закончили бой и стояли теперь вокруг меня, таращась так, как в зоопарке смотрят на диковинную обезьянку. Я кое-как поднялся, снял дурацкую маску и перчатки, неуверенно кивнул тренеру и молча пошел в раздевалку. Чувствовал себя хуже некуда. Мало того, что опозорился перед столькими людьми, да еще от удара жутко болела челюсть, а при падении, похоже, еще ударился головой, потому что она гудела, как растревоженный улей. Я даже не хотел идти на собеседование, но все же решил. Надо же было довести дело до конца, раз начал? В кабинет заходили по одному. Я прождал свою очередь больше трех часов и к тому моменту, как подошло мое время, чувствовал, что скоро упаду в обморок от голода. Голова кружилась. То ли от голода, то ли от удара. Я вошел в кабинет и увидел пожилого человека в полицейской форме высших чинов. Тогда я не разбирался во всех этих нашивках, но понял, что передо мной очень важный человек. - Имя? – немного устало спросил он. Я назвал себя. Человек стал медленно листать папку, лежавшую перед ним, затем отыскал мою фамилию и стал внимательно изучать то, что там написано. - Так, - сказал он. – С экзаменами вы справились хорошо, молодой человек. Все предметы сданы на высший балл. Голова у вас варит, это точно. Только этого мало для того, чтобы быть хорошим полицейским. Как вы думаете? Я никак не думал. У меня страшно болела голова, а перед глазами все плыло, поэтому я молчал, хмуро уставившись в пол. - Представьте, что вы ловите преступника. Вы бежите за ним, преследуете его, затем хватаете и… завязывается драка. Что вы ему предложите? Блестяще решенное уравнение с тремя неизвестными? Или отлично написанное сочинение-рассуждение на тему родной литературы? Я посмотрел на человека в форме и вдруг понял, что это конец. Я не поступил в академию, не смог добиться того, чего хотел. Интересно, что скажет отец, когда я вернусь домой? Или, может, вообще не стоит возвращаться? - Мистер Трэвис написал о вас крайне нелестный отзыв, молодой человек, - сказал он задумчиво. – Мистер Трэвис – это тренер, который экзаменовал вашу группу, - пояснил человек в форме. Я кивнул. Я понял. Он смотрел на меня внимательно, а мне вдруг страстно захотелось быть далеко отсюда, где-нибудь в горах, лучше в родном краю, в его бескрайних полях и долинах. Бывало, выйдешь утром из дома, под ногами мокрая от росы трава, упругий туман стелется вниз, к самому озеру, а из-за еле различимых гор выглядывает только-только проснувшееся солнце. - Чего молчите? – услышал я голос. Он донесся до меня как будто бы издалека. Солнце медленно выходило из-за заснеженного пика, который я так любил и даже придумал ему имя, как воображаемому другу, а затем… я вдруг оказался на полу. Человек в форме тряс меня за плечо, повторяя мое имя. Я открыл глаза. - Вам плохо? – спросил он. - Нет, - соврал я. – Наверное, переволновался. Он покачал головой и протянул мне стакан воды. - Вот выпейте. А вы все же умеете разговаривать. Это радует! Ладно, идите, собеседование окончено. До дома-то дойдете? Я неуверенно кивнул и вышел из кабинета, спиной чувствуя пронзительный взгляд светло-серых глаз. Как я добрался до дома миссис Брайд, не помню. Но как только добрался, тут же оказался в постели под неусыпной заботой доброй старушки. Только взглянув, она отправила меня в кровать, чему я был только рад. Получив хороший ужин прямо в постель, я забылся тяжелым сном, наполненным кошмарами. Мне снился разгневанный отец. Сначала он долго смеялся над тем, что я не поступил в академию, обзывая меня «хреновым полицейским», затем начал орать, что я бездарно потратил целый месяц на какую-то детскую фантазию, когда мог вплотную заниматься его делом, или делом моей мамы. Снился мистер Трэвис. Он бил меня по голове, от чего она звенела, как колокол, приговаривая, что я слишком хилый для того, чтобы быть полицейским. Затем мистер Трэвис превратился в чернокожего парня, который, надев на руки боксерские перчатки, решил, что я его груша. «Нет! – говорил я. – Вы перепутали! Не надо меня бить! Только не по голове, там же есть решение сложнейшего уравнения с тремя неизвестными!» Где-то посреди этих кошмаров я чувствовал чьи-то холодные нежные руки на своем лице и тихие слова. - Совсем плох пацан. Довели, - говорил грубый мужской голос. - Бедный мальчик, - шептал ласковый женский. Когда я проснулся, оказалось, что я болел целую неделю. Целую неделю валялся в горячке, даже не сознавая этого! Микки и миссис Брайд ухаживали за мной, как мать и отец, и эта забота так тронула меня, что я чуть не расплакался. Я был еще слаб, но чувствовал невероятную благодарность к своим так скоро обретенным друзьям. Мне хотелось как-то отблагодарить их, сказать что-то хорошее, но вместо этого меня опять уложили в постель, и я снова заснул. Когда проснулся, настал уже другой день. Миссис Брайд хлопотала на кухне, я слышал тихое пение, доносящееся снизу, а мой друг был на работе. Потом старушка зашла ко мне, накормила вкуснейшим супом и велела спать. Но спать мне больше не хотелось. Я лежал, глядя в полумрак комнаты, и думал о том, что мне дальше делать, если я не поступил в академию. Микки пришел вечером. Едва успев снять ботинки, влетел в мою комнату и чуть ли не кинулся мне на шею. - Наконец-то! – сказал он. – Мы за тебя переживали с миссис Брайд! Я смутился. - Как ты, парень? – спросил Микки. - Нормально, - я улыбнулся. – Если бы не миссис Брайд, я бы сегодня уже вылез из постели. - Рано еще. Доктор сказал, что у тебя было легкое сотрясение. Тебе нельзя напрягаться еще недели две. Постельный режим, никаких волнений, и скоро станешь огурцом! - Доктор? – я удивился. – Но я не помню… - Ты вообще ничего не помнишь. - Но кто… - Миссис Брайд. Не думай об этом парень. Лучше думай о предстоящем учебном годе в академии! Тут я сник. Мое хорошее настроение как ветром сдуло. - Знаешь, Микки, скорее всего, ничего не будет… я думаю… да что там, я так опозорился перед каким-то очень важным человеком! Меня не возьмут. - Возьмут, парень, - сказал Микки и сжал мое плечо большой крепкой ручищей. - Вот тебя бы взяли, - грустно улыбнулся я. – Ты словно выточен из камня. А я… - Не в этом счастье, - сказал мой друг. – Главное что тут, - он ткнул меня кулаком в лоб, - и тут, - толчок в грудь. – А там у тебя, парень, все в порядке. Честное слово, док, не буду врать, вот тогда-то я и расплакался. Первый раз за все это время. *** Через неделю я выполз таки из постели. Никогда не любил болеть. Вынужденное безделье сильно тяготило, навевало грустные мысли. Например, о родителях. Или о том, что, скорее всего, я не поступил в академию. Я лежал и пытался решить, что делать дальше, а потом понял, что пора выбираться из постели, пока не погряз в своих депрессивных мыслях. Я стал спускаться вниз и помогать миссис Брайд по хозяйству. Сначала она запрещала помогать ей, но я был настойчив. К тому же мне было скучно. Оказывается, Микки выбил целый месяц больничного на моей работе, так что делать было совершенно нечего. Наконец, я победил упрямство старушки. Она стала давать мне разные мелкие поручения, а за делами как-то сами собой пошли разговоры. Наконец-то, я узнал про нее хоть немного. Оказалось, что у миссис Брайд есть дочь и сын, несколько внуков. Они часто приезжали к ней в гости. - Этот дом, - рассказывала старушка, - почти всегда был полон людей. У меня постоянно гостили то сын с семьей, то дочь, то их дети приезжали на каникулы. Потом внуки подросли, стали приезжать отдельно от родителей. А недавно они уехали из страны. В одночасье снялись с места, еле успели попрощаться, да и то по телефону… Миссис Брайд умолкла и стала сосредоточенно мыть тарелку. - Дом сразу опустел, - наконец, продолжила она. – Непривычно, тихо, и некого ждать. А зачем одинокой старухе такой большой дом одной? И я решила сдать второй этаж. - А вы не боялись, что этаж снимут какие-нибудь негодяи, хулиганы? – спросил я. – Вы совсем одна, вас некому защитить. - Нет, не боялась, - улыбнулась старушка. – Сознательно шла на риск. Тишина и пустота куда хуже любого негодяя. Да и чего мне бояться? Ценных вещей в доме нет, а на мою честь уже несколько десятков лет никто и не думает покушаться. Я рассмеялся. В другой раз, когда я помогал миссис Брайд в гостиной делать перестановку мебели (она сама не могла это делать, но ей давно хотелось сделать гостиную еще уютнее), речь зашла обо мне. Сначала нехотя, затем все более откровенно, я рассказал старушке о себе. О том, откуда приехал и зачем, как поругался с родителями и что теперь не знаю, что делать дальше. Будущее стало пугать меня, а такого раньше никогда со мной не было. - Милый мальчик, - сказала миссис Брайд, выслушав меня внимательно. – Мой тебе совет, не думай о будущем. Плыви по течению и не думай ни о чем плохом. Сейчас тебе главное поправить здоровье, опять начать работать, а там и осень приблизится, ты увидишь списки поступивших, и тогда решишь, что делать. А по поводу твоих родителей… ничего нет на свете ценнее и драгоценнее, чем родные люди. Переступи через свою гордость и попроси у отца и матери прощения. Ведь как бы ни сложилась твоя судьба, все равно роднее у тебя никого не будет. Я поблагодарил старушку за советы и сказал, что обязательно попробую связаться с родителями. Вечером я попытался выполнить обещание и позвонил домой. Но никто не взял трубку… Еще через неделю я вышел на работу. Начальник компании был искренне рад видеть меня в добром здравии. Оказалось, что многие клиенты, которых я обслуживал, спрашивали про меня и хотели, чтобы товар им привозил я. Мне это льстило, и я принялся за работу с удвоенной энергией, с замиранием сердца поглядывая на календарь. Проходило лето, наступала осень, а с ней и тот день, когда в академии должны были вывесить списки поступивших. Чем ближе был этот день, тем меньше я ел, ходил сам не свой, все думая, «быть, или не быть?» Разум и воспоминания о последнем экзаменационном дне шептали, что я дурак, потому что до сих пор надеюсь, а надежда успокаивала, говоря, что все еще может быть. Наконец, настал этот день. Несмотря на то, что я встал попозже и собирался нарочито медленно, в академию приехал, когда списков еще не было. Несколько таких же нетерпеливых, как я, ошивались около здания академии. Ждать пришлось долго. Я нервно вышагивал в холле, боясь выйти на улицу и пропустить момент, когда станут вывешивать списки. Мимо меня гордо и спокойно прошли несколько студентов в полицейской форме младших чинов. Они что-то обсуждали, поглядывая на нас, ожидающих своей участи, свысока, как могли глядеть только превосходящие в чем-то люди. Новички постепенно заполняли холл. Я заметил несколько знакомых лиц. Например, того задиристого чернокожего парня, отправившего меня в нокаут на несколько недель в постель. Он тоже заметил меня и ухмыльнулся, обнажив в улыбке белые зубы. Я отвернулся, не желая глядеть на насмешки с его стороны. И вот, когда в холле было уже не протолкнуться, по лестнице спустились несколько людей в форме. Они держали листы формата А4. Как мне тогда показалось, они медленно, очень медленно шли по холлу, а толпа расступалась перед ними, давая дорогу, затем очень медленно приблизились к стене и начали крепить бумажки к доске объявлений. Новички не смели шелохнуться, чинно стояли поодаль, дожидаясь, когда люди в форме закончат. И лишь когда последний листок был прикреплен, а люди в форме ушли на достаточное расстояние, толпа начала штурмовать стену. Зажмурив от волнения глаза и пытаясь унять бешено стучащее сердце, я прижался к противоположной стене, слушая вопли радости, крики отчаяния, ругательства, поздравления, доносящиеся в общем гуле голосов. Я даже не стал пробираться туда, пока народ не поредел. Мне хотелось, чтобы никто не увидел выражение моего лица, когда я тщетно стану искать свое имя в списках поступивших. Никто, особенно тот чернокожий парень-боксер. Время тянулось медленно, а гул все не стихал. Наконец, народ начал расходится, место перед доской объявлений стало освобождаться. На ватных ногах я пошел вперед, надеясь, что внешне выгляжу абсолютно спокойным. Подойдя к доске, я даже не сразу смог сфокусировать взгляд на мелком неровном тексте, написанном от руки. Имена прыгали перед глазами, как чертики, и я никак не мог понять, есть там моя фамилия, или нет. Наконец, огромным усилием воли взял себя в руки, унял дрожь во всем теле, глубоко вдохнул и стал спокойно, медленно читать списки. Имена были написаны не по алфавиту, что затрудняло поиск, поэтому читал каждое, стараясь ничего не пропустить. Первый лист, второй лист. Незнакомые имена каких-то счастливчиков. Третий лист. Четвертый… И вдруг я увидел свое имя. Оно было написано одним из последних, но оно было! Я с шумом выдохнул, понимая, что забыл дышать, пока читал. Сердце тут же дало сбой, замерев от неожиданности, а после понеслось в каком-то ненормальном ритме. Я стоял около доски объявлений, таращась на собственное имя в списке поступивших, не веря своим глазам, проверяя каждую букву. Вдруг это не я, а неведомый однофамилец? Да нет, боже, это глупость. У меня довольно редкое имя, и не очень распространенная фамилия. Я не Джон Смит, не Джек Уильямс и даже не Роберт Джонс, каких в разных вариациях можно встретить в любом списке. Я – это я, и мое имя было написано чьей-то твердой рукой синей шариковой ручкой. Представьте, док, мое состояние? От счастья я перестал вообще чувствовать что-либо, просто стоял, а затем побрел к выходу, оглушенный, ошарашенный, не зная, что надо думать в таких случаях. Мое имя в списке означало, что я остаюсь в этом городе, бросаю работу, начинаю учиться в полицейской академии. Это значит, мне не надо ехать домой и терпеть насмешки отца, больше не надо бояться будущего, думая о магазине и юридической конторе, как о чем-то неизбежном. Я свободен! Я – человек, принявший решение и сделавший то, что наметил! Я… Впрочем, док, воспоминания того времени уже немного стерлись из моей памяти. Я был еще совсем мальчишкой, остро переживал и остро чувствовал, поэтому не удивительно, что испытывал сильные эмоции. И вряд ли это интересно для стороннего наблюдателя. Добавлю только, что, когда я вернулся к миссис Брайд и сказал ей, что поступил, она обняла меня, как родного внука, и от души поздравила. А вечером, когда вернулся Микки, они закатили для меня настоящий праздничный ужин, от которого мне в который раз стало ужасно неловко. Думаю, на сегодня хватит. Вспоминая то время, я как будто пережил все заново и теперь чувствую себя уставшим и опустошенным. Док, что будет, если человек выплеснет на бумагу все свои эмоции? Не останется ли он пустым, лишенным всяких чувств, а его чувства буду копошиться на бумаге скользкими червяками, которых уже не засунуть обратно. Не потому ли я так устал, что вытащил из себя столько впечатлений?» За окном была уже почти ночь. Ну, во всяком случае, поздний вечер. Я закончил читать и отложил исписанные листки в сторону. - Нет, - сказал я серьезно, отвечая на вопрос паренька, заданный в конце рассказа. – Человек не может опустошить себя, выплескивая мысли на бумагу. Наоборот, это помогает ему заново осознать все, что с ним произошло в жизни. Он смотрел на меня внимательно. На его бледном лице проступил слабый румянец. Похоже, все, что он пережил несколько лет назад при поступлении в академию, теперь ярко вставало перед ним, заставляя переживать как тогда. Он действительно казался уставшим, но слабая улыбка тронула его тонкие губы, делая симпатичным это осунувшееся лицо. - Ну, на сегодня действительно хватит, мой друг. Отдыхай, а завтра принимайся за работу. Она благотворно на тебя влияет. К тому же из тебя отличный рассказчик, мне уже интересно, что будет дальше. Он пожал плечами и опять улыбнулся. Его глаза слабо мерцали из-под полуопущенных век. Я кивнул и вышел, забрав все его листы с Историей, которую он рассказывал. *** Весь следующий день я ловил себя на мысли, что думаю об этом пареньке из больницы. Я занимался текущими делами, но мысленно был с ним, предвкушая следующую порцию чужих впечатлений. Психологи, как наркоманы, не могут жить без допинга из чужих чувств и эмоций. Не то чтобы в истории парня было что-то замечательное, или необычное, просто он умел рассказать так эмоционально, что я чувствовал, как будто тоже участвовал во всем этом. В больницу я пришел пораньше и тут же направился в его палату. На этот раз он не спал, а сидел в постели, задумчиво глядя в окно. Жалюзи были раскрыты, и в комнату попадал приглушенный дневной свет. Свет дня, клонящегося к вечеру. - Добрый день, - сказал я. Он кивнул, а затем что-то быстро написал в блокноте. «Хочу на улицу» - прочитал я и поднял на него глаза. - Понимаю, - ответил я. – Но потерпи, тебе надо сначала окрепнуть. Он пожал плечами. - Ты написал продолжение? Парень опять кивнул и показал на тумбочку. Там уже лежала очередная порция исписанных листков. - Тогда начнем? Слабая улыбка и парень прилег на подушку, прикрыв глаза. Это означало: «Да, я готов слушать вас, док». Я сел на свое привычное место, взял в руки первый листок и начал читать. Запись третья. «Забавно, когда живешь в какой-то определенный период жизни, он кажется скучным, обычным, ничем не примечательным, но стоит ему стать прошлым, как оказывается, что есть о чем вспомнить. Я понял это только что, когда начал вспоминать свой первый учебный год в полицейской академии, своих друзей, учителей, события тех лет. С Крисом мы сошлись с первых дней нашего обучения и дружим до сих пор. Так вышло, что на первой же лекции мы оказались соседями, а после так и садились вместе, как будто решив ничего не менять. К концу дня мы уже подкалывали друг друга и обсуждали однокурсниц, которых было немного. Наша группа состояла из пятнадцати человек, но часто на лекциях мы сидели всем потоком. Когда в большой аудитории собирается более полусотни студентов, поневоле как-то теряешься. Но нам с Крисом было уже все равно. Мы постепенно знакомились с ребятами, обживались в новом непонятном сумасшедшем мире. Первые недели в академии прошли очень быстро. Лекции, преподаватели, новые имена, новые лица. Моя голова, привыкшая запоминать все, что делается вокруг, просто взрывалась от обилия информации. Мне хорошо давались математика, физика, чуть хуже история, язык, но меня хвалили, хотя и не ставили в пример. Но вот с чем у меня не ладилось, так это с физкультурой... Вы, наверное, понимаете, что в полицейской академии физкультура была не последним по значимости предметом. Нашим преподавателем был (кто бы вы думали?) незабвенный мистер Трэвис, с которым я уже имел честь быть знакомым. Тренер Трэвис, конечно же, не забыл и меня, и каждый раз встречал насмешливым взглядом, а в голосе звучала издевка, когда он называл результаты моих зачетов, забегов, нормативов. Но, как оказалось, мистера Трэвиса мне пришлось запомнить надолго, и не только из-за него самого. В нашей группе учился его сын, Оскар Трэвис. Уж не знаю, может его папа про меня что-то говорил, а может он сам до этого дошел, но Оскар постоянно меня задирал. Начиналось все довольно безобидно. Между мной и Оскаром сразу пробежала какая-то искра взаимонепонимания. Он не любил меня, а я не обращал внимания на него. Мы были разными полюсами. Он - спортивный, общительный, красивый, душа любой компании - вокруг него всегда вертелись девчонки, но с учебой у него не ладилось. Я был тщедушным, высоким, нескладным с вечно бледной физиономией, не очень разговорчивым. Я не был замкнутым, хорошо ко всем относился, но как-то так вышло, что общался в основном с Крисом, а после лекций спешил на подработку, чтобы хоть как-то свести концы с концами и выплачивать миссис Брайд плату за жилье. И Оскар часто беззлобно задирал меня, а я за это не давал ему списывать. Детский сад? Возможно, но мы действительно были еще детьми. Когда я начинаю думать, с чего все началось, мне на ум приходит только одна история. Точнее, начиналось все постепенно, но это как бы дало толчок к развитию этих глупых событий. После нескольких недель обучения, когда мы все уже перезнакомились, сбились в группы, компании, нашли друзей, у одного из парней был день рождения. Тив Рэй, неплохой парень, обожающий вечеринки и большие компании, пригласил всю нашу группу из пятнадцати человек в клуб на ночь, чтобы отметить праздник. После лекции мы собрались в кабинете, где Тив и сделал свое заявление-приглашение. Все радостно загалдели, особенно наши малочисленные девчонки, и вдруг я заметил пристальный взгляд в мою сторону. Я огляделся и увидел Оскара, который смотрел на меня, а затем громко, чтобы все слышали, спросил: - А что, ботаны тоже приглашены? Удивительно, Тив, и хочется тебе видеть у себя на празднике такие постные лица. Наверное, если бы я тогда промолчал, то и дальше наши отношения продолжались бы беззлобными подколками, но у меня был плохой день. Я почти не спал ночью из-за того, что миссис Брайд приболела, и мы с Микки полночи бегали по городу, в поисках дежурной аптеки, чтобы купить ей лекарства, которых у нее в аптечке, к сожалению, не нашлось, и был не в настроении спокойно сносить нападки Оскара. Поэтому я встал с парты, на которую сел во время разговора, посмотрел на Трэвиса и сказал громко, подражая тону Оскара: - Не думал, Тив, что тебе интересно справлять день рождения в компании накачанного придурка с одной извилиной в башке. Возможно, я немного перегнул палку. В конце концов, Оскар не так уж меня и обидел. Но в тот момент я был действительно уязвлен внезапным выпадом парня, которому ничего не сделал. Жалко только, что этой сценой мы испортил настроение Тиву. После моего ответа в аудитории повисла тишина. Оскар побледнел, затем покраснел и кинулся на меня с кулаками. Я едва успел отскочить, но тут уж мне на подмогу пришли наши ребята. Они схватили рвущегося ко мне Оскара и оттащили, заставив успокоиться. Я поспешил уйти, пока он не вырвался. Не хотелось рисковать зубами. Но, несмотря на это, во мне все кипело. Я быстро шагал по коридору, когда меня догнал Крис. - Только не надо читать мне нотаций, - тут же выпалил я, глядя на друга. Крис покачал головой. - А я и не собирался, - ответил он. - Ты молодец, что ответил этому выскочке. - Не уверен. Надо было промолчать. - Промолчал бы, до конца обучения сносил бы его насмешки. - Ну, что он ко мне прицепился, а? - я действительно этого не понимал. Крис пожал плечами. - Ты самый умный в группе, а он самый глупый. А глупые не любят умников, особенно если у глупых есть сила, которую им некуда девать. - Бред какой-то. Я его не трогал. - Зато его трогает твоя популярность у нас в группе. - Популярность? - я немножко опешил и с удивлением воззрился на друга. - Какая популярность? Я общаюсь только с тобой. - Ты просто не замечаешь. Наши девчонки тобой очень интересуются. На прошлой неделе ко мне подходила Шена, расспрашивала меня о тебе. - Правда? - я был в полном шоке. - Но они же всегда около Оскара... - Оскар - модный, а ты загадочный и неприступный. - Крис, ты меня разыгрываешь. - Приходи на вечеринку Тива, сам все поймешь, - подмигнул мне мой друг. - Я не приду, - ответил я. - Что? - Не могу. Это была правда. Я очень устал за прошедшие недели, и ночью мне хотелось спать, а не веселиться в клубе. Да и настроения как-то не было, а после ссоры с Оскаром и подавно не хотелось появляться на этой дурацкой вечеринке. - А зря, - покачал головой мой друг. - Это многое бы решило. Шена, наконец, смогла бы к тебе подойти, а Оскар заткнулся насчет твоего занудства. - Мне все равно, что обо мне говорят, Крис, - искренне ответил я. - Так не бывает. Ты живешь в обществе, а, значит, не можешь не обращать на это внимание. Я промолчал. А что я мог ему ответить? *** Наши отношения с Оскаром развивались стремительно. Он не смог простить мне моего ответа, а я не стремился к примирению. Мне было все равно. Я довольно усердно учился, затем, после лекций, спешил на работу, после работы приходил домой и тут же засыпал, чтобы рано утром вскочить с постели и опять бежать в академию. Лишь в выходные у меня был лишний часок поспать, но я не давал себе расслабиться. В выходные мы с Микки старались помочь миссис Брайд по хозяйству, за что добрая старушка существенно снизила плату за жилье. Она хотела вообще ее отменить, но мы с Микки не позволили ей. Нам не хотелось быть нахлебниками. Я часто думал о родителях, меня мучила совесть. Нет, я не жалел о том, что сделал, только о том, как я это сделал. Мне казалось, что я мог бы объяснить им, найти слова, почему так поступаю, а не уйти, хлопнув дверью, тем самым обидев их до глубины души. Но сколько я ни пытался звонить, трубку никто не брал, и этот камень никак не исчезал с моей души. Поэтому наши отношения с Оскаром меня мало заботили, пока он опять не стал задираться. Причем теперь он делал это расчетливо, со злостью, как будто стараясь за что-то отомстить. Не знаю, может, его бесило мое спокойствие, а может я просто был ему глубоко противен. Однажды, это было как раз перед первой сессией, мы с Крисом возвращались после лекций. У нас была лабораторная работа, и мы с другом немного задержались, не успев закончить ее вовремя. Поэтому, когда мы вышли в коридор, он был уже пуст, наши однокурсники разошлись, в академии было тихо и безлюдно. Вскоре и Крис покинул меня. Он куда-то спешил, и, быстро распрощавшись, устремился к выходу. Я же перед тем, как уйти, решил зайти в туалет. Я прошел вестибюль, заметив Оскара с его друзьями. Они одевались, собираясь выходить, но, увидев меня, замерли, проводив хищными взглядами. Я не обратил на них никакого внимания. А зря. Дойдя до мужского туалета, я зашел, сделал свои дела, умылся и вымыл руки, когда вдруг услышал, как щелкнул замок во входной двери. Не веря своим ушам, я подошел к двери, подергал ручку. Она оказалась заперта! Первой мыслью было, что это уборщица, не заметив меня, заперла туалет, но услышав отдаленный знакомый смех, понял, кто это сделал. Не поверите, док, какая меня тогда охватила ярость. Мало того, что поведение Оскара казалось мне слишком детским и глупым, так я еще должен был страдать из-за этого недоразвитого придурка, который почему-то ко мне прицепился. Я кричал и бился в дверь, но, к несчастью, все уже ушли, а уборщица, видимо, была на других этажах. Окон в туалете не было, и мне ничего не оставалось, как ждать, когда кто-нибудь услышит мои вопли. Самое забавное, что в этот день я должен был обязательно появиться на работе, что выходка Оскара сделала невозможным. Меня выпустили только часа через два, когда я уже охрип в тщетных попытках привлечь чье-то внимание. Но не просто выпустили, а еще и отругали, как будто я был в чем-то виноват. Уборщица, все-таки услышавшая меня, решила, что я специально засел в туалете, решив поразвлечься. Да, то еще развлечение, надо вам сказать. Слава богу, хоть на работе не стали ругать, только сделали замечание по поводу безответственности моего поступка. После этого не обращать внимания на Оскара у меня уже не было сил. На следующий день, войдя в аудиторию, я подошел к Трэвису и дал ему в челюсть. Это была довольно глупая затея, учитывая нашу разную весовую категорию. Но от неожиданности Оскар все же свалился, упав на стул, который тут же опрокинулся. А дальше… Ну, что было дальше, вспоминать не очень хочется, потому что, как вы понимаете, док, была драка, в которой я показал себя не с лучшей стороны. Когда нас, наконец, разняли, на моем лице не осталось ни одного живого места, нос был разбит, как и губы, которые потом болели еще долго. Хорошо, хоть зубы остались целыми. Но и этому придурку от меня крепко досталось, хотя и меньше, чем от него досталось мне. Так что на первой сессии я выглядел отлично. Правда, профессорам было как-то плевать на внешний вид студента, лишь бы у того были знания. А знания были. Я получил много хороших и отличных баллов, и только по физкультуре… ну, это и так понятно. Трэвисы не любили меня всей семьей. Интересно, миссис Трэвис, если таковая существовала, тоже невзлюбила бы меня с первого взгляда? Знаете, док, я никогда не вспоминал те первые годы обучения, но теперь, когда мне совершенно нечего делать, воспоминания даются легко. Как будто это было совсем недавно - неделю, две недели назад. Но все же при этом я чувствую себя повзрослевшим, и даже состарившимся на многие годы. Я сейчас понимаю, почему Оскар так себя вел. Ему просто было скучно, вот и прицепился, как он считал, к самому слабому. Ведь в каждом коллективе должен быть свой лидер и свой козел отпущения. Мы проходили это на социологии на первых курсах. А, так как у нас был довольно ровный и дружелюбный коллектив, Оскар, видимо, возомнивший себя лидером, решил сделать из меня этого самого козла. Но я разозлил его сначала своим равнодушием, затем тем, что посмел ему отвечать. Сейчас мне немного смешно вспоминать все это, но тогда было не до смеха. Оскар всерьез меня достал, мешал жить, но вносил в мою жизнь некоторое разнообразие. Я тогда не знал, что довольно скоро отомщу ему. Отомщу очень жестоко, хотя и случайно. Конечно, все, что случилось, произошло само по себе, я ни в коем случае не пытался ничего сделать сам, но… Я расскажу об этом в следующий раз, док. Точнее, начну рассказывать. Я почти добрался до самого главного и прежде чем начать, должен отдохнуть и собраться с мыслями. Все-таки, не так просто рассказывать о том, что причиняет боль." Я закончил читать и отложил в сторону листы. Он посмотрел на меня вопросительно, затем взял листок и быстро нацарапал: «Сегодня вышло мало». Я улыбнулся и покачал головой. - Не мало, - ответил я. – Ты описал целых полгода жизни. Парень задумчиво взглянул на меня. Его глаза уже не были затуманены лекарствами: его врач снизил дозы, парнишка явно шел на поправку. «Полгода жизни на десятке страничек, - написал он мне в ответ. – Как это ничтожно». - У некоторых вся жизнь уместится на пяти страничках, - пожал я плечами. – Много историй я слушал, много судеб прошло перед моими глазами. Но знаешь, друг мой, тут все дело в том, что считать интересным. Есть люди, которые не могут о своей жизни рассказать ничего, даже если у них что-то и происходило. Они все считают неважным, не тем, чем надо. Им кажется, что если ты маленький, ничем не примечательный человек, то и жизнь у тебя маленькая и ничем не примечательная. Эти бедняги скучают всю жизнь, не подозревая, что даже самое незначительное происшествие в их жизни несет какой-то особый смысл. А есть люди, которые каждый день могут описать так, как будто с ними произошло какое-то приключение. Такие люди ценят жизнь, радуются каждому ее моменту и они счастливы уже от того, что живут. Вот ты описал несколько случаев из своей жизни. Описал живо, ярко, так, как будто это что-то важное. Так и есть, ты даже не понимаешь, насколько все это важно. Каждое событие в твоей жизни меняет тебя, закаляет, воспитывает, делает тебя таким, каков ты есть. Неудивительно, что, вспоминая те дни, ты чувствуешь, что ты повзрослел. Я умолк. Парень смотрел на меня во все глаза, пока я произносил свою длинную речь, затем медленно кивнул. Он понял, но отвечать не стал. Я еще раз похвалил его за работу и предложил продолжить. Мой пациент опять мне кивнул. На том мы и расстались. *** На следующий день, как ни пытался, я не смог вырваться к этому парнишке. Надо сказать, что, когда я вернулся домой после тяжелого дня, я почувствовал, что мне не хватило спокойного вечера, проведенного за чтением чужой жизни. Этот мальчик, юноша, почти мужчина чем-то привлекал меня. Может искренностью, с которой рассказывал, то есть писал о своей жизни, а, может, мне просто было любопытно, что же с ним произошло, о какой душевной ране он говорит. Мне стыдно в этом признаваться, но в основном мною действительно двигало простое человеческое любопытство. Я был еще молод, и мое отношение к пациентам не было чисто профессиональным. Как я уже говорил вначале, многие мои клиенты навевали на меня скуку своими банальностями, а я был обязан их выслушивать и как-то успокаивать. Хотя, пациентам часто достаточно было просто выговориться, а мой вклад в их душевное спокойствие был минимален. Этот парень же меня заинтересовал по-настоящему. Я читал его истории, как какой-то роман, почти вожделея продолжения. Правда, я немного боялся разочароваться в этой истории. Истории чужой жизни. Я пришел к нему только через день. К моему удивлению, парень сидел на краю кровати, свесив ноги вниз, и пытался встать. Судя по его бледному напряженному лицу, у него это выходило не очень, поэтому я кинулся к нему и довольно настойчиво заставил лечь в кровать. - Ты чего это удумал? - спросил я, глядя на парня. Он долго не хотел отвечать, отворачиваясь от меня, затем все же взял ручку и листок. «Надоело чувствовать себя инвалидом. Я тут уже черт знает сколько времени. Это место стало для меня тюрьмой», - прочитал я. - Ну-ну, успокойся, дружок. Я понимаю. Наверняка тебе очень хочется уйти отсюда и больше не видеть этих стен, но поверь мне, лучше тебе от этого не будет. Ты быстро поправляешься, потерпи еще немного. Он опять отвернулся от меня, и я с удивлением услышал, что он плачет. Я не трогал его, просто ждал, а он, успокоившись, взял блокнот и написал: «Я написал, что было дальше. Но это было ужасно. Все эти воспоминания... Самое начало истории, моменты, когда я даже не подозревал, до чего дойдет. Мне грустно и страшно вспоминать об этом». - Если хочешь, я могу не читать, - сказал я, видя боль в его мокрых от слез глазах. «Нет-нет, - написал он в ответ. – Теперь уже, когда я изложил на бумаге воспоминания, я смогу услышать это спокойно. Писать было тяжело, но теперь уже все в порядке». Я покачал головой, понимая, что он обманывает сам себя, но делать было нечего. Я сам все это затеял. Возможно, в терапевтическом плане это и поможет, но тогда, глядя в эти глаза, я уже жалел о том, что так давил на него, заставляя раскрыться. Он ожил, но вместе с ним ожила и его боль. Я вздохнул, устроился в кресле, взял листы, которые, как всегда, лежали на тумбочке и начал читать. Я был очень заинтригован. Запись четвертая. «Второе полугодие первого курса прошло быстро и незаметно. Учеба отнимала все силы, мне даже пришлось бросить работу с твердым обещанием самому себе отдать все деньги миссис Брайд, когда я вновь стану работать, ведь добрая старушка все же отменила мне плату за жилье. Микки продолжал платить, но делал это чисто по доброй воле. Мой старший друг живо интересовался моими делами, часто расспрашивал об академии и учебе, а однажды сказал, что сам когда-то мечтал стать полицейским, но всегда слишком плохо учился для того, чтобы поступить в институт. Я искренне посочувствовал ему, Микки был отличным парнем, уверен он был бы неплохим полицейским. Рождество и Новый год мы встречали втроем. Я так и не смог дозвонится до родителей и решил, что летом обязательно поеду домой, чтобы узнать как дела. Я до сих пор скучал по ним, и чувство вины никак не хотело отпускать, но, слава богу, у меня было не так много свободного времени, чтобы часто думать об этом. Итак, я учился, достиг неплохих результатов и был на хорошем счету у преподавателей и профессоров. И, даже несмотря на ненависть мистера Трэвиса, стал улучшать свои результаты в физическом плане, компенсируя недостаток силы ловкостью и быстротой. Оскар по-прежнему не мог пройти мимо меня спокойно, но я, после той самой драки, старался не обращать на него внимания еще больше раздражая его спокойствием и равнодушием. Зима и весна прошли очень быстро, наступила летняя сессия, которую я сдал довольно успешно. Закончив первый курс, я вновь нашел работу и выплатил миссис Брайд все, что был должен. Моя маниакальная честность с хозяйкой квартиры и желание выплатить все до последней копейки может показаться вам смешной, док, но вы просто не знаете эту добрую старушку, которая видела в нас с Микки чуть ли не своих внуков. Ее семья забыла про нее, ей было одиноко, а мы хоть как-то скрашивали серые скучные дни старости, и мне не хотелось пользоваться чувствами миссис Брайд. Я часто думаю о том, как ей повезло, что мы с Микки оказались честными и воспитанными людьми, ведь приди на наше место кто-то другой, доверчивость миссис Брайд могла выйти ей боком. Все лето я давал себе обещание съездить к родителям, но постоянно откладывал, чего-то ждал. То выходных, то следующей недели, то окончания ливней, то спада жары и еще многого другого. Подсознательно я очень боялся ехать, поэтому так и не собрался, а потом начался второй год обучения, и опять стало не до того. После первых двух сессий у нас в группе осталось двенадцать человек. Троих выгнали за неуспеваемость, среди них была одна девчонка. Теперь в нашем коллективе осталось всего две девушки – Шена и Анжела, остальные были парни, что делало наших девчонок довольно популярными. Мальчики из кожи вон лезли, чтобы завоевать их расположение, из-за чего Шена и Анжела ходили с видом королев, но, как мне рассказывал Крис, Шена всерьез сохла по мне, а Анжеле не нравился никто, и она флиртовала только из спортивного интереса. Я же был равнодушен к ним обеим. Нет, они обе были прелестные девушки, умные, целеустремленные. Уже одно то, что они решили посвятить жизнь такой неженской профессии, делало их исключительными, но ради того, чтобы человек нравился, должна промелькнуть какая-то искра. У меня рядом с ними ничего такого не возникало. Я мало интересовался жизнью группы. Не ходил на вечеринки, не участвовал в сплетнях, в отличие от Криса, который всегда снабжал меня последними новостями из жизни нашего коллектива. Оскар по-прежнему цеплялся ко мне, но, надо отдать ему должное, это занятие ему немного наскучило и он продолжал делать мне всякие гадости скорее по инерции. Я не обращал на него внимания, ожидая, что скоро это само по себе сойдет на нет. Вскоре так и вышло. Оскар Трэвис перестал меня задирать. Теперь я для него стал пустым местом, он старательно игнорировал меня. Меня это вполне устраивало, а через какое-то время Крис принес мне новость, которую сам считал очень интересной. - Оскар влюбился. У него появилась девушка, - сказал он мне как-то раз. - Отлично. Рад за него, - ответил я, пожимая плечами. - Нет, ты не понимаешь! – воскликнул мой друг. – Он действительно влюбился! Даже добрее стал от этого. - Супер. Значит, больше не будет лезть, - кивнул я. Крис вздохнул. - Ничего ты не понимаешь. Неужели, тебя не удивляет, что такой человек, как Оскар, способен на сильные чувства? - Все мы люди, - философски заметил я, и мы на этом закрыли тему. Теперь мы были второкурсниками, а значит, в нашей академии появились первачки. Наши ребята с интересом высматривали в коридорах новичков, видимо, надеясь, познакомиться с новыми девушками. Как мне рассказывал Крис, не упускающий ни одной институтской вечеринки, именно в одну из таких девушек и влюбился Оскар. На втором курсе было учиться сложнее и легче одновременно. Сложнее из-за новых предметов, увеличения нагрузки, уплотнения расписания. Легче из-за того, что уже выработалась некоторая привычка к этой самой нагрузке. Я перестал совмещать учебу и работу, подкопив за лето денег с расчетом на то, чтобы хватило до Рождества, бросил летнюю подработку, и полностью посвятил себя учебе. К моему удивлению, у меня появилось свободное время, и, однажды, вняв уговорам Криса, я решил прийти на нашу академическую вечеринку. Я не ждал от нее ничего особенного. Просто пошел, решив, что надо немного развеяться, да и мой друг был рад, наконец, вытащить меня в свет. В актовом зале нашей академии гремела музыка. Я услышал ее еще с первого этажа, и нельзя сказать, что сильно обрадовался. Я не очень любил все эти сборища, а музыку предпочитал более спокойную и мелодичную. Чарующие нежные напевы саксофона, способные ранить в самое сердце, божественные переливы гитары, глубокий мужской или ласковый женский голос – вот что я люблю, а то, что стучало по голове с пятого этажа, от чего вздрагивали стены академии, для меня не было музыкой. Нет, я не сноб, но есть вещи, которые мне не по душе. В общем, док, вы понимаете, что идя на вечеринку, которая бывала раз в месяц в нашей академии, я был настроен довольно скептически. Зайдя в зал, я взял себе сок и встал у стены, наблюдая за людьми. Как ни странно, Оскара я не увидел, но остальные однокурсники были все. Шена, заметив меня, долго делала вид, что совсем меня не видит, затем небрежно прошла мимо, скосив глаза в мою сторону, неестественно взвизгнула и произнесла. Нет, не произнесла, а прокричала, потому что разговаривать в таком шуме нормальным тоном было просто невозможно. - О, это ты! Ну, надо же! А я тут скучаю… не хочешь потанцевать? Я глубоко вздохнул. Еще раз повторюсь, Шена была замечательной девушкой, красивой, неглупой, но совершенно не в моем вкусе. А какой у меня вкус, я совершенно не знал и не знаю до сих пор. Мне нравятся совершенно разные девушки, вне зависимости от цвета волос, комплекции или цвета кожи. Главное, чтобы была какая-то искра… впрочем, про это я уже говорил. Но, раз пришел, надо доделывать дело до конца. То есть, для меня эта вечеринка была просто обязанностью перед Крисом, перед однокурсниками, и даже перед самим собой. Поэтому я любезно улыбнулся и кивнул, заметив радостный блеск в глазах и румянец смущения на лице девушки. Отставив в сторону сок, я протянул девушке руку и растворился в потоке танцующих. Вы, наверное, все это читаете, док, и удивляетесь, как это молодой парень, вроде меня, может быть таким стариком внутри. Спешу развеять ваше негативное впечатление – танцы, пусть даже под такую невыносимую музыку, доставили мне удовольствие. Шена оказалась замечательной партнёршей, она ловко вела меня, подсказывая движения, и тем самым скрашивая мою неумелость. Мы с ней были ничем не хуже, а в некоторых моментах даже лучше других пар. Танцевали, кто как захочет. Некоторые делали это в одиночестве, некоторые с друзьями и подругами, но я видел, как Шене важно то, что она танцует со мной. Ее глаза так и стреляли в разные стороны, улавливая взгляды, проверяя реакцию. Мне было и смешно и стыдно одновременно. Смешно от того, что мною так гордятся, как будто я что-то особенное и неповторимое, а стыдно от того, что мне самому Шена не нравилась. Получается, что я ее обманывал, подарив ей этот вечер. Наверное, она в своей хорошенькой головке уже строит планы на следующие вечера и вечеринки, но, увы, мне придется ее разочаровать. Я не собирался заводить отношения, тем более сейчас, когда мои мысли были вечно загружены учебой. В конце вечеринки ди-джей – парень со старшего курса – объявил обмен партнерами. Проделать это надо было прямо в танце, взяв за руки соседа или соседку, и продолжить с ней или с ним танец. Как сказал ди-джей, это должно было быть очень весело, особенно, если ты не подозреваешь, кого принесет тебе судьба в партнеры. Я уже дошел до той точки, когда мне было все равно. Можно сказать, что я уже поймал всеобщее радостное настроение и собирался продолжать в том же духе. Из дальнего конца зала мне помахал Крис и показал большой палец. Я улыбнулся в ответ, взял Шену под руки и танец начался. В середине танца, как ди-джей и обещал, он дал команду поменяться парами. Произошла легкая суматоха, все пытались выцепить из толпы того, с кем бы хотели потанцевать и не напороться на совсем уж неподходящую пару. Конечно, какому парню захочется танцевать с представителем своего пола? У девчонок это выходило как-то естественнее, а мальчишки ужасно стеснялись даже таких шутливых моментов. Но беда нашей академии в том, что девяносто процентов учащихся – именно парни, поэтому многим пришлось взять под руки своего друга или даже какого-то совершенно незнакомого волосатого верзилу со старшего курса. Мне же неожиданно повезло. Я не стремился никого заполучить, но неожиданно оказался в крепких объятиях невысокой полноватой девушки. Я едва успел ее разглядеть, как она закружила меня в неистовом танце, непрестанно смеясь. Девчонка танцевала просто замечательно, увлекая меня в бешеный ритм танца, ведя, но делая это непринужденно и как-то рассеянно. Я был нужен скорее для опоры и поддержки, но меня ничуть это не напрягало. Можно сказать, что я отдыхал после решительного натиска Шены. Когда музыка смолкла, девушка подняла на меня большие смеющиеся глаза и улыбнулась. Я посмотрел на нее и краем глаза заметил, что ко мне проталкивается Шена. Я от нее уже устал, а эта девушка совершенно от меня ничего не требовала, и мне хотелось продлить свой отдых, поэтому я выпалил раньше, чем Шена успела подойти к нам: - Может, еще танец? Девчонка засмеялась и кивнула. Заиграла музыка и мы, к ужасному разочарованию Шены, продолжили танцевать в паре. Мне даже стало немного жалко девушку, которую я так бесцеремонно бросил, но я уже устал быть предметом гордости и просто хотел закончить этот вечер приятно для себя. - Ты одна? – спросил я свою партнершу, понимая, что все девушки в нашей академии нарасхват. - Сейчас да, - улыбнулась она. – Мой парень не пришел, и мне приходится веселиться самой. - Значит, мне повезло, - сделал я довольно неуклюжий комплимент. Девушка только улыбнулась и закружила меня в танце. О-о-о, вот тогда я по-настоящему начал радоваться тому, что пришел на вечеринку. С этой девушкой оказалось так приятно танцевать, что я забыл про все свои проблемы и мысли, не обращал внимания больше внимания на визгливую музыку, а Шена и легкое чувство вины тут же вылетели у меня из головы. Мы танцевали, а она все смеялась, и делала это так заразительно, что скоро стал смеяться и я. Она смотрела на меня, а я никак не мог понять какого цвета у нее глаза. В свете цветных софитов они казались то небесно-синими, то травянисто-зелеными, а то вообще розовыми, как облака на рассвете. Но таких глаз, конечно, не бывает. У нее была милая манера постоянно склонять голову на бок, а улыбка ни разу за весь вечер не сошла с пухлых губ. Волосы были убраны в высокую прическу а-ля XIX век с большим количеством заколочек и каких-то других приспособлений, и их цвет, как и цвет глаз, остался для меня загадкой. Мы протанцевали с ней весь остаток вечера. Я даже не заметил, что Шена, не в силах больше выносить моего дезертирства, ушла с весьма обиженным выражением лица. Об этом мне потом рассказал Крис. А окончание вечеринки оказалось просто великолепным. Мы ушли одни из последних, даже мой друг, устало помахав рукой на прощание и подмигнув в сторону моей пары, удалился за полчаса до окончания мероприятия. Из академии мы вышли, сияя улыбками. На душе было спокойно и светло первый раз за долгое время. Ночь была замечательной, несмотря на осеннее время, теплой и тихой. - Спасибо за танец, - сказала она, когда мы остановились перед входом в академию. - Не за что, - улыбнулся я в ответ, пытаясь в свете уличного фонаря понять, какого же цвета у нее глаза. - Ты меня не провожай, - предупредила она. - А я и не собирался, - соврал я. Она фыркнула и засмеялась. Это была хорошая заключительная точка этого вечера, а точнее ночи. Но именно на этом кончилось все хорошее, потому что дальше началось плохое. Девушка смотрела на меня и смеялась, потом вдруг ее глаза расширились от удивления, заметив что-то позади меня. Я обернулся и увидел подъезжающую к нам машину. Она ехала довольно быстро, и затормозила прямо перед нами, взвизгнув шинами по асфальту. Дверца распахнулась, и я увидел того, кого точно в тот момент видеть не хотел. Это был Оскар и его дружки. Они вывалились из машины и уставились на меня, как на инопланетянина. Оскар смерил меня презрительным взглядом, затем перевел взгляд на девушку и презрение на его лице сменилось злостью. Он даже побледнел, хотя в свете фонаря это выглядело как «пожелтел». - Ты! – процедил он. Я молчал. Мне было интересно, что будет, но в то же время немного страшновато. Я один, а оскаров много. Каждый из них мог прибить меня одной левой, даже не поворачивая головы. Девушка вынырнула откуда-то из-за спины и подошла к Трэвису. - Оскар, ты не пришел, - сказала она совершенно спокойно. - Я был занят, - ответил он. – А ты решила не терять времени даром? - Только пара танцев, больше ничего, - пожала плечами девушка. Оскар смотрел на меня с ненавистью, а я обдумывал странное устройство этого подлого мира. Ну почему из всех девчонок на вечеринке, пусть их даже было мало, в пару мне досталась именно девушка Оскара, которую, как говорил Крис, он очень любил, и за которую, я был в этом уверен, мог вырвать мне… ну, скажем, руки. Слова Оскара подтвердили мои самые худшие опасения. Верзила отодвинул девушку рукой и стал наступать на меня, говоря при этом довольно зло: - Может, кому-нибудь другому я бы это и простил. Но не этому зазнавшемуся стручку и ботанику. Эй, парень, почему ты не носишь очков? Я с таким удовольствием тебе бы их разбил! После того, как Оскар закончил довольно длинный для его умственных способностей монолог, я получил в челюсть. Не могу сказать, что это было неожиданно, но приятного было мало. Сквозь искры, которые посыпались из глаз, я увидел, а затем ощутил еще один удар, на этот раз в живот, который отправил меня в полный нокаут. Сквозь туман, обложивший меня со всех сторон, я слышал возмущенный голос девушки и грубый голос Оскара. Когда я пришел в себя, машины, а вместе с ней и ее пассажиров уже не было. Я вернулся в академию - охрана еще не успела ее закрыть - умылся, остановил кровь, текущую из носа, и отправился домой. В больной от ударов голове почему-то вертелся лишь один вопрос - какого же цвета у нее глаза, и только когда я добрался до дома и лег в постель, я понял, что даже не знаю имени той, за которую получил по морде от ревнивого парня, которому, в сущности, ничего не сделал». На этом запись обрывается. Я закончил читать, было уже довольно поздно. Парень лежал с закрытыми глазами, его лицо было спокойно. - Какая замечательная история знакомства, - сказал я, откладывая листы. Парень открыл глаза и взял блокнот, повертел в руках ручку, затем отложил и то, и другое и просто кивнул. В тот день он явно был не настроен разговаривать. Я не стал вызывать его на разговор, просто пообещал, что зайду завтра, и ушел. *** На следующий день я пришел вовремя. Мой пациент спал, обложившись исписанными листочками. Я аккуратно собрал все листы, сел в кресло, решив подождать, когда он проснется, но не выдержал и начал читать. Дочитав первый лист, я поднял глаза на парня и встретился с прямым, насмешливым, чуть укоризненным взглядом. «Не терпится читать дальше? – подал он мне записку. – Читайте вслух, я тоже хочу послушать, что получилось. Вы из меня скоро писателя сделаете». У парня явно прошел вчерашний приступ депрессии. Это меня порадовало. Я несколько смущенно улыбнулся, застигнутый врасплох на месте преступления, взял в руки первый лист и начал читать его заново, на этот раз вслух. Запись пятая. «- Ты должен уметь за себя постоять, парень, - сказал с утра Микки, глядя на мою разбитую физиономию. Я промолчал. - Ты уже не первый раз получаешь, и все равно спокоен, как слон. Надо уметь давать сдачи, парень. Я упрямо молчал, ковыряя ложкой рисовую кашу, которую миссис Брайд заботливо приготовила нам с Микки на завтрак. - Послушай, ты умный, а ведешь себя, как самый последний придурок. Неужели тебе нравится быть козлом отпущения? Тут уж я не выдержал и отложил в сторону ложку. - Микки, - сказал я. – Я не собираюсь никому давать сдачи. То, что произошло – явное недоразумение. Но ты не прав, я не спокоен, и мне очень хочется прийти в академию и вмазать Оскару так, чтобы с его физиономии еще несколько недель не сходили синяки. Но, во-первых, мне это не по силам, а, во-вторых, это совершенно бесполезное занятие. У этого идиота в голове только одна извилина, и нарываться на драку с этим кретином – ниже моего достоинства! Ну, про достоинство я, конечно, хватил лишнего, но Микки не преминул зацепиться за мою оплошность: - А ходить с расквашенной физиономией – это не выше твоего достоинства? - Микки, отстань. - Хочешь, я подкараулю твоего приятеля в темном углу? - Ты с ума сошел? Если кто узнает, надо мной весь город будет смеяться! - Никто не узнает, а у меня руки чешутся проучить этого малого. - Микки, оставь эти бредовые идеи. Оскар, хоть и кретин, но, в сущности, совершенно не плохой парень. Просто… просто ему силы девать некуда! К тому же он влюблен, а любовь, как известно, лишает людей последних мозгов. Да и синяка на лице почти не видно. Я переживу, Микки, спасибо за заботу. Я встал из-за стола и поспешно ушел с кухни. Быстро собравшись, поехал в академию. *** Дни не шли, а летели. Недели сменяли одна другую; лекции, семинары, тренировки – все смешалось в разноцветный калейдоскоп, быстро кружившийся вокруг меня. Я был поглощен занятиями, и уже считался лучшим студентом группы, но меня это не радовало. Я просто делал свою работу, не линял с лекций, прилежно выполнял задания потому, что слишком дорого заплатил за право обучаться в этом месте. Предав своих родителей, я не мог позволить себе плохо учиться, ведь тогда вышло бы, что я зря обидел своего отца и мать. Я звонил им, но никто не брал трубку. Тоска по дому все больше сжимала сердце, а беспокойство достигло предела. Может, у них что-то произошло? Домик, в котором я их оставил, был старый, одиноко стоял среди гор и находился в отдалении от основной части города. Мало ли, что могло произойти? Чтобы отогнать подобные мысли, я занимался с удвоенным усердием. Это хоть как-то помогало усыпить совесть. Первый семестр, Рождество, сессия пролетели незаметно. На каникулах я опять нашел себе работу и отдал миссис Брайд часть долга. А потом начался второй семестр второго курса. Конечно, во всей этой напряженности, в которой я тогда находился, история с Оскаром и его девушкой быстро выветрилась у меня из головы. Так вышло, что в середине первого семестра мы с Оскаром разошлись в разные стороны и стали видеться гораздо реже - только на лекциях, да и то садились в разные концы зала. Это получилось потому, что нашу группу сделали экспериментальной и разделили на две небольшие подгруппы – одну с «умственным» уклоном, другую с «физическим». Руководители академии хотели посмотреть, что выйдет, если каждого обучать по его способностям, не мучая тем, что у него не получается. Моя жизнь сразу стала намного легче. Ненавистной мне физкультуры и тренировок стало меньше, зато пошел упор на математику, химию, физику – в общем, на все, что я любил. Мне всегда больше нравилось сидеть в просторной светлой лаборатории, споря с профессором о той или иной теории, чем пыхтеть на поле под жгучим солнцем или холодным ветром, изображая из себя спортсмена, коим я не являлся. Зато Оскар, конечно же, ушел в «физическую» группу, и теперь мы пересекались гораздо реже. Однажды, один профессор, с которым у нас завязались очень хорошие отношения, сказал, что из меня выйдет прекрасный следователь, потому что логика – мой конек. Я не был уверен в том, что сказал профессор, но было приятно. В общем, жизнь сделала неплохой подарок, избавив от общества Оскара, и я совершенно забыл обо всех наших разногласиях, поэтому, когда однажды в коридоре столкнулся с его девушкой, то не сразу вспомнил кто это. Небольшое лирическое отступление. Вы, наверное, не понимаете, как я мог учиться в одном здании с той девушкой, с которой танцевал, и ни разу ее не встретить. Все дело в том, что в нашей академии этажи были разделены на курсы. То есть, второй этаж занимали первачки, третий мы, четвертый – третий курс, а пятый этаж был для четвертого и пятого курса одновременно. Это было сделано для удобства перехода из аудитории в аудиторию, где стояло только то оборудование, которое было необходимо. Таким образом у нашего профессора химии было целых четыре аудитории, как и у физика, как и у химика. Остальные лекции - история, философия, экономика, политэкономия, социология и многое, многое другое - проходили в просторном лекционном зале едином для всех предметов. Поэтому встретиться двум разным курсам было возможно только на первом этаже, а так как занятия у нас заканчивались в разное время, я никогда не видел эту девушку в коридоре, до самого того дня, когда столкнулся с ней буквально нос к носу. Был уже почти вечер. Академия стояла пустая и темная. Я задержался на дополнительных занятиях по химии, на котором мы с профессором занимались одним очень увлекательным опытом, что не успели закончить на семинаре. Уставший, но ужасно счастливый, все еще перебирая в уме соединения и формулы, я почти бежал к гардеробу, когда из-за угла на меня вылетела девушка. Мы столкнулись, но, как это бывает в фильмах, книги не разлетелись во все стороны, да и мы удержались на ногах, несмотря на то, что я толкнул ее довольно сильно. Нет, мы просто стояли и смотрели друг на друга. Я – еще не успев спуститься с небес на землю, она – разглядывая меня в упор и улыбаясь, как старому знакомому. - Привет! – сказала она, и тут я узнал ее. - О, привет, - ответил я. - Только не подходи ко мне! Не хочу опять из-за тебя получить. Она рассмеялась, звонко, громко, так что в коридоре возникло эхо от ее смеха. - Я к тебе и не подхожу. А Оскар - дурак, я тогда с ним поссорилась. Из-за тебя. Отругала его по полной программе, так что он свое получил. Девушка замолчала, а я почувствовал стеснение, но она продолжала смотреть на меня, больше не произнося ни слова и не собираясь помогать мне преодолевать мое смущение. Я уже подумывал о том, насколько будет невежливо просто продолжить свой путь, когда на лестнице послышались шаги, и в коридор вышел профессор Хиггинс, математик и физик первого курса. Он на ходу наматывал на шею шарф, неловко прижав портфель локтем к боку. Увидев нас, профессор, остановился, перехватил портфель поудобнее, и продолжая наматывать шарф и застегивать пальто, сказал, обращаясь к девушке: - Мисс Шелдон, у вас опять самая худшая работа в группе. Если вы чего-то не понимаете, давайте позанимаемся дополнительно. Так больше продолжаться не может. Вы не сдадите экзамен в конце года, если не подтянете предмет. Профессор говорил спокойным тоном. Он не ругал, а просто обращал внимание, но от этого его слова не становились более приятными. Девушка опустила голову и внимательно разглядывала носки своих туфель. Когда профессор закончил, она не проронила ни слова. Тогда он ушел, разобравшись, наконец, со своим шарфом и взяв портфель за ручку. Девушка подняла голову и вздохнула. Ей было неприятно, что ее ругали при постороннем, и легкий румянец смущения возник на щеках. - Ну, не понимаю я математику, - тихо сказала она. - Что ж тут поделать? - Хочешь, я с тобой позанимаюсь? - вдруг предложил я, неожиданно даже для себя самого. - А ты хорошо в ней разбираешься? - Неплохо. А уж программу первого курса я точно смогу тебе объяснить! Девушка пожала плечами, затем неуверенно кивнула. - Давай попробуем. Начнем завтра? - Без проблем. - Договорились! - Девушка улыбнулась. Совсем осмелев и позабыв про смущение, я предложил проводить ее до автобусной остановки, и, даже, вместе поехать по домам, но она отказалась, сказав, что у нее еще есть дела в академии. Договорившись о месте и часе занятий, мы попрощались и пошли каждый в свою сторону. Я думал о ней все время, пока ехал домой, затем весь вечер, что сильно отвлекало от занятий. А ночью заснул только с одной мыслью: я так и не узнал, какого цвета у нее глаза, ведь в коридоре было темно. Знаете, док, спроси меня тогда кто-нибудь, влюбился ли я в эту девушку, я бы со всей искренностью ответил, что нет. Но теперь, вспоминая то время, я понимаю: да, я влюбился в нее с первого взгляда, еще тогда, на танцплощадке, просто эта любовь не сразу проявилась. Между первой и второй встречей прошло довольно продолжительное время, и мне казалось, что я совсем забыл про эту девушку, но, увидев ее во второй раз, понял, что подсознательно думал о ней все это время. Ее образ заинтриговал меня, и даже угроза быть побитым Оскаром меня не пугала. В тот вечер, после второй случайной встречи, я думал о ней, но совершенно не подозревал о том, что уже любил ее. Хотя, с чего бы вдруг в нее влюбляться? Она не была красавицей, хотя в ней была изюминка, я не знал ее интересов, характера, привычек. Я даже не знал, как ее зовут, хотя в тот вечер почему-то об этом забыл. Меня интересовал только цвет ее глаз, и это было каким-то наваждением, легким помешательством, безумием. Влюбиться с первого взгляда и не заметить этого - самое глупое, что можно вообще себе представить, а уж гадать какого цвета у девушки глаза, даже не зная ее имени - полное и окончательное сумасшествие. *** Ее звали Вивиан. Вивиан Шелдон. И глаза у нее оказались коричнево-зеленые, а волосы - русые, с небольшим уклоном в рыжину. Она их красила, но делала это настолько естественно, что казалось, так и должно быть. Вообще, в ней было естественно все. Искренняя улыбка, постоянно блуждающая на губах без помады, чуть блестящих от гигиенички, которой она пользовалась, чтобы не сохла кожа. Такой же искренний смех. Смеялась она часто, но делала это потому, что ее все и всегда веселило, а не пытаясь скрыть смущение, или привлечь веселостью, как делают некоторые девчонки. Одевалась по-разному. Неделями могла проходить в одном и том же, затем вдруг начать менять наряд каждый день. Джинсы сменяли платья, платья сменяли юбки, юбки сменяли брюки. Но во всем она выглядела милой. Она была полноватой, но очень подвижной и активной, никак не могла усидеть на месте. Высидеть сорок пять минут занятия для нее было мукой, и я, разгадав эту ее особенность, устроил наши занятия прямо у доски. Мы стояли и писали формулы маркером на гладкой доске в кабинете, который нам любезно разрешил занимать профессор Хиггинс. Кстати, профессор, узнав о том, что я взял шефство над его "самой плохой ученицей", несказанно обрадовался и был готов предоставить нам и кабинет, и учебники, и любые другие вещи, что могли нам понадобиться. Я занимался с Вивиан почти каждый день с перерывами на выходные. Она была способной ученицей, но ее проблема была в том, что она всегда торопилась, не дослушивала до конца, пыталась решить задачу, даже толком не прочитав данных. Ей хотелось все делать быстро, и как только возникала какая-то трудность, ей становилось скучно. Длинные решения были не для нее. Вивиан предпочитала задачи, не требующие многих действий. В конце концов мне удалось справиться с этой проблемой. Я научил ее делить все длинные решения на несколько коротких, и ей это понравилось. В остальном проблем не было - Вивиан оказалась сообразительной, просто необходимо было ее немного подтолкнуть, заинтересовать, убедить в том, что она сможет, и тогда все получалось. Конечно, проводя каждый день вместе по часу, а то и больше, мы не могли не подружиться. Нам было весело вместе. Она была легким жизнерадостным человеком, и с ней я быстро забыл про смущение, или необходимость думать, что говорить. Она не считала меня занудой, как многие мои сверстники, и никогда не кокетничала, как другие девчонки. Это сильно упрощало общение, и в тоже время создавало серьезную опасность не заметить, как отношения из товарищеских плавно перетекают в дружеские, а из дружеских в нечто большее. Впрочем, первым это заметил не я. Уж не знаю почему, но, несмотря на то, что мне было с Вивиан весело, и я по-настоящему скучал, если несколько дней не мог ее увидеть, я никогда не думал, почему так происходит. Вот не думал и все. Из-за этой своей слепоты и тугодумства пришлось испытать несколько неприятных мгновений в будущем, и даже чуть не потерять Вивиан навсегда. Но расскажу все по-порядку. Незаметно кончилась зима, пришла весна, а затем раннее, но холодное и дождливое лето. А с летом нагрянула сессия. Вивиан очень волновалась за по математике, и из-за этого у меня у самого не осталось времени думать о собственных занятиях. Я занимался только с ней, забросив свою подготовку. Мы засиживались в кабинете допоздна, пока усталый и раздраженный охранник не выгонял нас из академии, а потом шли по домам, проходя пешком по несколько остановок, только чтобы продлить наше общение. О чем мы говорили? Я даже не помню. Знаете, как это бывает с очень близким человеком: говорить можно о чем угодно, и все равно будет интересно. А можно просто вместе молчать, устав от математики и сданных за день зачетов, и все равно чувствовать себя счастливыми. Мы оба сдали сессию. Я каким-то чудом даже не ухудшил свой результат, и она, удостоилась на экзамене искренней похвалы профессора Хиггинса. Когда она вышла ко мне после экзамена - я поджидал ее на улице - Вивиан просто светилась от счастья и гордости. Но вместе с окончанием сессии пришли летние каникулы, а это сулило долгую разлуку. Уже тогда, встретив Вивиан после экзамена, я ощутил грусть и стремительно накатывающую тоску. Уже видя перед своим мысленным взором сцену прощания, обещания в следующем году продолжить наше общение, неловкие заверения в том, что мы будем друг по другу скучать, я совсем скис, отвечал невпопад, и желал быстрее проиграть уготованную нам сцену, злясь на себя за странное чувство, тяжестью давящее на сердце. Поэтому, когда она обратилась ко мне с предложением провести часть каникул вместе, я сразу ее не понял. - У нашей семьи есть небольшой коттедж за городом, - объяснила она. - Обычно мы едем туда всей семьей на лето, но в этом году папа с мамой решили уехать отдыхать за границу. Хотели и меня с собой взять, но я отказалась. Их не будет месяц, и в это время дом в полном моем распоряжении. Если хочешь... - Хочу! - слишком поспешно выпалил я, а затем мысленно крепко обругал себя за такую несдержанность. - Точнее, это было бы очень здорово, Вивиан! Только... - Только что? - глаза девушки, как всегда, смеялись. - Оскар? Разве ты не хотела бы провести свободное время со своим... другом. Мои слова вызвали у Вивиан приступ смеха. Когда она отсмеялась и смогла говорить, то сказала: - Оскар с отцом и матерью уезжают на все каникулы на море. У них там свой дом. Но даже если бы он остался в городе, я бы не хотела видеть его так долго. Давай не будем об Оскаре? Забудь о нем, хотя бы на этот месяц. Давай просто насладимся заслуженным отдыхом! Я был растерян. Я не понимал, в качестве кого Вивиан приглашает меня к себе. В качестве друга? В качестве потенциальной замены Оскару? Но она была права, мне совсем не хотелось забивать себе голову такими сложностями. Только лето, только отдых, только она... Мне не хотелось думать о будущем. Я был счастлив в тот момент, и это счастье вытеснило все переживания, неуверенность, сомнения, и, даже стыдно сказать, беспокойство о родителях. Мне надо было идти работать, чтобы подкопить денег на следующие полгода, а я вместо этого собирался проводить время с девушкой, даже не понимая, в каких мы с ней отношениях. Наверное, все эти мысли бегущей строкой отражались на лбу, потому что Вивиан взяла меня за руки и легонько тряхнула. - Хватит думать! - засмеялась она. - Голова взорвется! Ты беспокоишься из-за работы? Так у тебя будет еще два месяца, чтобы наверстать упущенное! Ну, соглашайся! Ты же не хочешь, чтобы я умерла от скуки одна в пустом доме? Я этого не хотел, и согласился. Не без радости, конечно, ведь мне с ней всегда было так весело! Месяц. Без сожалений. Только лето, только отдых, только она... На этом я, пожалуй, остановлюсь. Мне потребуется много сил, чтобы описать тот чудный месяц. Даже вспоминая его, я не могу не улыбаться, несмотря на тоску, постоянно ощущаемую внутри. Каким же я был мальчишкой и дураком! Хотя это все было не так давно, а уже могу сказать, что сильно повзрослел с той поры. Не знаю, плохо это или хорошо. Но прежде чем закончить, расскажу немного про миссис Брайд. Помню, в тот вечер я вернулся домой счастливый. Микки и миссис Брайд долго ни о чем не спрашивали, потом все-таки решились. Случилось это за ужином, который миссис Брайд приготовила в честь окончания второго курса. Как я уже упоминал, мы жили небольшой, но настоящей семьей, и доброта старушки во многом этому способствовала. - Ты сияешь, парень, как медный таз, - заметил Микки, переглянувшись с миссис Брайд, что не укрылось от моего внимания. - Ты так рад окончанию второго года, или есть еще причины? Я пожал плечами и честно ответил: - Я не знаю. Не представляю, что со мной творится. Но я счастлив, просто счастлив. А через три дня еду за город. Отдыхать. - Это просто замечательно, - сказала миссис Брайд. - Смотреть страшно на то, как ты мучаешь себя учебой и работой. Молодой человек не должен думать только о деле. Может, как-нибудь приведешь свою подругу погостить к нам? Я могу сыграть роль твоей бабушки, если тебе неудобно признаваться, что живешь у чужого человека. Слова миссис Брайд поразили меня. Ее проницательность и доброта, а также искреннее участие в наших с Микки жизнях, не могли не удивлять. В который раз я поблагодарил судьбу, за такую замечательную хозяйку дома. - Я еще сам ничего не знаю, миссис Брайд, - ответил я. - Но спасибо за предложение. Я очень рад, что у меня теперь есть такая бабушка, тем более, что мои бабушки и дедушки уже умерли. Это был замечательный вечер. Миссис Брайд достала из буфета вишневое вино собственного приготовления, и, хотя я не любитель спиртных напитков, с удовольствием пил вместе со своими друзьями, которых обрел в этом большом неуютном городе, так отличающемся от моей родины". На этой оптимистичной ноте заканчивалась пятая записка моего пациента. Когда я закончил читать, был уже поздний вечер, и я чувствовал усталость после трудового дня, но при этом эти ежевечерние посещения парня уже вошли у меня в привычку. Ему явно становилось лучше. Взгляд уже не пугал той пустотой, которую я заметил в первый раз, а на губах все чаще возникала немного грустная улыбка. Говорить он по-прежнему не мог - все еще дышал с помощью аппарата. Парень дремал, полусидя на кровати, откинув голову на подушку. Я помог ему лечь, опустил регулирующуюся спинку кровати, и тихо вышел, попрощавшись и пообещав прийти завтра. Мы не стали обсуждать написанное, это было уже ни к чему. Идя по коридору, я встретил своего друга врача, который подкинул мне это дело. - Ну, как он? - спросил мой друг. - Лучше, - уверенно ответил я. - Но не стал бы говорить, что это моя заслуга. В данном случае я выступаю только в роли слушателя. - Иногда это бывает очень важным. Я рад, что ты ему помогаешь. По крайней мере, он перестал делать вид, что ему наплевать на жизнь. Стало гораздо легче его лечить. Мы вместе спустились на первый этаж, забрали одежду и вышли на улицу, но мысли все еще не хотели покидать палату, в которой спал мой пациент. - Он скоро поправится? - спросил я. - Думаю, да. Кризис уже миновал, смерть оставила его в покое, а благодаря тебе он и психологически выберется. Ведь самое страшное после таких травм - это прийти в себя от шока. Сколько у меня было больных, которые по ночам кричали от ужаса, потому что им снилось то, что с ними случилось. Кстати, ты уже выяснил, что это было? Я вспомнил наш первый разговор с моим другом. Да, тогда мной двигало всего лишь любопытство, теперь... теперь я уже чувствовал и личную заинтересованность в этом деле. - Нет, пока не выяснил. Но, знаешь, по-моему, это история любви. Такой, какую дано испытать не каждому. - И которая закончилась больницей? Да, такое точно дано не каждому. Я промолчал. Мы вместе дошли до парковки и разошлись в разные стороны, каждый к своей машине. Мой друг оказался не прав. Кризис еще не миновал. Несмотря на то, что, покидая своего пациента, я оставил его в нормальном состоянии, ночью ему стало плохо. У него начался жар и бред, он хрипел и все пытался что-то сказать. Врачи, во главе с моим другом, которого вызвали посреди ночи в больницу, несколько часов боролись за его жизнь. Как мне потом рассказали, во всем виновата была какая-то инфекция, просочившаяся в палату и с остервенением напавшая на ослабленный организм пациента, раны которого уже заживали. Случайность, нелепость, но она могла стоить жизни уже приходящему в себя парню. Меня не пускали к нему целую неделю - он лежал в реанимации, а затем его перевели в ту же самую палату под номером 54. Все это время я переживал за него, как за близкого человека, каждый день справлялся о его состоянии, пока мне не сообщили, что очередной кризис миновал. Помню, в тот вечер, когда я, наконец-то, попал к моему пациенту, шел дождь. На дворе было холодное и промозглое лето, которое и не думало перерождаться во что-то солнечное и прекрасное. Я зашел в палату, с удивлением чувствуя странное нетерпение его увидеть, и поразился тому, что он ничуть не изменился, несмотря на пережитое. Наоборот, он казался здоровее прежнего, а на всегда бледных щеках появился румянец. Но парень быстро рассеял мои иллюзии. Взяв бумагу и ручку, он написал: "Рад вас видеть, док. Не смотрите на меня так удивленно, это все лекарства виноваты. И температура. Из-за нее у меня горят щеки. Хорошо, что вас, наконец, пустили. Я умираю от скуки в этой чертовой палате. Откройте окно, док! Душно". Я прочитал записку и вышел в коридор спросить у медсестры, можно ли открыть окно. Она разрешила, и, вернувшись в палату, я впустил внутрь немного свежего воздуха. Запахло дождем и прелой листвой. Запах был осенний, несмотря на разгар лета. Парень некоторое время лежал, смотря в окно и вдыхая свежий воздух. Я не мешал и не торопил его. "Люблю дождь, - написал он чуть позже. - Запах мокрых листьев напоминает мне о моем родном городе, детстве. А еще о том месяце, который я провел вместе с Вивиан. Вы еще не забыли, на чем мы остановились? Я не забыл, потому что, пока болел, несколько раз проживал этот месяц во сне. Снова и снова, снова и снова. Наверное, это было самое прекрасное время в моей жизни. Тот месяц... Нет, было еще волшебное Рождество, но до него я дойду не в этот раз. Док, обещайте мне, что когда я выйду отсюда, вы никому никогда не расскажете того, что я вам писал. Мой врач сказал, что когда меня сюда привезли, за машиной скорой помощи толпами бежали журналисты. То, что произошло, сильно интересует людей, но это не их дело. Обещайте, что никому не станете рассказывать!" Я обещал, и сделал это так искренне, как только мог. Я понимал, что если нарушу свое обещание, парню придется несладко - журналисты, почуяв хороший материал, готовы вытрясти из людей душу, не заботясь об этике и о человечности. Я заверил своего пациента, что никогда, никому ничего не расскажу. Теперь, описывая события тех дней и тот случай, оставшийся в моей памяти навечно, я свято исполняю обещание, не упоминая имени своего пациента. Конечно, те, кто знал Вивиан Шелдон, или миссис Брайд, или Оскара Трэвиса, или хоть кого-то из тех, чьи имена появляются в этой книге, могут понять, о ком идет речь, и кто мой пациент. Но разве это можно считать нарушением моего обещания? Едва ли, ведь это будут знакомые ему люди, а не посторонние, вроде всюду сующих свой нос журналистов. Он кивнул и достал из ящика несколько листков - продолжение его истории. Я сел в кресло, привычным движением закинул ногу на ногу и начал читать вслух. Из раскрытого окна доносился запах мокрого лета, совсем такой же, как тот, что срывался со страниц истории, написанной с таким чувством и искренностью, что я буквально физически ощущал счастье, переполнявшее молодого человека в тот период времени. Я и сам когда-то был таким счастливым, но это было давно, ибо настоящее безоблачное счастье свойственно только молодым. Запись шестая. "Лето выдалось холодным и дождливым, как и прошлое. Но я не обращал внимания на погоду - какая разница, что вокруг, когда на душе поют птицы? Я уезжал счастливым, приехал еще более счастливым, но между этими двумя "я" была огромная пропасть. Я многое понял, осознал, и это изменило меня и мой образ мыслей. Но не все было гладко, радость пришла не сразу - она подкрадывалась тихо, как будто боялась, что ее заметят и разоблачат раньше времени. И в какой-то момент я чуть не спугнул ее, но все обошлось благодаря моей милой доброй Вивиан... Коттедж Шелдонов находился далеко за городом. Мы добрались на попутках, и это очень понравилось Вивиан. Она сказала, что ни разу не ездила автостопом, поскольку боялась, но со мной ей ничего не страшно. Я и сам ни разу так не делал, но все вышло легко и просто - один водитель подкинул нас до половины пути на старом, но крепком грузовике, другой помог проделать еще несколько десятков километров, а третья - девушка чуть старше нас - подвезла к самому коттеджу на своей маленькой легковушке, сказав, что ей как раз по пути. За все путешествие мы ничего не заплатили, хотя честно предлагали деньги. Коттедж Шелдонов оказался гораздо больше, чем я представлял. По рассказам Вивиан, я думал, что это небольшой загородный дом с маленьким участком, а на деле он оказался настоящей усадьбой, к тому же еще и довольно старой. Большой каменный двухэтажный дом из белого камня, довольно обширный участок с дорожками для прогулок и естественной, но ухоженной растительностью, а главная гордость и страсть Шелдонов - большая конюшня на заднем дворе. Мы вышли из машины у ворот, поблагодарили девушку, которая нас подвезла, и Вивиан открыла замок своим ключом. Было прохладно и сыро, воздух был такой чистый, что хотелось его пить, и пахло мокрыми листьями, совсем как осенью! Этот запах мокрых листьев, такой чистый, такой дурманящий, отметил тот чУдный месяц какой-то особой неповторимой печатью. Раз почувствовав его, я уже не расставался с ним до самого конца лета - ведь в городе тоже шли дожди и листья стали преть раньше обычного. Мы прошли на территорию и пошли по мокрой дорожке. Вивиан украдкой наблюдала за моей реакцией - я видел это краем глаза, но остальное внимание было поглощено разглядыванием этого чуда. Как я уже сказал, коттедж оказался больше, чем я предполагал. Слева и справа от нас шумели листвой деревья и кусты, на обочине дорожки росли настоящие полевые ромашки, неведомо как занесенные в этот сад, а впереди виднелся внушительный в своем великолепии дом. Мы шли медленно. Вивиан специально сдерживала шаг, чтобы я успел все как следует рассмотреть, несмотря на то, что она замерзла. Я уже полностью переключился на окружающее меня царство природы, так непривычно для нашего века мало тронутое рукой человека, и даже перестал искоса поглядывать на Вивиан. Наконец, мы подошли к дому. Девушка открыла дверь, и мы вошли в уютную теплую прихожую. Было темно, но мне почему-то показалось, что дом обитаем - в воздухе витал еле уловимый запах кофе. Вивиан включила свет, в прихожей тут же загорелась маленькая люстра с несколькими лампочками, и мы разулись. - Будь, как дома, - сказала она, и, видя, что я в нерешительности замер на пороге первой комнаты, в которую вела массивная дубовая дверь, взяла меня за руку и повела за собой. Не теряя времени, она устроила экскурсию по дому, провела по всем комнатам, объясняя назначение каждой. Дом оказался не таким большим, как мне показалось снаружи. Тут было все необходимое, но, в то же время ничего лишнего: гостиная с настоящим камином, который ярко пылал, отчего в доме было так тепло и сухо, две спальни, кухня, две ванных комнаты, библиотека с коллекцией книг дедушки Вивиан и небольшая комнатка, отданная под склад ненужных вещей. Вам показалось, что несмотря на мои слова, дом был не такой уж и маленький? Ошибаетесь, док, если вы так подумали. Дом был небольшой, но комнаты оказались довольно просторными - одна библиотека занимала половину первого этажа, а вторую половину кухня и гостиная. На втором этаже были ванные и спальни, и на этом пространство дома заканчивалось. Все это соединялось коридором со скрипучим паркетом и несколькими бра, висящими между вытертыми старинными гобеленами - тоже частью коллекции дедушки Вивиан. Первое, о чем я спросил Вивиан, когда экскурсия была закончена и мы пришли на кухню, чтобы заварить чаю и согреться с дороги было то, что беспокоило меня все это время, пока мы были в доме. - В доме кто-то есть, кроме нас? Вивиан кивнула, роясь в шкафчиках в поисках упаковки с чаем. - Но ты же сказала, что мы будем одни! - без упрека, а скорее с удивлением, воскликнул я. - Ну, кто-то должен следить за домом и конюшнями, как ты думаешь? - пожала плечами девушка, и тогда я впервые услышал о конюшнях. - Я тебе и правда не сказала этого. Боялась, ты не согласишься ехать, если узнаешь, что будет еще кто-то, кроме нас. Но не волнуйся, нас никто не потревожит! - И кто же тут живет? - Мой дядя - папин брат. Он вышел на пенсию и теперь круглый год живет здесь. Ухаживает за лошадьми, следит за домом, протапливает комнаты. А зимой, когда выпадает снег, чистит дорожки и подъездную аллею. Он все это делает для себя. Он любит этот дом и по документам владеет половиной. Когда мы выпьем чай, я тебя с ним познакомлю. Он наверняка торчит в конюшне. Сказав все это, Вивиан продолжила поиски. Но познакомиться с дядей Вивиан мне удалось раньше, чем предполагала девушка. Мы уже заканчивали пить по второй чашке горячего напитка, когда на кухню вошел высокий крепкий мужчина с седыми короткими волосами, обветренным загорелым лицом и недельной седой щетиной на щеках. Мужчина - язык не поворачивается назвать его стариком - был в клетчатой рубашке, джинсах и грязных сапогах до колена, и в этой одежде был похож на ковбоя из современных вестернов. Увидев Вивиан, мужчина издал удивленно-радостное восклицание и заключил девушку в крепкие объятия. Затем пожал руку мне. - Не ждал вас так рано, - сказал он. У него оказался густой громкий голос, очень подходящий для командования. - Думал, вы приедете только вечером. Вивиан! Как ты выросла за этот год! Малышка стала принцессой! Затем он обернулся ко мне. - Ну, а ты, парень? Друг, значит, да, как сказала мне Вивиан? Ну-ну, - глаза мужчины озорно блеснули, что заставило меня покраснеть. - Меня зовут Марк Шелдон. - Приятно познакомиться, мистер Шелдон, - представившись, сказал я. - Но-но, никаких мистеров, приятель! Просто Марк, понял? И "просто Марк" так сильно хлопнул меня по спине, что я чуть не влетел носом в стол. Рука дяди Вивиан была в два раза толще моей, но не от стариковского жира, как бывает у немолодых людей - это были стальные мышцы, нажитые не в тренажерном зале за бешеные деньги, а в труде и работе, красящих любого мужчину. - Ну, не буду вам мешать, - улыбнулся Марк. - Вивиан, скажи своему другу, чтобы не смущался и перестал краснеть, - сказал он, почему-то обращаясь только к племяннице, и от этих слов я покраснел еще больше. Марк ушел, оставив на кафеле кухни грязные следы, а Вивиан засмеялась. - Ты и правда красный. И что тебя так смутило? Не бойся, дядя Марк не будет лезть в наши отношения. Она так и сказала - "наши отношения", и это ввело меня в легкий ступор, но девушка продолжила, словно не замечая моего состояния: - Мы предоставлены сами себе, поэтому можем делать все, что захотим. Дядя никогда не пожалуется на меня отцу. У него у самого нет детей, поэтому он обожает меня, как свою дочь. А ты ему приглянулся. Я почувствовала это по его голосу. Вивиан встала со стула и убрала чашки. Я хотел ей помочь, но девушка настойчиво усадила меня обратно. - Развлечений тут немного, но скучать нам не придется, - говорила она, под шум воды из крана и звяканье стаканов и ложек. - Тут недалеко лес, и гулять там - это просто замечательно! Если будет тепло, можно купаться в речке, если холодно и сыро, как сейчас - собирать грибы и ходить на рыбалку. Если погода будет совсем невыносимой, можно играть в настольные игры в библиотеке. Если ты не против, Марк с удовольствием примет в этом участие. И, да, чуть не забыла! Прокатимся с тобой на лошадях. Это самое главное развлечение поместья Шелдонов. - Но я не умею, - сказал я озадаченно. - Ничего, я научу тебя! Скучать не придется, это я тебе обещаю! А я в этом и не сомневался. Время, проведенное рядом с Вивиан, не могло быть скучным. Уже один звук ее голоса заставлял сердце биться чаще, а мысли разбегаться в разные стороны. И это было как-то ново и приятно. Время потекло быстро и незаметно. Если у меня еще оставались какие-то сомнения насчет скуки, то они рассеялись в первые же дни. Вивиан оказалась потрясающей выдумщицей и не могла усидеть на месте без дела ни секунды. Неусидчивость, которая так мешала ей хорошо учиться, здесь была очень уместна. Это был ее дом, ее стихия. Она с детства знала каждый уголок здания, а также сада, леса и близлежащих окрестностей. Чем мы только ни занимались, какие занятия и игры Вивиан не придумывала! Мы гуляли в лесу, устраивали там пикник с костром, если позволяла погода, купались в речке (один раз даже в дождь - идея Вивиан), гонялись друг за дружкой, прятались, залезали на деревья, вызывая тем самым легкое недоумение редких гуляющих из окрестных домов. Если погода совсем портилась, и нам приходилось оставаться дома, скучно все равно не было. Мы стреляли из луков на заднем дворе, вместе готовили на кухне всякие вкусности, читали по ролям книги, забирались на чердак, в поисках "дедушкиного сундука с кучей интересных вещей, который точно-точно там есть", но, конечно, его не находили, играли в настольные игры, и Марк, как и говорила Вивиан, присоединялся к нам. В общем, забавлялись, как дети, оставленные родителями без присмотра. Но с Вивиан это казалось настолько простым и естественным, что даже самая безумная ее идея не казалась глупой, и я с радостью участвовал во всех ее затеях. С Вивиан я чувствовал себя на несколько лет младше, а за этот месяц ни разу не вспомнил о родителях и той тоске, которая глодала меня с тех пор, как я уехал. Но все эти развлечения были лишь заполнением свободного времени между главной страстью Вивиан, что передалась ей по наследству от семейства Шелдонов. Верховая езда и лошади - вот что всегда было на первом месте у любого Шелдона. На тот момент, когда я был в этом замечательном поместье, или коттедже, как скромно называла его Вивиан, в конюшне было три отличных лошади. Марк ухаживал за ними и каждый день выезжал, чтобы кони не застоялись. Когда мы в первый раз в тот месяц пришли на конюшню, Марк прочел мне целую историческую лекцию о знаменитых конюшнях Шелдонов. Я узнал, что Шелдоны испокон веков славились своим конным заводом. Когда-то, конюшня была в три раза больше той, в которой мы находились, и семья Шелдонов жила только благодаря своим быстроногим любимцам. Они выводили отличных скакунов, продавали их за хорошие деньги, а некоторые жеребцы даже участвовали в скачках. Я не силен в спортивных скачках начала двадцатого века, но Марк взахлеб рассказывал мне о каком-то жеребце по имени Чудак, которые неоднократно становился чемпионом скачек. Как я понял, Чудака так прозвали потому, что его мать звали Чудесная, а отца - Аквамарин (за потрясающий цвет глаз). Так и сложилось имя для этого чемпиона. Аквамарин тоже один раз был чемпионом, но в семье Шелдонов больше всего гордились именно Чудаком. Марк мог часами рассказывать о знаменитых лошадях семейства Шелдонов, но всякий раз, когда восторженная лекция затягивалась, Вивиан со смехом перебивала дядю, прося для нас снисхождения. Я никогда не ездил на лошадях. Несмотря на то, что вырос в совсем небольшом городе, где на окраине были фермы и конюшни, мы с родителями были далеки от фермерства. Есть люди, как Марк, обожающие лошадей, есть такие, которые считают верховую езду пережитком прошлого, и презрительно морщат нос от одного только лошадиного запаха. Я же относился к этому нейтрально. Точнее, я просто никогда не задумывался, люблю ли я лошадей или нет, но точно знал одно - что наездник из меня никакой, и я понятия не имею с какой стороны подступиться к лошади. Вивиан и Марк с пылом истинно влюбленных в свое дело людей принялись за мое обучение, не слушая никаких возражений. Вивиан ловко оседлала одну лошадь, которую звали Пантера, а Марк принялся за другую по кличке Тихоня. Пантера, оправдывая свою кличку, была черной, лоснящейся, с пышной гривой и грациозной походкой. Под эбеновой шкурой угадывались крепкие мышцы. Она была некрупной, и очень подходила для невысокой девушки. Как только Вивиан вошла, Пантера тут же узнала хозяйку, весело заржала и ткнулась носом ей в ладонь, найдя там угощение. Тихоня была серой и довольно невзрачной с виду: невысокая, на коротких ножках, с грустным взглядом темно-карих глаз. Она равнодушно окатила меня фонтаном слюней, издав странный звук, похожий на хрюканье поросенка, и отвернулась к стене, не проявляя никакого интереса ни ко мне, ни к Марку, ни к Вивиан. Третьим был конь по кличке Гигант. Он поистине был гигантом - высокий, крупный, коричневой масти с черной гривой и белыми пятнами на боках. У него была изящная морда с крупными ноздрями и большими глазами, которые насторожено смотрели из стойла на меня, как будто я мог осмелиться на него напасть. - В прошлом году у нас было пять лошадей, - с грустью в голосе сказал Марк, седлая Тихоню. - Один умер от старости, другую пришлось продать - слишком уж она понравилась одному ценителю, и он предложил за нее хорошие деньги. В это время я с некоторой настороженностью разглядывал Тихоню, которая предназначалась мне, очень надеясь, что она оправдывает свою кличку. Марк, заметив мой взгляд, решил рассказать немного об этой лошади, истолковав мою настороженность совсем неправильно. - Ты не смотри, парень, что она выглядит не очень презентабельно. У Тихони была красавица мать, но не очень красивый отец. Он был тяжеловозом, отчего у Тихони получились ноги коротковатые для ее породы. Но, если ее растормошить, то она мчится как ветер. Она немного упряма и капризна, а еще застенчива и не любит незнакомцев, но я уверен, вы с ней подружитесь. Я не был так уверен в этом, а слова "мчится, как ветер" мне вообще не понравились. Я бы предпочел, чтобы она была ленивой и любила ходить только шагом. Но я ничего не сказал - не хотелось лишний раз выглядеть смешным, и, когда Тихоня была оседлана и выведена во двор, смело забрался на нее с помощью специальной табуретки. - Это только в фильмах лихие ковбои заскакивают на лошадь с земли, - говорил Марк. - В жизни же каждый уважающий лошадь человек, если есть возможность, пользуется табуреткой, подножкой или просто бордюром, чтобы избежать перекоса седла и не сделать больно животному. Когда я оказался в седле, даже эта невысокая лошадка показалась мне ужасно большой. Тихоня переступала с ноги на ногу, а я со страхом вцепился в луку седла, боясь соскользнуть на землю, которая была теперь так далеко от меня. Марк с улыбкой отцепил мои побелевшие от напряжения пальцы от седла и вложил в них поводья, а ноги установил в стременах так, как они должны быть. Оказавшись без помощи рук, я так же неистово сжал колени, надеясь, что это поможет удержаться. В этот момент из конюшни вышла Вивиан, держа на поводу Пантеру. Она улыбнулась мне, с помощью табуретки ловко взлетела на лошадь и шагом подъехала к нам. - Ну, что, погнали? - спросила она. В моих глазах отразился весь ужас, который я чувствовал. Марк рассмеялся. - Погоди, Вивиан, - сказал он. - Дай ему пару деньков, и тогда уж можете соревноваться. На сегодня он мой. Девушка пожала плечами и шагом въехала на небольшое огороженное пространство на заднем дворе. Оно было круглое и засыпанное песком. Там девушка пустила лошадь рысью, но не переставала с любопытством поглядывать на меня. - Обычно она не ездит в манеже, - сказал Марк. - Обожает кататься в лесу. Но сегодня ей хочется посмотреть на твое обучение. Я даже боялся кивнуть, настолько деревянным и неуклюжим мне казалось мое тело. Ноги уже свело от напряжения, а пальцы теперь нервно впились в поводья, натянув их до отказа. - Ладно, давай начнем. Во-первых, расслабься. Эдак ты через пять минут умрешь от усталости. Ничего страшного в сидении верхом нет. Ты расслабься, и сразу же почувствуешь сам. Я последовал совету Марка, чуть ослабил хватку рук и ног. Тихоня трясла головой, отфыркивалась, грызя удила и переступала с ноги на ногу, создавая непривычную качку. Марк взял лошадь под уздцы и повел к манежу. Я почувствовал, что мое тело само покачивается в такт размеренному шагу лошади, и не собирается падать. От этого стало свободнее дышать. Марк объяснил мне как заставить лошадь идти шагом, как ее повернуть и остановить, затем прицепил к узде длинную веревку, называемую кордом, чтобы иметь возможность контролировать лошадь. Мы ходили вокруг Марка, а Пантера с Вивиан на спине обходила нас по большому кругу, косясь на свою подругу. Тихоня шла лениво, совершенно не стараясь, а меня это ничуть не беспокоило. Чем тише она шла, тем было лучше. Затем, Марк решил, что шагу он меня уже обучил и начал рассказывать про рысь. - Приподнимайся в такт рыси лошади, - сказал он. - При этом не забывай подбадривать ее поводьями и ногами. Сказав это, он без предупреждения стеганул Тихоню концом корда, лошадь обиженно фыркнула и понеслась! Меня мотало из стороны в сторону, я опять вцепился в поводья, к в спасательный трос. Марк что-то кричал мне, но я совершенно ничего не слышал. Мир перед глазами сосредоточился в взметающейся гриве Тихони, на которую я смотрел. Наконец, я с силой натянул поводья, лошадь остановилась и покосилась на меня. - Я же тебе сказал, надо приподниматься! Так ты себе отобьешь всю задницу! - проговорил Марк и опять заставил Тихоню бежать. Минут через десять мне удалось поймать нужный ритм. Я опять расслабился и даже стал получать удовольствие, а к вечеру понял, насколько я нетренирован - у меня адски болели мышцы ног и спины. *** Тренировки продолжались. Через полторы недели Вивиан решила, что я уже достаточно обучен, и мы поехали кататься по лесу. Что это было за ощущение, док, если бы вы только знали! Ездить по кругу манежа, видя только дерево ограды было гораздо скучнее, чем скакать по настоящему лесу, переходя с шага на рысь, с рыси на шаг, объезжать деревья и поваленные стволы. Мы катались до упаду, в дождь, в солнце. Ветер бил в лицо и мы представляли себя лихими наездниками, рыцарями, мчащимися навстречу приключениям и опасностям. Коттедж стал для нас родовым замком, Марк - нашим домоправителем, или замкоправителем, как шутила Вивиан, а мы с ней были неистовыми братом и сестрой, которые путешествуют вместе в поисках приключений. Иногда Вивиан называла нас братом и сестрой, а иногда, чтобы подразнить меня и заставить краснеть, мужем и женой. Я звал ее леди Вивиан, и ее имя как нельзя кстати подходило к этому званию, а я для нее стал "ее храбрым рыцарем". Мы развлекались, как могли и как умели, и нам ни секунды не было скучно. Наоборот, к вечеру я часто валился с ног от усталости, от наших проказ и прогулок, а Вивиан, казалось, была неутомима. Лишь пару дней из этого месяца она сама первая попросилась домой - у нее пришли "женские дела", о которых я имел весьма смутное представление, но уважал, как нечто очень непонятное и таинственное. Ведь у меня никогда не было сестры, или подруги, которая могла бы просветить на счет этого. Это случилось в начале последней недели нашего пребывания в поместье Шелдонов. Был погожий солнечный денек, но на горизонте бродили тучи, периодически закрывая солнце. Ветер поднимался, собиралась гроза, но нас это не тревожило - где бы мы ни были, мы всегда могли вернуться в дом, да и самой грозы не боялись и вполне могли остаться на улице, подставляя лица теплому летнему дождю. Но настроение было на градус меньше, чем обычно, наверное из-за того, что до возвращения домой оставалось всего семь дней и в тот день мы так остро ощутили скорое окончание нашего рая для двоих, что у обоих настроение немного упало. Вивиан стала считать дни, планируя, чем мы должны еще успеть заняться, а потом разговор плавно перетек на то время, когда мы вернемся. Мы поговорили об учебе. Я должен был перейти на третий курс, она на второй, и Вивиан стала спрашивать, что ждет ее на следующем курсе, какие предметы прибавятся, на что лучше подналечь. Я пообещал ей помочь, а потом сказал глупость и все пошло совсем не так. Настолько не так, что я действительно чуть не потерял ее, ведь я оказался таким дураком! - Математика, - говорила она. - Вот самое худшее для меня наказание. На первом курсе ты мне помог, но на втором ведь все будет еще сложнее! Не знаю, что мне делать. Как в ней разобраться? - Ничего, - ответил я. Мы были с Вивиан в конюшне. Кататься мы сегодня не собирались, но девушка пришла сюда покормить Пантеру и Гиганта. Я же взял лакомства для Тихони, и та охотно слюнявила мне руку своим огромным и пупырчатым, как губка, языком. - В ней нет ничего сложного, я тебе помогу. Важно только понять общую схему, а там все пойдет само собой. Только нам надо будет не попадаться на глаза твоему парню, - добавил я зачем-то. Вивиан вскинула на меня глаза, как будто я ударил ее по щеке. Я еще ничего не заметил, но она уже напряглась. - Какому парню? - спросила она, и ее голос стал удивительно тихим. - Оскару, - спокойно ответил я, удивленный ее тоном. А дальше произошло то, что я меньше всего ожидал. Она долго, молча смотрела на меня, затем нахмурилась. - Дурак, - произнесла она и кинулась вон из конюшни. Быстро дойдя до выхода она хлопнула дверью, и я услышал скрежет засова. - Эй! Вивиан, ты чего? Я кинулся к двери и стал ее трясти, но тщетно - она была заперта. Я толкал ее и кричал, но Вивиан рядом уже не было, она куда-то ушла. Самое ужасное было то, что я даже не понял, на что она вдруг обиделась. Мы же просто разговаривали о следующем курсе и вдруг на тебе. Я был в недоумении, расстройстве и не знал что делать. Я не мог выбраться из конюшни, и мне пришлось ждать Марка, который пришел минут через сорок и выпустил меня. - Где Вивиан? - тут же спросил я, не обращая внимания на его любопытный взгляд. - Не знаю. Вы же были вместе. - Были, а теперь нет! Где она? - Вы поссорились? - Я не знаю, - тихо проговорил я. Марк посмотрел на меня пристально, затем усмехнулся. - Ну, обычно, когда Вивиан злится на что-то, она идет в лес к реке. Скорее всего она там. - Спасибо! - сказал я и бросился в лес. Я уже хорошо знал дорогу к реке и шел уверенно, поминутно срываясь на бег. В душе было как-то нехорошо. Я понимал, что случилась какая-то неприятная вещь, но не мог понять какая, и от этого огорчался еще больше. На что она обиделась? Что я сделал не так? И как теперь это выяснить? У меня не было опыта общения с девушками, и я понятия не имел, как подступиться к возникшей проблеме. Она действительно была на реке. Сидела на большом камне у самой кромки воды и смотрела на другой берег. Вода шумела, перекатываясь через камни, поднявшийся ветер приносил чудесные запахи леса. Скоро должен был пойти дождь. - Вивиан! - я подскочил к девушке. - Вивиан, ну ты чего? Что случилось? Что я сделал не так? Девушка оглянулась, посмотрела на меня. Ее глаза были красными, видимо, она плакала, и это еще больше меня обескуражило. - Отстань, - сказала она. - Иди в дом. Все нормально. - Нет, не нормально! Объясни мне! Я не понимаю! - Ты не понимаешь? - вдруг вскричала она. - Ты действительно не понимаешь? Тогда ты еще больший дурак, чем я думала! Она вскочила и попыталась опять убежать, но я успел схватить ее за рукав кофты. Она рванулась, глядя на меня с непонятной злостью, рукав треснул и пополз по шву. Я выпустил разорванную ткань. Она посмотрела на руку, затем на меня и убежала, оставив меня одного. Я долго стоял на берегу, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете. Я не понимал, что произошло и от этого было еще хуже. Она обиделась, а я не знал, что делать. Вскоре пошел дождь. О, что это была за гроза! Ливень был таким, что река вспенилась, будто штормовое море, молнии сверкали одна за другой, а от оглушительного грома закладывало уши. Я тут же вымок до нитки, но это меня не беспокоило. Я сел на камень и просидел там все время, пока бушевала гроза, лишь когда дождь кончился, а на очистившемся небе засияло солнце, я пошел к дому. Вечер прошел грустно. Вивиан со мной не разговаривала и рано ушла спать. Марк казался спокойным, старался нас растормошить, но мы оба не поддавались на его уловки. За ужином я постоянно смотрел на нее, пытаясь понять и постичь произошедшее, и, видимо ей это надело, и она ушла. Вскоре ушел и я. На следующий день она со мной заговорила. Предложила взять лошадей и пойти на прогулку. - Осталось только шесть дней, - сказала она. - Надо использовать их. Я с радостью согласился, но всю прогулку мы молчали. Не было привычных шуток, игр. Все так изменилось, что я опять почувствовал тоску. Я смотрел на нее и не понимал причин этой внезапной перемены и прогулка стала пыткой. Ее молчание угнетало, и я предпочел бы вообще остаться дома, чем ездить по лесу с такой незнакомой и чужой Вивиан. Она тоже быстро заскучала и сказала, что хочет домой. Мы вернулись, оставили лошадей Марку, и она ушла в свою комнату, а я стал бесцельно слоняться по дому, ощущая себя тенью отца Гамлета. На ужин Вивиан не вышла. Я пришел на кухню, не увидел ее и хотел уйти, но Марк остановил меня. - Вивиан умеет долго злиться, - сказал он. - Если ты ничего не сделаешь, она будет для тебя потеряна. Я встал, как вкопанный, на пороге кухни. Его слова застали меня врасплох. - Что ты хочешь этим сказать, Марк? - А то, что не знаю, обидел ли ты ее чем, или это надуманное, но расхлебывать все равно тебе. Ведь женщины - они такие... - Я даже не знаю на что она обиделась! - с отчаянием воскликнул я. - Ну так выясни. - Она не хочет говорить. - А ты заставь ее. Сделай так, чтобы у нее не было выбора. Выведи ее из себя, и в запале она тебе скажет все, что думает, и ты сможешь оправдаться. - Но как? - А это уже тебе самому надо догадаться. Я же не пойду вместе с тобой? Сейчас, док, когда прошло время, я понимаю, не останови меня тогда Марк на кухне, все могло бы быть совсем по-другому. Вивиан действительно не стала бы со мной разговаривать до самого отъезда, а потом мы бы уехали и больше друг с другом не встретились. Но милый старый дядя Шелдон оказался для нас кем-то вроде ангела-хранителя. Он подсказал, что делать, и, хотя я не знал, как это осуществлю, я поднялся на второй этаж и решительно зашел к ней в комнату без стука, чтобы она не успела возразить. Вивиан лежала на диване и читала книгу, но, судя по остановившемуся взгляду, уже давно не читала, а просто лежала и о чем-то думала. Увидев меня, она нахмурилась и прикрылась книгой. - Уйди, - сказала она. - Нет, - ответил я. - Нам надо поговорить. - О чем? - О том, что произошло. - А что произошло? - Вот и я пытаюсь выяснить тоже самое. Что произошло, Вивиан? - Ничего. Все нормально. - Нет, не нормально. Если ты на что-то обиделась, то почему бы тебе просто не сказать об этом, а не дуться втихаря, мучая и себя, и меня? Это очень эгоистично с твоей стороны так себя вести. И тут произошел взрыв. Тот самый взрыв, о котором говорил Марк. Вивиан покраснела, быстро села на диване, потом кинула книгу в угол и вскочила на ноги. - Ах, эгоистично! Это я тебя мучаю, значит! Да большего эгоиста, чем ты, просто найти невозможно! Втерся в доверие, а потом, а потом... - Да что потом-то? - не выдержал я. - Вивиан, хватит играть! Говори прямо! - Я Оскара из-за тебя бросила! Думала, что нравлюсь тебе! Он должен был ехать со мной сюда, мы договаривались еще полгода назад! Мой папа думает, что я здесь с Оскаром, он знает о наших отношениях и не имеет ничего против! А когда я познакомилась с тобой, то поняла, что Оскар мне стал неинтересен, и я рискнула всем ради тебя, а ты вообще никак не реагируешь! Ни на что! Делаешь вид, что не понимаешь, смотришь и не видишь! Дурак! Ты все испортил, все! Она выпалила все это на одном духе, а я стоял пришибленный ее словами и думал о том, какой же я на самом деле дурак. Как я мог подумать, что Вивиан просто решила провести со мной каникулы, как с другом? Разве такое бывает в нашем возрасте? Что за детский сад! А я просто тюфяк, так ничего и не понял, еще об этом Оскаре заговорил. И в ту же самую секунду после ее горьких обиженных слов, я понял, что люблю ее. Я этого не замечал или не хотел замечать, но это было так. Иначе, откуда это жуткое чувство, внутри, что если я сделаю хоть один неверный шаг, то потеряю все? Моя первая любовь. Обычно ее переживают гораздо раньше, но в школе я никогда не бегал за девчонками, а в институте на первых курсах вообще не думал об отношениях. И вот тогда, стоя перед Вивиан, смотря глядя в ее сверкающие от слез глаза, я вдруг понял, что люблю ее и очень боюсь потерять. Она только что сама призналась в том, что я ей нравлюсь, что она променяла Оскара на меня - занудливого ботаника, имеющего репутацию сухого, ничем не интересующегося кроме учебы, человека. Что она во мне нашла, как смогла разглядеть? И как я сам мог не понять, что чувствую к ней? Я же думал о ней постоянно, когда ее не было рядом, скучал, хотел увидеть. А эти три чудесных недели, проведенные вместе? Разве мы дети, чтобы находить удовольствие в играх? Для взрослых важно не то как ты играешь, а с кем ты играешь. Моя милая вечно веселая Вивиан. Как же я перед тобой виноват! - Да, я дурак! - горячо воскликнул я. - Трижды, четырежды! Да сколько угодно! Я ведь действительно ничего не понял. А ты намекала... Бедная, как ты, должно быть, злилась, что я ничего не вижу! Как ты умудрилась провести со мной столько времени и ни разу ничего мне не сказать? Прости, прости меня... Из глаз Вивиан потекли слезы. Она смотрела на меня уже без гнева, только с грустью, и я вдруг понял, что опять, в который раз свалял дурака. Я же не сказал ей самого главного! Что она опять могла подумать? К чему теперь вся эта скрытность? Да, я не привык говорить о своих чувствах. Точнее, у меня их никогда и не было, поэтому все было ново, непривычно. Как слепец, я на ощупь пробирался по широкому лабиринту человеческих отношений, тычась во все углы. И я шагнул к ней и быстро, пока она не успела вырваться, заключил в объятия. - Я люблю тебя! - сказал я. - Люблю, люблю, люблю! Я боялся, что она вырвется и убежит, не будет слушать, опять скажет, что я дурак, и что время уже упущено, но вместо этого она уткнулась мне в грудь и расплакалась пуще прежнего. Я гладил ее по волосам, все еще повторяя "люблю, люблю, люблю", и прекраснее момента не было и не будет во всей моей жизни. Она стояла и плакала, а в отрытое окно врывался запах мокрых листьев, и это был самый чудесный запах на свете. Комната пахла листьями, мы пахли листьями. Запах приближающейся осени, прелая трава, влажная земля, отзвуки грозы, ушедшей далеко вперед, яркое умытое солнце, по вечернему теплое, но не жаркое, мерцание бликов и тонкий луч, упавший на затылок и спину любимой девушки, позолотивший прядь волос и часть моей руки, лежащей у нее на талии. Люблю, люблю, люблю... Что может быть прекраснее этого слова? Сколько оно в себе несет, особенно для того, кто произнес его впервые. Это слово и запах прелых листьев - целый неизведанный мир... Пишу все это и утираю слезы. Да, док, оказывается мужчины тоже плачут, хотя говорят, что нет. Мужчинам плакать не зазорно, это все глупости бездушных, тех, кто не умеет плакать. Слезы помогают душе очистится, и девушки гораздо светлее и добрее нас, мужчин, именно потому, что много плачут. На сегодня все. Я больше не могу писать. Эти воспоминания - самое дорогое, что у меня есть, и я сейчас разделил это с вами, док. Разделил, но не обеднел, наоборот, приумножил свои богатства, сделав их достоянием не одного человека. Чувствуете запах мокрых листьев? На улице уже почти осень и этот запах преследует меня уже несколько дней. Я не закрываю окно и запрещаю делать это сестре, хотя она иногда, когда я сплю, приходит и закрывает. А я лежу и вдыхаю, вдыхаю и вспоминаю. Что мне еще осталось, кроме воспоминаний? Ничего. Только они. Милый образ и ассоциации..." Я закончил чтение и посмотрел на своего пациента. Он лежал спокойный, чуть бледноватый, лихорадочный румянец исчез с его щек, а глаза ярко блестели при свете уходящего летнего мокрого дня. Мокрого, как тот день несколько лет назад, когда он и Вивиан признались друг другу в любви. По-детски наивно, но сколько чувства в этой легкости и непринужденности, в первом по-настоящему сильном чувстве. Как должно быть трепетали их молодые горячие сердца, как залились румянцем щеки, как блестели глаза, ее - влажные от слез, его - от волнения и восхищения. Я вдруг почувствовал себя глубоким стариком, мне уже не дано было испытать все это. Я был уже женат, но у моей жены и меня никогда не было таких нежных отношений. Мы женились просто потому, что сошлись характерами, взглядами на жизнь. Мы оба были прагматиками и до юношеского романтизма нам не было дела. Я очнулся от своих раздумий, когда что-то мягко шлепнулось мне на колени. Скомканная бумажка. Я посмотрел на парня, он глядел на меня, чуть усмехаясь, и я понял, что на некоторое время совершенно забыл, где нахожусь. Я смущенно улыбнулся и развернул записку: "Вижу, вам понравилось. Вы читали так вдохновенно. Вам бы выступать на сцене, даже меня проняло". Он шутил и это был хороший признак. Я опять улыбнулся. - Спасибо за комплимент, - сказал я. - А теперь спи, тебе надо отдохнуть. Я приду через несколько дней, а ты пока пиши, что было дальше. Он кивнул. - Я позову медсестру, - добавил я. Он помотал головой и кивнул на окно. Я понял - он боится, что сестра его закроет. Что ж, не буду ее звать, придет сама, а парень пока может просто подышать свежим воздухом. Я попрощался и вышел. Вечер был прекрасный - прохладный, влажный, наполненный запахами... Особенно остро в тот вечер пахла мокрая листва. *** Через несколько дней я, как и обещал, пришел к нему в палату и застал его за письмом. Он дописывал свою следующую записку для меня. Ручка так и летала над бумагой, и я удивлялся, как он может писать так быстро и при этом аккуратно. Когда я вошел, он вскинул на меня глаза и жестом попросил подождать. Я сел в кресло. В окно лился солнечный свет, в тот день погода была сухая и жаркая. Люди ходили почти раздетыми, но это не спасало от изнуряющего зноя. Мне было очень жарко и, вопреки инструкциям и необходимости выглядеть прилично, снял пиджак и расстегнул ворот рубашки. Стало легче. Вскоре, пациент дописал и протянул мне несколько исписанных листков, еще пахнущих чернилами. Я вдохнул этот запах, знакомый еще со школы и подумал, что после его прошлой записки мне очень не хватает запаха мокрых листьев. Удивительно, но парень заразил меня своими ассоциациями и теперь этот запах тоже навевал мне какие-то приятные воспоминания. Я вздохнул. Что-то я совсем замечтался, надо было взять себя в руки. Расправил листки, посмотрел на парня. Он кивнул, и я начал чтение. Запись седьмая. "Лето пролетело быстро. Вернувшись из поместья Шелдонов в дом, который я уже называл своим, я опять принялся за работу, но мысли мои были далеко. Я постоянно думал о Вивиан. Она снилась мне ночью, а днем ее образ не выходил из головы. Изредка, когда она была в городе и не занята, мы встречались по вечерам, гуляли, и это были самые чудесные прогулки в моей жизни. Я не покупал ей цветов, но дарил конфеты. Она была сладкоежкой, моя Вивиан, и часто, сама того не замечая, она съедала за прогулку все, что я ей приносил, а потом удивлялась, куда это подевались ее сладости. Я над ней смеялся, и она присоединялась ко мне, а потом в шутку ругала и просила больше не дарить ей конфет. Но я все равно приносил ей их, мне нравилось смотреть, как она с удовольствием их ест, пачкаясь в шоколаде, как маленький ребенок. Она была полной, но это не портило ее, а наоборот, придавало особый шарм, и при этом она никогда не говорила о том, что недовольна своей внешностью, как это частенько делали другие девчонки. Вивиан была довольна всегда и всем, она везде находила повод посмеяться. Такой я ее и запомнил - весело смеющийся рыжеволосый ангел с горящими глазами. Она была другой, совсем не похожей на всех этих одинаковых симпатичных девчонок с длинными волосами и пустыми кокетливыми взглядами. Это и отличало ее от всех. Это и поразило меня в самое сердце, и я уже знал, что люблю ее со всем пылом, на который был способен. Лето кончилось, начались дожди, с деревьев полетели листья. Осень пришла незаметно, принеся в город запах мокрых листьев, от которого у меня всегда начинало сердце биться быстрее. Пора было возвращаться к занятиям, меня ждал третий курс. Середина учебы, еще пара лет - и значок полицейского в кармане. Видишь, папа, как ты был не прав, когда запрещал мне поступать в академию. Но папа этого не видел. Я не мог дозвониться домой, и это беспокоило. Я волновался, что у родителей что-то произошло. Два года пролетели, как один день, но это были целых два года, и с самого моего побега из дома я не слышал голосов отца и матери. Я скучал по ним, но это не мешало мне учиться. Мне было девятнадцать, а таком возрасте как-то не умеешь грустить слишком долго. Хотя, конечно, я чувствовал вину, когда думал о родителях, но и меня, и их можно было понять. Если бы только отец не был настолько непреклонным! Не помню, говорил я уже, или нет, мой отец - юрист. Но когда-то он был военным. Солдат до мозга костей, его выправка приросла к нему, как вторая кожа, а по праздникам он часто надевал мундир, жалея и тоскуя о своей лихой молодости. Он пошел в армию по зову сердца, да так там и остался. Служил в разных подразделениях, пошел на войну уже капитаном и быстро получил майора. Но потом его военная карьера пошла коту под хвост. Нелепое ранение в ногу, полгода в больнице, угроза гангрены, заражение крови. Еле выкарабкался, но ногу сохранил, правда до сих пор хромает. А тут и война кончилась, и моего отца списали в запас. Он очень горевал и тосковал, как рассказывала мне мама. Молодой майор, припадающий на одну ногу, с недетской грустью в голубых глазах - таким первый раз увидела мать своего будущего мужа. Поженились. Особой любви у них не было, но относились друг к другу по-дружески, с уважением. Отцу дали небольшой дом в маленьком городе, который зимой был горнолыжным курортом, чтобы он поправил свое здоровье. Там я и родился. К этому времени отец был уже немолодой, а мама, на десять лет его младше, была еще женщиной в самом соку. Мы жили мирно и счастливо, как многие семьи. Я очень уважал отца и всегда хотел быть похожим на него. Мне нравилась его военная выправка, его стать. Он очень умный человек, и, не желая сидеть дома без дела, начал изучать юриспруденцию, а потом устроился в юридическую фирму. Знания давались ему легко, а то, чего он не знал, всегда добивал опытом и сообразительностью. К особой нежности со стороны отца я никогда не был приучен. Если совершал какую-то оплошность - молчаливый и чувствительный подзатыльник, если отец был мною доволен - одобрительный кивок, но никогда никакой похвалы, или проявления чувств. Мама, напротив, была со мной нежна. Когда я был мальчиком, мы часто уходили гулять в горы, играли, резвились, как дети, но когда я стал подрастать, начал избегать ласк матери. Мне во всем хотелось походить на отца, и я старался воспитывать в себе его сухость и неэмоциональность. Только, получалось это из рук вон плохо. Видимо, душевные качества я унаследовал все-таки от матери, потому что как ни старался, мне было не достичь хладнокровности и спокойствия отца. Я любил отца, и обожал мать, и никогда с ними не спорил. Да и спорить-то было не о чем. И вот, впервые, когда я решил что-то для себя сам, отец заартачился. Он не хотел, чтобы я был полицейским, ему было бы приятнее видеть меня блестящим юристом в дорогом костюме, или на худой конец, предпринимателем, продолжателем дела матери, но никак не полицейским. Он думал об этой работе, как о неоправданно тяжелом и неблагодарном деле, и, я уверен, что в душе он хотел, чтобы я стал военным, как он. Но наше время мирное, и он не мог настаивать на том, чтобы я шел в армию. Думая обо всем этом по ночам, я очень переживал наш разрыв. Мне было жалко маму, мне было стыдно перед отцом, но не за то, что я сделал, а за то, что мы не смогли договориться. И мне очень хотелось доказать отцу, что я поступил правильно, поэтому учился усердно, гораздо усерднее многих, и даже любовь не мешала мне отлично успевать по всем предметам. А наша с Вивиан любовь крепла с каждым днем. Сначала мы немного стеснялись ее, старались не показываться вместе в коридорах, предпочитая встречаться по вечерам без свидетелей и любопытных глаз, а потом Вивиан это надоело, и она сказала, что хочет перестать прятаться. Сделала она это, по-моему, из чистого озорства. Ей хотелось, чтобы друзья и подруги видели, что у нее есть пара - как многие девушки она была немного тщеславна, но я не ставил ей это в упрек. И пошло-поехало. Теперь, когда мы стали вместе появляться в коридорах, за мной закрепилась прочная слава обольстителя. Непостижимо, но факт, вся моя нелюдимость и необщительность теперь была вывернута неправильным образом. Обо всех сплетнях мне докладывал мой друг Крис. - Ты молодец, - говорил он мне. - Ловко решил поставить на место этого Оскара. Никто от тебя такого не ожидал. Отбить его девушку, в которой он души не чаял! Смелый ход. Но я бы на такое не пошел. - Да не отбивал я! - пытался оправдаться я хотя бы перед другом. - Все вышло само собой, совершенно случайно. - Не оправдывайся, - подмигивал мне Крис. - Передо мной-то не надо изображать святую простоту и невинность. Знаешь, что о тебе говорят? Шена извелась от ревности и злости, и начала злословить. Сказала, что ты специально делаешь все, чтобы разбивать женские сердца. Потанцевал с ней и бросил, тут же перекинулся на другую. - Да что им, делать больше нечего, как говорить обо мне? Какое им всем дело? - Какое! - хмыкнул Крис. - Или ты действительно не понимаешь, или умело прикидываешься. - Да в чем дело-то? Мало ли кто с кем гуляет. - Много, - согласился мой друг. - Но не каждый может заполучить себе в подруги дочку декана академии. Вивиан Шелдон - мечта многих парней академии, негласная принцесса курса, и не говори, что не знал. Вот тут я потерял дар речи. Я действительно не знал, что сказать, и от удивления растерял последние мозги. Даже не попрощавшись, я ушел из академии домой, на ходу пытаясь переварить услышанное. Больше всего меня удивляло то, что я действительно ни о чем не знал! Почему, спрашивается, все знают, а я нет? С другой стороны, я всегда так мало интересовался сплетнями, что немудрено. Вивиан Шелдон - дочь декана. Не того ли человека со светло-серыми глазами, который принимал у меня собеседование? Но с другой стороны, что с того? Ну, дочка и дочка. Какая мне-то должна быть разница? А вот всем в академии это не давало покоя. Мой смелый поступок обсуждали всем коллективом, и многие стали поглядывать на меня с интересом, а некоторые с сочувствием. Я тугодумно не понимал, что за жалость сквозит в их любопытных глазах, пока не встретился нос к носу с Оскаром Трэвисом. Надо сказать, что до этих пор мне как-то удавалось с ним не встречаться. У нас были разные занятия, а в коридорах я никогда не задерживался, спеша с одной лекции на другую, и, честно говоря, вообще забыл о том, что мне надо его бояться. А зря. Это случилось после лекций. Я опять задержался у профессора, с которым мы доделывали лабораторную работу, и когда вышел в коридор, он оказался пуст. Я не спеша шел к выходу, и вдруг столкнулся с Трэвисом. Он явно поджидал меня, иначе, зачем он там мог оказаться? Это была неприятная встреча, и вся неприятность заключалась в том, что я был один, а Оскар пришел, конечно же, в сопровождении дружков. - Ты! - проревел Трэвис голосом раненного быка, обвинительно наставив на меня палец. - Ты! Поплатишься! За то! Что! Сделал! - выкрикнул он мне в лицо слова, и я понял, что пора линять, если хочу уйти из академии целым. - Вивиан бросила меня! - надрывался Оскар. - И в этом замешан ты! Нет, такого я тебе не прощу! Я развернулся и помчался обратно по коридору, не представляя, что мне делать дальше, ведь коридор оканчивался тупиком. Оскар и трое его друзей из физкультурного класса тяжело топали за мной. Они бежали не спеша, уверенные, что я никуда от них не денусь, а я срочно соображал, как выпутаться из неприятной ситуации. "И чего ко мне все прицепились?" - думал я на бегу. Ведь, если бы я специально все это сделал, было бы понятно, а так... Вляпался в историю, даже не подозревая о ней. Что за невезение. Но за вечно смеющиеся глаза Вивиан можно было и пострадать. Я любил ее, и не боялся признаться в этом Оскару, и, если бы не опасался, что в запале он может меня убить, я бы не стал убегать, а ввязался в неравную драку, пусть потом и пришлось бы ползти в лазарет. Но намерения у Оскара были серьезные, и мне ничего не оставалось, как припустить по коридору, как зайцу. Выход нашелся сам, хотя и не самый достойный. Я вдруг вспомнил про профессора, который еще был в кабинете и не мог пройти мимо нас незамеченным. Значит, он все еще там. Я еще быстрее припустил по коридору, завернул за угол, добежал до кабинета и рванул дверь. Запыхавшийся, мокрый от бега, предстал перед удивленными глазами профессора. - Что-то забыли? - спросил он, недоуменно поглядывая на меня поверх очков-половинок. - Д-да, - выдавил я из себя, от неожиданности начав заикаться. - З-забыл. А сам прислушивался к шуму за дверью. Оскар, не найдя меня за углом, начал ругаться. Я слышал его проклятия и советы вылезать и не прятаться, потому что он все равно меня найдет и взгреет. Слышал, как он топочет по коридору, тычась во все двери, и благоразумно отошел в сторону. Дверь с шумом распахнулась и перед нами возник разъяренный, красный, как помидор, Трэвис. - Вот ты где, - заорал он, но тут же осекся, увидев профессора. Мое сердце замерло. Профессор вполне мог выставить меня за дверь, ведь ему не было никакого дела до наших разборок, но, к счастью, он пожалел меня. - Вам чего? - спросил он строго. - Ничего, - буркнул Оскар, буравя меня злым тяжелым взглядом, от которого у меня мурашки забегали по спине. - А раз ничего, то идите домой, мистер Трэвис, - миролюбиво посоветовал профессор. - Да, конечно, - покорно кивнул Оскар, взглядом обещая мне сладкую жизнь за пределами кабинета. - Нет, вы не поняли меня, - вдруг посерьезнел профессор. - Драки в академии запрещены под угрозой отчисления. Если я увижу, или узнаю о том, что вы нарушили правило, я без раздумий доложу об этом декану. Очень вам советую оставить в покое этого молодого человека, унять свое буйство и отправиться домой. И займитесь физикой, она у вас очень хромает, а результаты последней контрольной работы просто чудовищные. Вы поняли меня, мистер Трэвис? Оскар нехотя кивнул. Его друзья стояли в коридоре, никак не реагируя на эту сцену и поджидали Трэвиса. А Оскар развернулся и ушел, пробурчав что-то о ботанах, спасающихся за спиной преподавателя. Он ушел, а я так и остался стоять на дрожащих от волнения и страха ногах. Я не смотрел на профессора, мне было ужасно стыдно. Больше всего я боялся, что он начнет меня жалеть, рассуждать о жестоком молодом поколении и нравах. Я бы точно этого не вынес, но профессор повел себя так, как должен был повести в такой ситуации: как ни в чем не бывало. - Вам пора домой, молодой человек, - сказал он, не поднимая глаз от тетради с чьей-то работой. - Да, - сказал я и развернулся, чтобы уйти. - И внимательно смотрите за углы и в подворотни, - сказал он таким тоном, будто советовал мне заняться физикой, как Трэвису. Я только смог кивнуть и пристыженный, еще дрожащий от пережитого волнения, бочком вышел из кабинета. Как ни странно, Оскар не поджидал меня у здания академии, не подкарауливал и на улицах. Я спокойно добрался до дома, и, забыв обо всех своих волнениях, побежал на подработку. Вскоре я выкинул из головы этот досадный инцидент, но, как оказалось, зря. Трэвис был злопамятен, и мне не стоило списывать его со счетов. А пока я жил дальше, налегая на учебу, не слушая, что обо мне говорят сверстники. Я продолжал обучать Вивиан математике, а по вечерам мы гуляли в парке. Новая неприятность пришла с совершенно неожиданной стороны. Однажды днем я был вызван деканом в его кабинет. Ни о чем не подозревая, я пошел к нему, даже ни капельки не волнуясь. Он встретил меня в дверях - крепкий спокойный мужчина в форме с проницательными светло-серыми глазами. Он был такой же, как два с лишним года назад, когда я пришел к нему на собеседование. И кабинет был совершенно такой же, ни одной детали, насколько я помнил, не поменялось. С тех пор декана я видел редко. Он ничему не обучал студентов, но входил во все экзаменационные комиссии, и я уже привык видеть его задающим каверзные вопросы на экзаменах. Он любил "срезать" студентов, и, как говорили, нередко из-за его вопросов даже самые блестящие студенты получали на балл ниже. Но у меня с ним проблем не было - я много читал не по программе, поэтому не срезался и отвечал на все его вопросы, за что нередко удостаивался одобрительного кивка. Он впустил меня в кабинет и предложил сесть. Я скромно сел на мягкий стул, вплотную придвинутый к тяжелому лакированному столу из темного дерева. Декан зашел за стол, опустился в широкое кожаное кресло, отодвинул бумаги на край лакированной столешницы. Я опустил глаза и увидел металлическую табличку: "Полковник Шелдон". Удивительно, больше двух лет отучился в Академии, и даже не удосужился узнать имя нашего декана. Полковник Шелдон долго изучал меня своими серыми глазами. В них невозможно было ничего прочитать, и я терялся в догадках о цели моего вызова. Наконец, полковник заговорил. - Я по личному делу, - сказал он, и у меня сразу же появилось плохое предчувствие. - Наша Академия - это одна большая семья. Все мы стараемся жить мирно, по-товарищески. Неизвестно кого куда занесет судьба, кто с кем будет работать, кто с кем напарничать. Вы - будущие полицейские, но полицейский - это понятие очень растяжимое. Кому-то уготована судьба кабинетного служащего, кто-то станет патрулировать улицы, промокая в дождь, плавясь в жару, кто-то станет офицером, и будет больше командовать другими, чем делать что-то сам. Да, разная у всех судьба. Кто-то, может, вообще не выдержит и уйдет из Академии до окончания учебного процесса. Вы, наверное, спрашиваете себя, для чего я это говорю? Объясняю. Я считаю вас хорошим студентом. Вы не отличник, но голова на плечах у вас есть. Это я понял еще на собеседовании, когда увидел вас, и сам, лично занес в список поступивших, хотя были кандидаты и с лучшими данными, которые не прошли. Я прочу вам хорошее будущее, вряд ли вы будете простым патрульным, но говорят о вас не очень хорошо. Что это за слухи, молодой человек? Вы можете мне объяснить почему ваше имя так часто возникает рядом с именем моей дочери? Вот к чему я говорил о большой семье - сплетни здесь расходятся очень быстро. Я, предчувствуя подвох в вопросе полковника, решил отвечать как можно аккуратнее. - Я и Вивиан очень дружим, - ответил я. - Я помогаю ей с математикой, а иногда по вечерам мы гуляем в парке. Полковник посмотрел на меня очень внимательно, как будто пытаясь прочитать мои потаенные мысли. - Ладно, - кивнул он большой красивой головой. У полковника была такая же стать и военная выправка, как у моего отца. - Дружить в нашем мире не запрещено. Но я слышал и другое, менее приятное. Якобы Вивиан служит вам неким орудием мести одному молодому человек по имени Оскар Трэвис. Как вы можете это объяснить? - Послушайте, полковник Шелдон - загорячился я, чувствуя, что меня зажали в углу. - Я ничего такого никогда не имел ввиду! Я знаю, что Оскар меня недолюбливает, я также знаю, что он влюблен в вашу дочь, но... Я тут совершенно не причем! Все вышло само собой. У меня и в мыслях не было делать из Вивиан орудие мести! - Я не знаю кому верить, молодой человек, - вдруг довольно резко сказал полковник. - Мне уже несколько недель тренер Трэвис только и говорит, что о вас. О вашей подлости, о том, как вы отбили у его сына девушку. Знаете, я никогда не собирался вмешиваться в личные дела Вивиан. Она взрослая девушка и вольна выбирать себе друзей и... тех, кто станет ей больше, чем другом, но я не позволю трепать ее имя в сплетнях. Она стала для Академии посмешищем! И все из-за вас и Оскара Трэвиса. Прекращайте это, молодой человек. Мне все равно, кто прав, а кто виноват. Плохое говорят о вас, а не об Оскаре, поэтому я решил поговорить с вами лично. Вы производите впечатление понятливого человека. Занимайтесь учебой, а все интриги оставьте за стенами Академии. Я запрещаю вам подходить к Вивиан. Слышите? И вам, и Оскару Трэвису. Пусть девочка учится спокойно, не сбивайте ее вашей романтикой. Она и так не лучшая ученица в группе. Полковник замолчал, а я сидел и молча переваривал то, что услышал. Тренер Трэвис! Вот подлец! Что же он такого про меня наговорил полковнику Шелдону, что тот запретил мне общаться с его дочерью? Это Оскар виноват. Точно он. Во мне заклокотала такая злость, что я решил выйти из кабинета, найти Оскара и вмазать ему как следует. Чтобы никак не проявить своих чувств, я молчал под внимательным взглядом светло-серых глаз. Но я не мог подвести полковника. В конце концов только благодаря ему я попал в Академию. - Вам понятно то, что я вам сказал? - не дождавшись моего ответа, спросил полковник. Я кивнул. - Хорошо. Поймите, - вдруг смягчился он, - я не желаю вам зла, и тем более не хочу огорчать мою дочь. Но эта история слишком уж будоражит умы студентов. Придумали себе двух воинствующих рыцарей, которые бьются из-за дамы. Надеюсь, вы понимаете, в какое положение вы ставите себя, ее и меня. Так проявите зрелость. - Проявлю, - буркнул я и встал, хотя полковник еще не отпускал меня. Но мне было уже все равно. Я почувствовал, что больше не могу оставаться в этом кабинете под рентгеном глаз полковника, и, не дожидаясь предложения уйти, ушел сам, мягко прикрыв дверь, чтобы не дай бог ею не хлопнуть. В душе кипела буря. Обида, горечь, унижение клокотали во мне, порождая злость. Я шел по коридору, не замечая ничего и никого вокруг, и если бы в тот момент мне встретился Оскар, я бы побил его по-настоящему. Но к его и моему счастью этого не случилось. Я не встретил Оскара, а на всех парах выскочил из Академии и помчался домой. В тот день я больше не мог сидеть на лекциях. Холодный ветер освежил и привел в чувство. Ярость улеглась, оставив в душе пустоту. Что мне теперь делать? Насколько твердо и серьезно намерение полковника не подпускать меня к Вивиан? И знает ли сама Вивиан, что произошло? Я ее еще не видел в тот день, и не знал, когда теперь увижу снова. Я долго гулял по городу, пытаясь совладать с эмоциями, и думал о том, что наивность и невнимательность к людям аукнулась мне очень жестоко. Все знали, что Вивиан - дочь декана, а я не знал. Все видели нашу вражду с Оскаром, а я мало обращал на нее внимания. Погруженный в дела, работу, учебу, я был настолько уверен, что мир прост и прям, как отрезок в учебнике геометрии, что и не пытался ни о чем задумываться. А вокруг меня уже сплелась целая интрига, которую я обнаружил слишком поздно. От этого в душе было гадко, и я решил, что продолжу делать вид, что ничего не замечаю, а с Вивиан будем встречаться тайно, по вечерам, если, конечно, она захочет. Она захотела. Ей это было даже интереснее, чем гулять у всех на виду. Такая романтика - мы встречались поздно вечером, никому не говоря о том куда идем, гуляли по дальним улицам города, где нам не могли встретится знакомые, и Вивиан все это очень веселило. Ее веселило, а во мне поднимался дух бунтарства. Запретили - значит запретный плод стал еще слаще. Но на самом деле я об этом думал редко. Я встречался с ней потому, что на самом деле ее любил, и мне было плевать на все эти детские выходки Оскара. Мне казалось, что я выше всего этого. Смешно. Только сейчас я понимаю, что все, что мы делали, было смешно. Этот Оскар... Господи, док, вы не представляете, как часто теперь я думаю о том, как бы все сложилось, не прояви я тогда упрямство. Мы бы перестали общаться, потихоньку забыли друг о друге, дороги бы наши разошлись... И не было бы ничего. Вивиан не увязалась бы за мной на практику, и все было бы хорошо. Но нет, жизнь рассудила по-другому. Я украл несколько месяцев счастья, взамен отдав слишком многое. Неравноценная сделка. Но стоит ли об этом сейчас? Нет, не стоит. Зачем думать о том, чего не произошло? Но вернемся в те дни. Третий курс, самый насыщенный и самый печальный. Прошли первые месяцы, которые ознаменовались для меня и Вивиан неприятностями, о которых я уже рассказал, но, как оказалось, для меня беды еще не кончились. Однажды, вернувшись вечером с работы, я, как обычно, пришел на кухню к миссис Брайд. Старушка сидела на табуретке и вид у нее был очень потерянный. Она была бледной, а в глазах блестели слезы. - Что случилось? - спросил я. - Звонили из больницы, - ответила она бесцветным голосом. - Микки задавило при разгрузке. - Как это задавило? - спросил я, чувствуя, как сердце замирает от страха. - Какими-то ящиками... Упали, прямо на него... - Миссис Брайд, он жив? Микки жив? - почти прокричал я, садясь перед ней на корточки, чтобы лучше видеть ее лицо, ее глаза. - Да, жив, он в больнице, у него переломы... Надо ехать, но я не знаю как. Я много лет не выходила из дома дальше продуктового магазина. Я даже не уверена, что смогу найти больницу... - Я поеду, - сказал я. - Зачем вам ехать? Останьтесь дома, я позвоню. - Нет, нет, я хочу поехать. Ему будет приятно. Ему нужна поддержка, понимаешь? Это все, что я могу дать. Бедная старушка. Она действительно полюбила нас обоих, как свою семью. Одинокая старая женщина взяла под свою опеку двух молодых мало знакомых ей людей. Но и я переживал за Микки! За эти два года мы сблизились, я видел в нем старшего брата, а он относился ко мне, как к младшему. Сколько раз он выручал меня деньгами! Хотя, он сам получал не так много, но не хотел, чтобы я думал о деньгах. Я работал сколько мог, но если бы не Микки, мне ни за что не свести концы с концами. Либо работа, либо учеба, и совмещать было чертовски трудно. Мы жили настоящей семьей, даже дома, откуда я сбежал, мне не всегда было так хорошо и спокойно. И вот стряслась беда. Конечно, я почувствовал панику. Мне сразу представилось самое страшное, но когда миссис Брайд сказала, что он жив, я немного успокоился и тут же решил поехать к нему. Я не хотел брать с собой старушку. Ей было тяжело ходить на дальние расстояния, и я долго уговаривал ее остаться, но миссис Брайд была непреклонна, и мы поехали вместе. Была уже глубокая ночь, когда мы добрались до больницы. Дежурная медсестра посмотрела на нас, как на ненормальных, но я, как мог более внятно, обрисовал ситуацию. - Мы должны его навестить и убедиться, что все с ним в порядке, - говорил я. - Вот эта пожилая леди проделала немалый путь, чтобы повидать его. Ну, не ехать же нам теперь обратно? Прошу, пропустите нас. Сестра была молодой и еще не зачерствевшей душой, и она пустила, попросив не попадаться на глаза дежурным по этажам. - Если спросят, - сказала она, - то я вас не видела, а вы не видели меня. Мы поспешили по коридору, отыскали палату, где лежал Микки, и ворвались туда, будто два сумасшедших. Миссис Брайд очень волновалась, и от этого шла еще медленнее и неувереннее, мне приходилось ее поддерживать. Микки лежал на растяжках и спал. Вся его левая часть тела была перебинтована. На руке и ноге красовался гипс, голова тоже была в бинтах, но лицо оставалось свободным. Он тут же проснулся, едва мы вошли и включили свет и посмотрел на нас с удивлением, которое тут же переросло в радость. - Парень! Миссис Брайд! - неподдельно радостно воскликнул он. - Вот уж не ожидал вас увидеть, да еще в такое время. Миссис Брайд села на стул рядом с Микки и стала его расспрашивать. Микки рассказал, что несчастье случилось по вине руководителя погрузки. Кто-то что-то недоглядел, плохо закрепили ящики на прицепах, и когда машина дернулась, все эти тонны груза посыпались на него. Он успел отскочить, но его все равно зацепило и придавило. - Но ничего, врачи говорят, что ничего серьезного. Через полтора-два месяца буду как новый. Хорошо, что позвоночник не задело, а то быть мне инвалидом на всю жизнь, а это хуже смерти. Мы еще немного поговорили и ушли. Микки был очень благодарен за то, что его навестили, а мы от души поблагодарили дежурную сестру. Я даже сбегал за шоколадкой в ночной магазин. Девушка была польщена и смущена. Затем, наплевав на бережливость, мы поймали такси и уехали домой. Утром у меня учебы не было, так как было воскресенье, и я отправился в больницу. Миссис Брайд всю ночь не сомкнула глаз - пекла свои фирменные пироги, чтобы я мог отвезти их в больницу. На этот раз она со мной не поехала, все-таки дальняя дорога для нее уже слишком трудна. Нагруженный пирогами и напутствиями доброй старушки, я поехал в больницу к другу, но меня к нему не пустили. Я долго пытался прорваться сквозь кордоны медсестер и врачей, но мне сказали, что Микки стало плохо, и его перевезли в реанимацию. Я долго маялся в коридорах и вестибюле, ожидая хоть кого-то, кто со мной может поговорить, и, наконец, дождался врача, который занимался Микки. Оказалось, наш друг все наврал про свое замечательное состояние. Дела обстояли гораздо хуже. От удара у него были повреждены внутренние органы, и это было замечено только теперь, когда ему стало плохо. Срочно была сделана операция, но все равно было непонятно выберется Микки или нет. Эта новость оглушила меня. Я стоял посреди коридора, потерянный, не знающий, что теперь делать. - Ждать, - ответил врач на мой вопрос. - Теперь надо только ждать. Идите домой. Я ушел, оставив пироги вчерашней дежурной медсестре. Миссис Брайд тоже была безумно огорчена и напугана новостью, что я принес. Вечер прошел очень тоскливо и напряженно, я все не мог отделаться от плохого предчувствия, что вот-вот зазвонит звонок телефона, и сухой женский голос сообщит, что Микки умер. Ужасно, просто ужасно. От расстройства, я никак не мог заснуть ночью, и наутро встал разбитый с больной головой и красными глазами. Неделя прошла, как в тумане. Я посещал лекции, но мало что улавливал, стал рассеянным, невнимательным, и даже перестал гулять с Вивиан. Несколько раз она пыталась меня поймать и прижать в углу с допросом, но я не хотел впутывать ее в свои проблемы, и предпочитал отмалчиваться. Конечно, это ее обижало, но уж лучше, чтобы она обиделась, чем расстроилась или начала задавать вопросы. Каждый вечер после работы я летел в больницу за новостями, но их пока не было. Состояние Микки было тяжелым и нестабильным. Вы думаете, док, что это странное поведение? Что я должен был поделиться с Вивиан своими проблемами? Да, наверное, мог, но это повлекло бы за собой много ненужных подробностей. Никто не знал, что я живу в съемной комнате с чужими для меня людьми. И немногие смогли бы понять наши отношения. Улучшение настало только через полторы недели. Взяв такси, мы вместе примчались в больницу и упросили врача пустить нас к Микки. Крепкий чернокожий гигант выглядел вполовину меньше. Он похудел, осунулся, но глаза блестели так же весело и задорно, как раньше. Теперь он уже не пытался заговаривать нам зубы и обманывать тем, что у него все хорошо, и даже покаялся, что наврал нам в прошлый раз. - Я не хотел вас пугать, - сказал он с чуть виноватой улыбкой. Теперь пироги миссис Брайд пришлись как раз кстати. Микки, похудевший на одних лекарствах, с удовольствием уплетал угощение, и только тогда, глядя на его аппетит, мы уверились, что все будет в порядке. Так и было. Микки восстанавливался быстро, обретая утерянное богатырское здоровье, и уже через две недели его выписали на домашнее лечение. Он вернулся домой на костылях, опираясь на меня загипсованной рукой, и все ворчал, что не вынесет домашнего заключения. Но еще больше ему не хотелось нахлебничать, ведь попав в больницу, он перестал получать деньги, а я настоятельно порекомендовал ему не думать о таких вещах и побыстрее выздоравливать. Хотя, о деньгах подумать бы стоило... Вы уже пришли, док. Как раз я уже устал писать. Столько всего вылил на бумагу, что чувствую какое-то опустошение. В следующий раз я расскажу вам, как мы жили дальше, а пока читайте это". Я отложил листы и задумчиво посмотрел на своего пациента. Он лежал с закрытыми глазами, отдыхая от долгой писанины, на его тонких бледных руках виднелись следы от ручки. Как только я замолчал, он открыл глаза и посмотрел на меня пронзительным цепким взглядом голубых глаз. Я вдруг вспомнил, каким увидел его впервые - мутный взор, затуманенный наркотиками, бесцветные глаза безо всякого выражения. Теперь я видел перед собой совершенно другого человека. В нем появилась жизнь, чувствовался какой-то стержень. В глазах светилась проницательность и ум, и я вдруг совершенно четко представил себе его здоровым молодым человеком, спешащим к другу в больницу. Он почти бежит, обгоняя прохожих, его челка трепещет на ветру, а душа полна беспокойства за друга. Или другая картина - лекция, лабораторная работа, и этот молодой человек спорит с профессором о чем-то научном. Разных людей я знал в своей жизни. Каждому свое. Кто-то ленив и глуп от природы, кто-то глуп, но всеми силами старается это исправить, кто-то умен, но так ленив, что не пользуется своим умом. А этому молодому человеку повезло. У него есть все для того, чтобы обеспечить себя блестящим будущим - ум, понятливость, любопытство, желание учиться, решительность и бесстрашие идти наперекор тем, кто пытается встать у него на пути. Его конфликт с отцом послужил первым толчком для достижения цели. И ведь не побоялся же он спорить со своими родителями! Вот я, в его возрасте, точно бы побоялся. У меня никогда даже мысли не возникало не послушать советов мамы и папы. Мой отец был психологом, и он хотел от меня того же. Я не задумываясь пошел по его стопам, хотя никогда особо не тянулся к людям. Я выучился и стал психологом, но это не было моим призванием. Я был циничным, консультировал людей по учебникам, в душе смеясь над ними и их проблемами. И лишь этот человек, этот пациент разбудил во мне внимание и настоящее участие. Удивительно, но факт, необычность ситуации тронула меня, как и его голубые глаза на фоне болезненно-бледного лица, в которых было больше жизни, чем в некоторых здоровых людях. Я не помню о чем мы говорили после этого чтения. Может быть, ни о чем. Он был уставшим, и я поспешил оставить его одного, не забыв похвалить за работу. Он лишь улыбнулся в ответ. *** Лето, жара. Обыденная, привычная работа. Консультации, клиенты, проблемы большие и проблемы поменьше. Мужчины и женщины. Несколько трудных подростков, приведенных ко мне их обеспокоенными родителями. Вот мой обычный день. А мысли уже далеко, в больнице, у молодого человека, который рассказывает мне историю своей жизни так, как никогда и никто не рассказывал ее мне. Искренне, медленно, без прикрас, но и без обмана. Откуда я знаю? Я это чувствую. Бывает, придет какая-нибудь девушка и начинает сочинять. Я по ее глазам вижу, что половину своей истории она просто сочинила. Для чего? А для того, чтобы ей хоть кто-то уделил внимание, пусть и за деньги. Синдром Мюнхгаузена в легкой форме. А иные приходят, и сидят, набычившись, будто не затем пришли, чтобы раскрыть душу. И я начинаю клещами вытягивать у них их же проблемы. А с этим парнем мне было легко. Я помог ему раскрыться в самом начале, а дальше все пошло само. Лично я ему больше не нужен, он мог бы писать все это один, а потом перечитывать, окунаясь в свою жизнь. Но я обязан быть там, как собеседник, как слушатель, а точнее, как читающий. И это нисколько не тяготило меня, наоборот, было очень интересно. Я пришел к нему раньше, чем обычно. Он уже не писал, а сидел на кровати, глядя в окно. Он не слышал, как я вошел и вздрогнул, когда скрипнул пол под моими ногами. Мы ни о чем не говорили, он просто отдал мне листы, а я сел и начал читать. Запись восьмая. "Когда я жил в семье, мы никогда не отличались особым богатством, но и нужды не знали. На все хватало, и наша семья считалась обеспеченной. Теперь же мне пришлось испытать настоящую нужду. Денег, добытых с таким трудом, не хватало даже на меня одного, а не то, что на нас троих. Микки не мог работать, пенсия у миссис Брайд была довольно скудной, а мои заработки были лишь жалкими потугами сделать вид, что я пытаюсь как-то помочь. Ни о какой оплате жилья уже не могло быть речи. Мы жили как одна семья, думая о том, откуда взять денег на еду и лекарства для Микки. Нашему другу нужны были лекарства, да и обедал он раньше бесплатно в столовой при предприятии, где работал, а теперь дома. Вся надежда была на выплату денег по больничному листу, и мы втроем нетерпеливо ждали этого момента, чтобы иметь возможность расплатится с долгами в аптеке, хозяин которой по личному знакомству с миссис Брайд обеспечивал ее лекарствами под честное слово. Старушке было очень неудобно брать в долг, но другого выхода не было. И вот настал день зарплаты. Микки очень хотел пойти сам, но даже с помощью костыля не мог передвигаться достаточно быстро - поездка заняла бы целый день, и я поехал вместо него, взяв документы и заявление, где Микки подтверждал мои полномочия. Ехать пришлось далеко - мой друг работал на окраине города в больших складах хорошо известной в городе фирмы. Пересаживаясь из автобуса в автобус, я добрался, наконец, до окраины и сразу же увидел огромные здания амбарного типа, тянущиеся далеко в поля, которые превратились в болото от свежей осенней грязи. Я вышел из автобуса и пошел искать нужный мне корпус. Дул холодный резкий ветер и тонкая куртка не спасала от холода. Здесь было гораздо холоднее, чем в том районе, из которого я приехал, но люди работали в одних майках. Перед ними стояли огромные фуры, и грузчики по цепочке передавали неподъемные на вид заколоченные ящики. Кто-то разгружал фуры, кто-то, наоборот, загружал. Лица мужчин были красными от напряжения, кожа на руках и лице взмокла от пота, влажные волосы трепались под порывами холодного ветра, но они улыбались, шутили, переговариваясь, отпуская скабрезности по поводу каких-то женщин, рассказывая друг другу о вечерах в кабаке, или о семейных делах. Здесь была своя жизнь, и я удивился тому, как она не похожа на ту, которую знал. Мне всегда казалось, что мне деньги доставались с трудом, но после того, что я тут увидел, я так больше не считал. Как можно тягать неподъемные ящики, от которых вены вздувались на мощных шеях и бицепсах рук, и при этом улыбаться и шутить? Теперь я понимал, почему Микки так часто приходил домой и сразу шел спать, отказываясь от ужина в пользу сна. Я шел мимо цепочек грузчиков, провожаемый любопытными взглядами. Кто-то крикнул мне: - Что ты тут забыл, мальчик? Или решил завербоваться в грузчики? Другой низкий, хриплый голос пробасил: - Да он слишком тонкий для грузчика. Такой даже собственные ботинки по утрам отрывает от пола с трудом. Раздался смех, но скорость передачи ящиков не уменьшилась ни на долю секунды. Я ускорил шаг. Вскоре я нашел нужный корпус и смело шагнул в распахнутую дверь. Пройдя коридор и поднявшись на второй этаж, как объяснял Микки, я оказался перед тяжелой железной дверью, обитой кожей, на которой полустершимися золотыми буквами были написано: "Бухгалтер". О, это слово, повергающее в трепет и благоговение сотни местных рабочих. Этот человек, мужчина или женщина (в данном случае это была миссис М. Моверс), заведовал всеми денежными делами предприятия и выдавал зарплату, премию, выписывал штрафы, назначал отпускные, рассчитывал графики и сумму зарплаты тому или иному человеку. Конечно, бухгалтер был всего лишь помощник самого главного бога - директора, но, так как в его руках были большие деньги, то и власть этот человек имел большую. И миссис Моверс очень хорошо понимала, что за власть она держит в руках, решив, что может карать и награждать как ей заблагорассудится. В этот день ей явно хотелось выглядеть строгой хозяйкой своего маленького мира, и, едва я вошел и сказал, зачем я пришел, она решительно выпроводила меня за дверь, сказав: - Ведомости еще не готовы, молодой человек. Зарплаты выдаются с пяти до шести, а сейчас только четыре. Нет-нет, даже не спорьте со мной, ждите. И я остался ждать в коридоре. Никаких стульев или скамеек не было, и я стал прохаживаться из одной части коридора в другую, поглядывая на мутные от пыли часы, висящие напротив кабинета бухгалтера. Несколько раз миссис Моверс величаво выплывала из своего кабинета, зажав между локотком и сухим костлявым боком увесистую папку, и куда-то деловито шагала, не удостаивая меня взглядом, будто я был пустым местом. Через некоторое время она возвращалась - с такой же папкой, или без нее, - и вплывала обратно в кабинет, захлопывая дверь с глубоким чувством собственного достоинства. Без десяти пять в коридор стали подтягиваться грузчики, а вместе с ними вплыло невыносимое облако крепких мужских запахов - пота, табака, вчерашнего перегара. Они вваливались по двое, по трое, и сразу стало очень шумно. Я встал около самой двери, показывая тем самым, что первый в очереди, но как только пробило пять, один из грузчиков уверенно подошел к двери, открыл и исчез за ней. Через минуту он вышел, отсчитывая купюры, и в кабинет вошел следующий, даже не заметив меня. Как только он вышел, я решительно схватился за ручку, но меня отстранили. - Не лезь, - сказал грубый голос. - Вообще-то, я тут первый стоял! - возмутился я. - Я с четырех часов жду! - Пропусти его, Сэм, не вредничай, - сказал кто-то из толпы, и высокий мускулистый детина отпустил ручку, одарив меня хмурым взглядом, мол, лезут тут всякие. Я вошел в кабинет и предстал перед грозными глазами миссис М. Моверс, скрытыми под толстым стеклом очков. - Имя? - автоматически буркнула она, готовясь быстро искать нужного человека в своих списках. Я быстро назвал имя и фамилию моего друга. Лакированный пальчик миссис Моверс поскакал по строчкам и быстро отыскал Микки среди прочих работников склада. Рука схватила ручку и замерла над пустым полем рядом с фамилией Микки. Глаза быстро переместились с листа бумаги на меня. - Он же сейчас не работает? - подозрительно, будто уличив меня в воровстве, проговорила она, окидывая внимательным взглядом. - Он на больничном, - ответил я, подавая ей бумаги. - У нас больничных не платят. Не вышел на работу - уволен, - твердо сказала бухгалтер. - Как так? - не понял я. - Он пострадал на работе! Вы не можете его уволить! - Вы хотите поговорить с директором? - вдруг улыбнулась миссис Моверс, но это была улыбка ядовитой змеи, замыслившей укусить свою жертву. - Да! - смело ринулся я в атаку, но тут же был откинут на прежние позиции. - Тогда ждите шести часов. После этого я провожу вас к мистеру Мэйсону. - Зачем шести? А сейчас нельзя? - Сейчас он на переговорах. Будет к шести. Как раз я закончу выдавать зарплату и провожу вас к нему. Разговор был окончен, и я с понурым видом вышел из кабинета и тут же оказался зажат между мощными телами грузчиков, распаренными от тяжелой работы. Кое-как протиснувшись на лестницу, где воздуха было немного больше, я стал уныло ждать шести часов. Время тянулось медленно. Я уже устал от всей этой бюрократии, мне хотелось домой, точнее в дом к миссис Брайд, где меня ждали хорошие люди. Но они ждали меня с деньгами, на которые очень надеялись, и я не мог подвести их! Эта мысль придала мне сил и решимости, и я дождался шести часов. Ровно в шесть коридор опустел, остался только крепкий запах и духота. Миссис Моверс вышла из кабинета, и я тут же устремился к ней. - Вы еще не ушли? - искренне удивилась она. - Тогда пройдемте на третий этаж. Бухгалтер отвела меня к кабинету директора. Дверь в его кабинет ничем не отличалась от двери бухгалтера, разве что на ней такими же выцветшими поцарапанными золотыми буквами было выведено: "Директор Д.М. Мэйсон". Миссис Моверс осторожно приоткрыла дверь и просунула аккуратно причесанную голову внутрь: - Можно? - спросила она. - Что еще? - раздался не очень любезный голос. - Шесть часов, я собираюсь домой, миссис Моверс. Завтра подпишу все бумаги. - К вам посетитель. - Кого еще черт принес? Пусть входит. Но у него одна минута. Многообещающее начало. Я вошел в кабинет и увидел крупного очень толстого мужчину с багровым лицом и обвисшими щеками. Он смотрел на меня выцветшими глазами, хмуря белесые брови. - Вы кто? Я протянул ему заявление Микки. Директор молча взял бумагу, изучил и отдал мне. - И что? - спросил он. - Я пришел за выплатой по больничному листу, - сказал я. Мэйсон повернул толстое недоумевающее лицо к миссис Моверс: - Вы не могли сами сказать этому человеку, что мы не выплачиваем больничных? Неужели обязательно отнимать у меня время? - Я сказала, - спокойно и величественно проговорила бухгалтер. - Но этот молодой человек пожелал видеть вас. Лицо директора медленно повернулось опять ко мне. - Наша компания не выплачивает больничных. В договоре это прописано. Не вышел на работу - уволен. - Но так нельзя! - вскричал я. - Микки на вас работает, он пострадал, выполняя эту работу и имеет право если не на больничный, то хотя бы на компенсацию! Он получил переломы из-за халатности ваших же работников, и теперь ему не хватает на лечение! - Это не мои проблемы, - спокойно и степенно ответил Мэйсон. - Как это не ваши? Это ваш работник! - Больше нет. Он уволен неделю назад. Если бы вы пришли раньше и заявили его права на компенсацию, я бы еще подумал, но он уже официально не имеет к нам никакого отношения. Вы меня задерживаете, молодой человек. Хватит трясти у меня перед лицом вашими ничего не значащими бумажками. - Но как так можно?! - в полном отчаянии от усталости, духоты, долгого томительного ожидания и нелепых заявлений директора, закричал я. - На вас что, нет управы? Вы просто не хотите платить, вот и выдумываете несуществующие причины отказа! Микки на вас работает, и вы не имеете права увольнять его, пока он болеет, пострадав по вашей вине! Неужели, в вас нет ничего человеческого? - Есть. Я устал и хочу домой, а вы отнимаете мое и свое время. Миссис Моверс, вам следовало объяснить все этому человеку самой, а не тащить его сюда, чтобы он кричал и размахивал руками. Мой рабочий день окончен. До свидания. Толстяк выбрался из-за стола, взял кожаный портфель и пошел к выходу. - Черт возьми, я доберусь до вас! - зачем-то вдогонку крикнул я, хотя и не представлял, что можно сделать, чтобы "добраться" до мистера Мэйсона. - Вы просто жалкий жирный эксплуататор! Директор повернулся мгновенно. Я даже не ожидал такой прыти от этого огромного важного человека. Он подскочил ко мне, как ужаленный, и впился в лицо своими бесцветными, но теперь очень злыми глазками. - Попробуйте до меня добраться, молодой человек. Даже интересно, как это у вас получится. Попытайтесь, но помните, что мои работники за меня горой. Они все - дешевая рабочая легко заменимая сила, и каждый знает об этом, поэтому держится за место обеими руками и ногами. За место, и за меня. Мне плевать на вашего Микки, у меня таких несколько сотен, и еще сотня каждый день стоит у моего кабинета в надежде, что освободилась вакансия. Приезжие, бездокументные, они готовы на все, чтобы получить работу, на которой ценится труд, а не их бумажки или прошлая жизнь. Среди них много бывших преступников и за определенное вознаграждение они готовы сделать все, что я попрошу. Вам нужны проблемы? А вашему другу? Если нет, то советую скорее покинуть этот кабинет и перестать сыпать пустыми угрозами. Когда ваш друг поправится, у него есть шанс снова получить эту работу... конечно, если освободится вакансия. Побагровевший от долгой речи Мэйсон, оторвал тяжелый взгляд от моего лица и вышел. Миссис Моверс легонько подтолкнула меня в сторону двери. - Пойдемте, мне надо запереть кабинет. Я вышел из кабинета, пребывая в какой-то прострации, затем спустился по лестнице и оказался на улице. Уже стемнело. Из темного бездонного неба сыпался мелкий первый в этом году снег. Резкий холодный ветер пробрал до костей, а на душе было очень гадко. Как будто вляпался в большую кучу, испортив ботинки, и знал, что теперь долго не отмыться от неприятного запаха. В таком настроении я приехал домой. Миссис Брайд и Микки ждали меня, а я пришел ни с чем. Рассказав им, что случилось, я поднялся к себе и упал на кровать, придавленный тяжестью прошедшего дня. Через полчаса приковылял Микки, держа в руках какую-то бумагу. - Мэйсон был прав, - грустно проговорил темнокожий гигант и показал мне договор о принятии на работу. Вполне обычный стандартный контракт, только внизу, малюсенькими буквами, приписка о том, что при невыходе на работу в течение нескольких дней, человек считается прогульщиком и увольняется вне зависимости от причин его прогулов. - Вот скотина, - выговорил я. - Прости, зря послал тебя. Надо было внимательнее читать договор. Но не горюй, я поправлюсь и найду себе новую работу, а мистер Мэйсон пусть живет себе, как жил раньше, и наращивает брюхо. Только бы пережить несколько недель... - Я буду работать, - сказал я. - Завтра же приду к начальнику и попрошу взять меня на полную ставку. - Но как же ты будешь учиться? - Буду совмещать. В конце концов, это же временно. Ничего, справимся. Микки ласково потрепал меня по голове здоровой рукой, как младшего брата, и улыбнулся. - Эх, подвел я вас с доброй миссис Брайд. Теперь тебе за меня отдуваться придется. - Ты и так дал мне уже слишком много. Я уже не помню, сколько тебе должен, Микки. - Нисколько. Нисколько ты мне не должен, и хватит об этом. Такие слова меня обижают, дружище. - Прости, не хотел тебя обидеть. - Вот и молчи. У друзей нет долгов. Я выручал тебя, теперь ты выручишь меня, а вместе мы присмотрим за нашей миссис Брайд. Пара недель, и все будет в порядке. Но парой недель, конечно, не обошлось. Тот месяц был по-настоящему адским. Я почти забросил учебу, пытаясь поспеть везде и сразу. На уроки и зубрежку времени не хватало, приходил домой поздно, и едва успевал положить голову на подушку, как уже надо было вставать. Не выспавшийся, сонный, бежал на лекции, чтобы, пропустив пару последних опять отправится на работу. В некоторые дни, когда заказов было много, я не посещал академию вообще. Крис очень удивлялся такой перемене во мне и в моем рвении к учебе, но я не объяснял ему в чем дело. Мне казалось, что это все мое личное дело, и никто, кроме нашей маленькой семьи, не должен об этом знать. Не рассказывал я ничего и Вивиан, а точнее, в то время я вообще с ней не общался. Я любил ее, но при этом совершенно не подозревал о том, как она мучается, думая, что я охладел к ней. Как потом выяснилось, ей казалось, что я ее избегал. Несколько раз она ловила меня в коридоре, несмотря на запрет отца общаться со мной, и пыталась выяснить, почему я больше не назначаю ей встреч, почему мы больше не гуляем вместе. Я придумывал полуправдивые отговорки, говорил, что стал больше работать, но, видимо, это ее не удовлетворяло.. Я и сам не заметил, как она прекратила попытки общения со мной, и перестал ее видеть, но по ночам все равно думал о ней, даже не подозревая, что в этот самый момент она плачет в подушку, проклиная меня и свою любовь. Но тогда у меня даже мысли не возникало довериться ей, рассказать, почему я так занят. Теперь я понимаю, что поступал очень некрасиво по отношению к ней, но разве я мог говорить с ней о моих проблемах? Больше всего на свете я боялся, что она решит мне помочь - это был бы сильный удар по самолюбию. Я предпочитал барахтаться сам, чем принимать помощь Вивиан, у которой было слишком доброе сердце. Вот так я и жил, как всегда мало что замечая вокруг себя, когда случилось одно неприятное событие, которое избавило меня от давнего врага, которого я и врагом-то не считал. Но Оскар Трэвис не прощал обид. Он обещал отомстить за то, что потерял Вивиан по моей вине, но я думал, он уже отомстил тем, что столкнул меня с отцом Вивиан. Оказалось нет. Это была только прелюдия. "Настоящая месть" была впереди. И вот как это произошло. Была уже зима. Я вернулся домой чуть ли не за полночь, измученный беготней по холодному мокрому городу. Помню, я очень замерз, и когда миссис Брайд увидела меня, сразу велела надеть теплый сухой свитер и дала чашку горячего чая. Микки уже спал, о чем мне сказала старушка. Он все еще был с гипсом на руке, но с ноги гипс сняли, и он каждый день должен был ходить в клинику, где ему помогали делать нужные упражнения для разработки ноги после перелома. Я поел, выпил чай, и тихо поднялся к себе, чтобы не разбудить друга. Миссис Брайд пожелала остаться в гостиной. У нее была бессонница, и по ночам она часто сидела в своем любимом кресле, что-нибудь читая, или просто погружаясь в думы. Мне все еще было холодно, и я лег в постель не раздеваясь. Но, несмотря на усталость, сразу заснуть не удалось. В голову лезли всякие мысли, не давая отдыха перегруженным мозгам. Внезапно я услышал какой-то приглушенный шум, похожий на звон разбитого стекла. Я моментально вскочил с кровати, прислушиваясь и гадая, что это за звук и не почудилось ли мне. Подумал, может это миссис Брайд что-то уронила на ковер, и решил лечь, когда послышался вскрик. Голос явно принадлежал старушке. Я выскочил на лестницу, и услышал чей-то шепот. В доме был кто-то посторонний. Грабители? Возможно. В этом городе возможно все. Я тихо подошел к двери Микки. Она была не заперта, и я скользнул внутрь. Мой друг не спал и тоже слышал подозрительные звуки. Я быстро изложил свои подозрения, и Микки встал с кровати, накинул рубашку, и в трусах выскочил за мной в коридор. Мы спустились по лестнице и увидели следующую картину: двое людей в черной одежде и масках методично обчищали гостиную, складывая все понравившееся в большую спортивную сумку, а третий стоял у кресла с ножом в руке. Миссис Брайд с испугом смотрела на блестящее лезвие и боялась пошевелиться. Я еще раздумывал, что предпринять, когда Микки, как вихрь, налетел на грабителей. Раздался стон и один человек упал, оглушенный ударом тяжелого гипса. Второй грабитель обернулся и замер, видимо не зная, что предпринять, но тут очнулся третий, тот, который с ножом, и кинулся на Микки. Я сбежал с лестницы и напал на второго, чтобы не дать ему оглушить моего друга тяжелой вазой, которую он уже схватил для этой цели. Завязалась драка. Мой противник был сильнее, но меня выручал адреналин и невероятная злость от того, что грабители напали на беззащитную старушку. Я несколько раз хорошенько ударил человека, прежде чем он меня опрокинул и прижал к полу, но я каким-то чудом вывернулся и нанес ему несколько неплохих ударов, которыми в другой момент обязательно бы стал гордиться. Вдруг позади моего противника вырос Микки с прочным шнурком от штор миссис Брайд, схватил его за руки и начал вязать. Человек завыл и начал вырываться, но сильный негр крепко его держал, и парень затих, боясь, что мой друг сломает ему руки. - Звони в полицию, - спокойно сказал Микки, затем взглянул на миссис Брайд. - И скорую. - Нет, не надо полиции! - закричал человек из-под маски, и голос его показался мне смутно знакомым. - Не надо? - почти зарычал Микки. - А вламываться в чужой дом и пугать старую даму надо? - Это была шутка, - завыл парень. Микки грубо встряхнул человека за связанные руки и одним движением сорвал с него маску. - Оскар! - ахнул я, не веря своим глазам. Он стоял передо мной с видом побитого щенка. Вся его заносчивость куда-то испарилась, остался лишь страх и осознание того, что он натворил. Глядя в эти испуганные глаза, я искренне хотел отпустить его на все четыре стороны, но Микки не позволил. Он все-таки заставил меня вызвать полицию. Пока мы разговаривали с Оскаром, его дружки успели прийти в себя и смыться. Миссис Брайд тоже пришла в себя и скорая не понадобилась. Конечно, она очень перепугалась, но держалась молодцом и, узнав что к чему, даже пыталась уговорить Микки отпустить Оскара. Но мой друг был неумолим. Он держал парня до тех пор, пока не прибыла полиция, и сдал его с рук на руки. Дальше события завертелись сами собой. Оскара посадили в камеру предварительного заключения, потом примчался его отец и забрал сына под залог. Дело было открыто, но тут же закрыто благодаря связям Трэвиса-старшего. Но ни его, ни Оскара я больше никогда не видел. Оскара и его дружков исключили из Академии, и в это же самое время уволился и тренер, наверное, не выдержав позора. Вот так закончилась наша вражда с Оскаром. Как потом мне рассказал следователь, с которым я пообщался после закрытия дела, Оскар чистосердечно во всем признался, но на первый раз его решили простить. Все списали на глупую шутку, хотя у миссис Брайд от испуга чуть не случился сердечный приступ, и просиди она чуть дольше под угрозой острого ножа, ей вполне могло бы стать плохо. Всему виной был слух, что я живу один со своей бабушкой. Узнав об этом Оскар решил отомстить, хорошенько меня напугав. Как он признался следователю, он собирался влезть в дом пока все спали, устроить погром, инсценировав ограбление, затем войти в мою комнату, и все сделать для того, чтобы я испугался. Оскар не знал, что будет со мной делать, но очень хотел напугать меня до полусмерти, чтобы проучить и отомстить за Вивиан. Трэвис играл роль бандита и вполне мог бы добиться успеха, если бы не непредвиденные обстоятельства. Все пошло не так с самого начала. Когда эта шайка безмозглых идиотов, аккуратно разбив стекло на кухне, влезли в дом, первое, кого они увидели была миссис Брайд, которая стояла в оцепенении и смотрела на посторонних. Оскар клялся, что увидев ее, хотел убежать, но один из его товарищей проявил инициативу, вытащил нож и начал угрожать старушке. Второй друг Оскара решил не терять зря времени. Ограбление, так ограбление, решил он и принялся за дело. Трэвис клялся, что не собирался грабить миссис Брайд, только разыграть спектакль, но я не верю в честность Оскара. Он вполне способен на любую подлость. Как бы там ни было, ребята отвели миссис Брайд в гостиную и начали у нее на глазах рыться в вещах. Они уже совсем успокоились, решив, что все идет хорошо, когда на них налетел Микки. Его точно никто не ожидал увидеть... Вот такую историю рассказал Оскар следователю, а он мне. Я лишь руками развел, удивляясь той злости и ненависти, которая толкнула Оскара на преступление. Все это было очень глупо, но по крайней мере избавило меня от назойливости Оскара, зато опять привлекло ненужный интерес однокурсников к моей персоне. Все так и норовили расспросить меня о случившемся. Никто ничего не знал точно, и говорили совершенно дикие вещи, но я молчал. Не хотелось всем и каждому рассказывать о миссис Брайд и Микки. Что касается Микки, то он потом признался мне, что отпустил бы Оскара, поддавшись на уговоры миссис Брайд и мою невысказанную просьбу, но очень уж ему хотелось проучить парня. Наслушавшись моих историй про него и насмотревшись на несколько раз разбитую им физиономию, Микки твердо решил как следует наказать Трэвиса. Наверное, он был прав. Есть вещи, за которые надо получать по заслугам, чтобы впредь относится ко всему серьезнее. Время шло. Все когда-либо кончается, кости срастаются, а ушибы залечиваются, и чуть больше, чем через месяц, Микки пошел искать работу. Вечером этого дня, он пришел домой улыбающийся, и первым делом подошел ко мне. - Все, - сказал он. - Можешь сказать своему начальнику, что ты увольняешься. - Почему? - удивился я, ведь даже если Микки нашел себе работу, лишние деньги все равно не помешают. - Потому что я нашел себе такую работу, на которой платят в два раза больше, чем у толстяка Мэйсона. Мы все очень обрадовались этой новости, миссис Брайд тут же побежала на кухню устраивать праздничный ужин, а у нас с Микки состоялся разговор. Он был довольно жесткий. Я не хотел бросать работу, не собираясь быть нахлебником в чужом доме, но мой друг хотел, чтобы я наверстал упущенное за месяц, отдохнул и больше ни о чем не думал. Он убеждал меня, что надо все силы отдавать учебе, иначе все, что я делал до этого, станет неважным и ненужным, и мы даже чуть не поругались, споря о том нужно ли бросать работу, или нет. Но мне все же пришлось уступить. Хотя мне это и не нравилось. Потом был ужин, который миссис Брайд приготовила очень быстро и вложила в него всю душу, а на следующий день я отправился в Академию, и больше уже лекции не прогуливал. У меня вдруг появилось много свободного времени, что было довольно непривычно, и, конечно, я тут же решил разыскать Вивиан. Мысли о ней поддерживали меня все это время, и я с трепетом предвкушал нашу встречу, не подозревая о всем том, что она успела передумать за это время. Я встретил ее в коридоре и попытался заговорить, но она вдруг сделала вид, что ничего не слышит и ушла от меня. Я подумал, что она куда-то торопится, и решил подождать до следующей перемены, но так и не нашел ее, сколько ни бродил рядом с кабинетом, где у нее была лекция. Почувствовав, что что-то не так, я решил подкараулить ее на улице после занятий. Ждать пришлось долго. Меряя шагами заснеженную площадку, я поглядывал на главный вход Академии, пытаясь вспомнить, когда мы последний раз виделись. Выходило, что очень давно, больше двух недель назад, да и то, кажется, это была случайная встреча. Наконец, она вышла из Академии. Вивиан была одна, она быстро прошла по площадке, не заметив меня, и двинулась в сторону дома. Девушка была без шапки, и волосы, которые стали еще длиннее с тех пор, как я последний раз ее видел, развевались на холодном ветру. Я догнал ее и пошел рядом, но она даже не посмотрела на меня. Я заговорил, сыпля вопросами, пытаясь узнать, почему она избегает меня, но Вивиан молчала. Я почувствовал себя неуютно, как тем летом, когда ненароком обидел ее, а она убежала. Между нами опять возникла пропасть, и я уже понял, что виноват, но еще не понял в чем. И я говорил, говорил, и говорил, а потом, сам того не осознавая, рассказал ей все, что случилось за этот месяц - про Микки и миссис Брайд, про то, как у нас не было денег, и мне пришлось много работать, чтобы они не умерли с голоду, про Мэйсона и жутких грузчиков, про своего начальника, который вошел в мое положение и отдавал самые прибыльные заказы, часто обижая других курьеров, и, наконец, про злую выходку Оскара и его компании. Мы остановились в какой-то подворотне. Она смотрела на меня со странным выражением лица, широко открыв глаза, в которых блестели слезы. А меня все несло, я вывернул перед ней душу, слова лились нескончаемым потоком, и все, о чем я умалчивал, вышло наружу. После этого я почувствовал колоссальное облегчение, смешанное с удивлением. Мне никогда раньше не требовалось изливать перед кем-то душу, это случилось, наверное, первый раз в жизни. Когда я замолчал и посмотрел на Вивиан, она несколько секунд молчала, затем вдруг сказала: - Дурак! Ты просто эгоистичный, мерзкий, жестокий идиот, и я тебя просто ненавижу! С этими словами она быстро обняла меня и поцеловала. Я не стал упускать момент и ответил на поцелуй, радуясь, что между нами, кажется, опять все хорошо. Потом она вдруг начала плакать, а я не понял причину ее слез. Захлебываясь, она рассказала мне все, что пережила за этот месяц, а я только сидел и поражался тому, как был слеп и глух ко всему. Почему я не подумал о ней, о том, как все это выглядело со стороны? Что мне стоило просто поговорить с ней, сказать, что занят, но что по-прежнему люблю ее... Девчонки. Они совсем другие, чем мы, парни. У нас в голове все просто и ясно - если один раз сказал, что любишь, значит так оно и есть. Но девушкам этого не достаточно. Они способны выдумать все что угодно, а потом поверить в это и обидеться. Но тут уж действительно виноват был только я. Что еще она могла подумать, когда я так внезапно перестал обращать на нее внимание? Мы проговорили в подворотне больше часа, а потом еще долго обнимались и признавались друг другу в любви. Она сказала, что теперь ей плевать на запрет отца, она собирается пригласить меня на Рождество к ним, а потом сделать мне маленький сюрприз. Я почувствовал испуг, когда она сказала мне о своем решении представить меня родителям, но делать было нечего, если Вивиан что-то решила, тут уже не отвертишься. До Рождества оставалось еще три недели, и это время я посвятил усиленному обучению. Не за горами была сессия, а я действительно много пропустил. Но время на Вивиан у меня все же оставалось, и мы каждый вечер гуляли в парке, или по городу, как будто и не существовало этого тяжелого и для нее, и для меня месяца нашей невольной размолвки. Все было по-прежнему, и даже лучше. Наши отношения стали гораздо крепче, и я уже настолько доверял ей, что перестал что либо скрывать. За неделю до Рождества я пригласил ее в гости. Вивиан была рада познакомиться с миссис Брайд и Микки. Они быстро нашли общий язык, и уже через десять минут знакомства, Вивиан стала душой компании. Она сыпала шутками, ничуть не стесняясь Микки и миссис Брайд, а те от души смеялись. Ужин закончился около полуночи, когда Вивиан вдруг спохватилась, что ей надо домой, а то попадет от родителей. Когда она ушла, миссис Брайд долго восхищалась Вивиан, заставляя меня краснеть от удовольствия, ведь я мог подписаться под каждым словом старушки. И вот пришло Рождество, а точнее сочельник. В этот день мы не учились, поэтому я и Вивиан поехали в загородный парк кататься на лыжах, после чего должны были разойтись по домам, переодеться, и встретиться уже для совместного рождественского ужина с ее родителями. День мы провели настолько замечательно, что я даже не думал о предстоящем ужине, который, по правде сказать, очень меня беспокоил. Я немного побаивался реакции полковника Шелдона на мое появление, ведь он так ясно дал мне понять, чтобы я не подходил к его дочери. Но Вивиан была неумолима. Она уже сказала, что приведет своего молодого человека, и отвертеться я мог только разве что умерев, или сильно заболев. Другие отговорки не принимались. В назначенный срок я в костюме стоял на пороге дома Шелдонов. К моему невероятному облегчению, на пороге показалась Вивиан в прелестном платье цвета свежей мяты, которое очень шло к ее рыжим волосам. Она тут же схватила меня за руку и повела в столовую. - Ты немного опоздал, - сказала она мне на ходу. - Мама и папа уже ждут за столом. Но ничего, мы еще не начали. Я удивленно посмотрел на наручные часы. Было всего две минуты восьмого, значит я задержался всего лишь на пару минут. Но, похоже, у полковника были свои заскоки, и это не повышало мне боевого духа. Вивиан втащила меня в столовую, и крепко держа за руку, будто боясь, что я сбегу, громко и нарочито весело представила меня родителям. За столом сидел полковник в полной полицейской форме и маленькая пухлая женщина в нежно-голубом платье. Полковник Шелдон, увидев меня, еле заметно нахмурился, но вежливо кивнул. Мать Вивиан - Беатриса Шелдон - улыбнулась мне довольно искренне, и я понял, что нашел себе в этом доме еще одного союзника, кроме Вивиан. Но полковник мог быть мощным противником, и если бы он захотел разлучить нас, ему ничего не стоило бы это сделать, поэтому я в тот вечер должен был быть на высоте. Но как это всегда бывает, в тот памятный для меня рождественский ужин я был просто эталоном неуклюжести, глупости, замкнутости и стеснения. Я так нервничал, что у меня дрожали руки и совершенно пропал аппетит, и даже присутствие Вивиан и ее ободряющие взгляды не мешали отвечать невпопад и часто из-за этого краснеть. Проклиная себя и свою неуклюжесть, я сидел, чувствуя, как вокруг рушится мир. Я выглядел полным идиотом, и даже Вивиан потом мне об этом сказала, что меня совершенно не обрадовало. Теперь уже, вспоминая тот ужин, я понимаю, что выглядел не хуже чем любой другой влюбленный дурак, изо всех сил старающийся понравится родителям своей возлюбленной. Но тогда для меня это было просто катастрофой, и я мечтал поскорее сбежать из дома Шелдонов, чтобы прекратить пытку. После того как пробило полночь и день Рождества вступил в свои права, мы выпили по бокалу шампанского и я, наконец, был отпущен домой. Вивиан проводила меня до угла улицы, пытаясь утешить ласковыми объятиями, но я чувствовал себя паршиво. Я думал, что полковник больше никогда не пустит меня на порог своего дома, и тем более не подпустит в Вивиан, но к моему удивлению все оказалось совсем не так. Утром следующего дня, то есть дня Рождества, мы встретились в парке, и Вивиан сказала, что я произвел очень хорошее впечатление на ее родителей, и призналась, что я выглядел, как идиот. Я думал, она шутит по поводу хорошего впечатления, но Вивиан, чтобы разубедить и заставить поверить, дословно пересказала, что сказал ее отец после моего ухода. Оказалось, что полковник отозвался обо мне как о скромном и воспитанном молодом человеке, который совсем не производит впечатление ловеласа. Как объяснила Вивиан, это была высшая похвала для ее отца. Больше всего на свете полковник Шелдон ненавидел этаких казанов, которые морочат головы, влюбляют в себя, а потом, наигравшись, бросают. А я, как сказал полковник, показался ему надежным и достойным доверия. Еще ему понравилось мое упорство. Когда Вивиан говорила ему о том, что приведет своего парня, полковник подозревал, что это буду я, но все же не был уверен, а увидев меня, проникся уважением из-за того, что я не испугался его гнева. Правда, моих заслуг тут явно не было. Я совершенно не проявил ни капли упорства, скорее это сделала Вивиан, не отказавшись от встреч со мной, несмотря на запрет отца. Когда Вивиан все это сказала, я почувствовал, что краснею, но при этом был очень рад и польщен. Я поделился с ней своими страхами по поводу ее отца, и она признала, что полковник действительно мог испортить нам жизнь, если бы захотел, но к счастью, я действительно пришелся ему по душе. Через полторы недели, успешно разделавшись с сессией, я и Вивиан поехали в поместье Шелдонов на каникулы - это и был ее маленький сюрприз. На вокзале нас встретил Марк. Он был явно рад меня видеть, и я тоже испытывал к нему самые теплые чувства. Потом мы ехали на маленьком грузовичке Марка к загородному дому. Здесь все было в снегу – лес стоял белый с тяжелыми мохнатыми шапками на кронах, поля казались бескрайними белыми пустынями без единого признака растительности. Мы ехали медленно, часто буксуя на нечищеной дороге, но это только смешило нас. Настроение было замечательным и, казалось, так будет всегда. В такой день просто невозможно представить себе, что на свете бывают проблемы, неприятности, трагедии. Только снег, природа и безлюдье. Несколько раз нам приходилось вылезать из грузовика, чтобы подтолкнуть его сзади. В такие моменты за рулем сидела Вивиан, а мы с Марком толкали машину. Чистый морозный воздух щипал щеки и уши, но от эмоций и физических упражнений было жарко, и я снял шапку. Наконец, мы добрались до дома. К моему удивлению нас встретил заливистый веселый щенячий лай. Утопая в снегу по самый живот, к нам подбежал маленький щенок. Он был трехцветный – белое брюшко и подшерсток, на спине коричневые и черные пятна. Длинные уши были запорошены снегом, а короткие лапки делали щенка неуклюжим и смешным. Вивиан издала вопль восторга и подхватила щенка на руки. Марк и я с удовольствием смотрели на эту сцену. - Ты не говорил, что завел щенка, дядя! – с укором в голосе, но со счастливой улыбкой на лице, сказала девушка. - Я хотел сделать тебе сюрприз. - Как же его зовут? Марк пожал плечами и сказал, чуть смущенно улыбнувшись: - Я долго думал как его назвать, и называл просто малышом, а потом эта кличка к нему приклеилась. - Малыш? Мне нравится! – заявила Вивиан. Мы пошли к дому. Девушка не выпускала щенка из рук, а Малыш, обнюхав лицо, волосы и воротник пальто, стал лизать ее щеки, отчего Вивиан засмеялась еще громче. - Это английский бигль, - тем временем рассказывал мне Марк. Он любил всякую живность, и, похоже, его интересы не ограничивались только лошадьми. – Я купил его в соседнем загородном доме почти задаром. У хозяев много собак, и щенки им только в тягость, вот они и распродавали за бесценок этих малышей. Я хотел даже двоих взять, но потом решил, что не справлюсь. И был прав. Этот сорванец доставляет мне много хлопот, не знаю, чтобы я делал с двумя щенками. - А лошади как относятся к собаке? – спросил я. - Пантере он очень нравится. Малыш часто бегает на конюшню, таскает у лошадей овес, хотя сам его не ест, и играет с Пантерой, которая с удовольствием гоняет его по всему стойлу. Тихоня как всегда спокойна и апатична, а Гигант гордо не обращает внимания на всякую мелюзгу, носящуюся у него под ногами. Я засмеялся. У лошадей, как у людей, совершенно разные характеры и наклонности. Тем временем мы подошли к дому. Вивиан пришлось выпустить Малыша, который тут же стрелой помчался в дом, и уже что-то уронил, так как в коридоре раздался металлический грохот. Марк лишь добродушно покачал головой. Мы вошли, сняли верхнюю одежду, смели снег с ботинок и прошли на кухню, пить чай и греться. Так начались те восхитительные зимние каникулы, которые и теперь кажутся мне какой-то нереальной волшебной сказкой… Устроить Рождество в конце января было идеей Вивиан. Она сказала, что очень любит этот праздник, и ей жаль, что Марка не было с ними. Да и загородный дом подходит для празднования такого праздника гораздо лучше, чем городской, и девушка загорелась желанием его повторить. Снега вокруг было видимо-невидимо, и я согласился с ней, что в таком пейзаже Рождество куда более уместно, чем в грязи и слякоти города. Марк никогда ни в чем не отказывал своей любимой племяннице, и мы принялись за дело. Во дворе росла большая старая ель, и Вивиан вытащила с чердака все рождественские игрушки, чтобы ее украсить. С помощью стремянки и табуреток мы нарядили ель, умудрившись даже добраться до самой верхушки и надеть на нее большую серебряную звезду, немного потертую от времени и с облупившейся краской, но от этого как будто еще более красивую. Затем мы принялись готовить ужин. Рождество было назначено на вечер, и к этому времени все приготовления были закончены. Это было самое веселое Рождество в моей жизни. И пускай это было совсем не Рождество по календарю, но настроение было соответствующее. Мы сидели втроем за столом, который ломился от вкусностей, болтали и смеялись, рассказывали смешные случаи из жизни, вспоминали прошлые рождественские ужины и свои детские впечатления. Марк рассказал мне о своем детстве, и я очень много узнал о Джеймсе Шелдоне, отце Вивиан. Оказалось очень сложно представить себе полковника маленьким мальчиком, который вместе с Марком любил попроказничать и часто был за это наказан. Я смеялся от души, слушая истории Марка, а тот, казалось, только этого и хотел. Затем часы пробили двенадцать. Мы символически поздравили друг друга с нашим собственным рождеством. Малыш залился лаем, будто почувствовав торжественность момента, Вивиан взяла его на руки и попыталась напоить шампанским, но щенок отвернул морду – видимо, алкоголь был ему не по вкусу. Мы еще долго просидели за столом, а потом Вивиан сказала, что ей хочется прогуляться. Марк настоял на том, чтобы мы шли одни, а он пока уберет посуду. Мы оделись и бегом выскочили на улицу. Быстрее всех бежал Малыш. Вино ударило в голову и внутри было тепло, будто там раздули огромный костер. Я был в распахнутом пальто, неплотно обвязав горло шарфом. Полы раздувались от ветра, но я не чувствовал холода. Словно дети, мы бегали по двору, забрасывая друг друга снегом под лай Малыша и смех Вивиан. Елка мерцала в темноте тусклым светом, и на игрушках играли блики от ярко освещенных окон дома. В окне кухни виднелся силуэт Марка, который убирал посуду и оставшуюся еду, а мы резвились, чувствуя настоящее рождественское настроение. Вдруг пошел снег. Крупные хлопья медленно кружились, падая нам на головы. Малыш начал гоняться за снежинками, пытаясь успеть проглотить их все, а я и Вивиан вдруг притихли и завороженно посмотрели на темное небо. Она взяла меня за руку. Ее пальцы были теплыми, чуть влажными от снега. Я плотно сжал ее ладонь в своей, чувствуя, как от волнения сердце чаще забилось в груди. Мы еще долго стояли рядом с рождественской елью, глядя на волшебный снег, а затем я притянул ее к себе и обнял. Она зарылась лицом в мой свитер, обдавая жарким частым дыханием , от которого у меня побежали приятные мурашки по спине. Потом мы начали целоваться, в ушах зазвучала легкая приятная мелодия, мир наполнился новыми красками, и мне показалась, что елка вдруг засверкала всеми цветами радуги, как это бывает на городских площадях. Меня переполняли любовь и счастье. Я знал, что нашел девушку, с которой хотел прожить всю жизнь. Трудную или легкую, наполненную тревогами и бедами, или веселую и спокойную, но только вместе. Она, я и наши дети. Я вдруг почувствовал себя таким взрослым. Я – хозяин своей судьбы, своего счастья, и эта нежная мелодия, звучащая у меня в голове, означает, что я на верном пути. Когда я сделал ей предложение, она была искренне удивлена. Она призналась, что никогда не думала о замужестве, детях, собственной семье. Она любила меня, но при этом не думала о таких вещах. Они казались ей слишком далекими, чем-то, что произойдет в далеком будущем. Вивиан была еще таким ребенком в душе... Подумав, она согласилась, сказав, что это достойное завершение волшебной ночи. Но это было не завершение. Мы еще долго бродили по аллеям парка Шелдонов, строя планы на будущее. Вивиан быстро втянулась в новую игру и с удовольствием представляла себя моей женой, а я улыбался, глядя на нее, слушая ее мысли по этому поводу. Малыш устал, и девушка взяла его на руки, укутав в свое пальто, что не мешало нам всю дорогу обниматься и целоваться, оба не в силах остановиться и пойти домой, чтобы завершить эту чудесную ночь. Но все когда-либо кончается, и нам пришлось вернуться в дом и лечь спать, что мы сделали в гостиной прямо на полу перед жарко пылающим камином. Каникулы пролетели быстро. Мы гуляли в лесу и катались на лошадях, играли с Малышом и придумывали себе разные интересные занятия. О том, что я сделал предложение Вивиан, Марк узнал уже наутро от племянницы, которая просто светилась от счастья, и был очень рад этому. Все остальные дни прошли под знаком нашей помолвки, и мы никак не могли в полной мере насладиться друг другом, как будто нас скоро должны были разлучить. Вернувшись в город, мы тут же поехали к родителям Вивиан. На этом настояла сама девушка – очень уж ей хотелось, чтобы я перестал бояться ее родителей. А я после рассказов Марка начал совсем по-другому смотреть на полковника. Он стал мне ближе и понятнее, и, хотя я еще не мог чувствовать себя рядом с ним свободно, все же понял, что моя судьба в моих руках. Вивиан – моя невеста, и никто не помешает нам жениться. К счастью, доказывать свое право на счастье не пришлось – ее родители были совершенно не против. Правда, тут же возник вопрос о моих родителях, и я почувствовал себя довольно гадко, что не мудрено, если учесть, что последнее время я почти не думал о них сначала из-за проблем, а затем наоборот от счастья. Мне вдруг очень захотелось, чтобы они узнали, что со мной, как я живу, и что уже почти женат, и решил во что бы это ни стало разыскать своих родителей и помириться с ними. В конце концов я же сам достиг всего этого! Отец не должен на меня за это злиться… Но обо всем этом расскажу в следующий раз, док. Об этом и о том, как все закончилось. Следующая записка будет последней. То, к чему я так долго шел, наконец, виднеется на горизонте, и мне страшно, док. Страшно начинать писать об этом, переживать все заново. Я бы мог написать о том, что произошло в двух словах, но вы посоветовали мне писать с самого начала. И я не жалею об этом. Сколько воспоминаний, радости, грусти, счастья и волнения я испытал за эти недели моего писательства. Остался последний штрих и я сделаю его к тому времени, как вы придете в следующий раз». Я замолчал и почувствовал, что от долгого чтения у меня пересохло во рту. Отложив небольшую стопку листов в сторону, я посмотрел на парня. Он смотрел на меня спокойно, но его взгляд был обращен внутрь себя. Вряд ли он заметил, что я уже дочитал. Но оказалось, что я ошибся. Едва я хотел встать, чтобы подойти к нему поближе и сказать что-нибудь ободряющее, как он вдруг встрепенулся, взял блокнот и начал что-то быстро писать, затем протянул мне. «Врач сказал, что скоро снимет с меня все эти трубки. Я смогу говорить». Его глаза сверкнули от радости, но улыбка была грустной, а выражение лица задумчивым. - Это хорошо. Ты почти поправился. Наверное, скоро тебя выпишут. «Это было бы хорошо, - последовал ответ. – Мне уже чертовски надоело здесь валяться, док. Врач обещал, что я пробуду тут еще не больше месяца. Когда снимут трубки, я смогу ходить и гулять по двору. Я так жду этого. Но надо успеть дописать мою историю». - Допишешь, - уверенно сказал я. «Сомневаюсь. Это будет очень тяжело. Я боюсь даже начинать». Я встал с кресла и подошел к его кровати. Присев на краешек, взглянул на бледное лицо парня. Он выглядел гораздо лучше, чем в тот день, когда я впервые увидел его. Из глаз ушла та пугающая пустота и безразличие, я пробудил в нем эмоции, а врачи почти излечили тело. Последнее усилие, и я одержу победу. Что бы там у него не произошло – я был уверен в том, что рассказ об этом облегчит его боль. Но я не мог давить на него, поэтому сказал как можно мягче, вложив в голос всю свою нежность, которую испытывал к этому молодому человеку. Нежность отца к сыну… - Если не хочешь, можешь не писать, - сказал я. – Но, согласись, это помогает. Парень кивнул, затем глубоко вздохнул. Он посмотрел на свои руки, как у школьника испачканные чернилами шариковой ручки, и написал несколько строк в блокноте. «Вы правы. Я напишу. Когда вы придете? Завтра?» - Завтра не смогу. Послезавтра, скорее всего, - ответил я. Он кивнул. Я понял, что разговор окончен и вышел из палаты, затворив за собой дверь. Но когда я пришел через день, парень еще ничего не написал. Он не казался угрюмым, охотно общался со мной посредством записок, спрашивал, как погода на улице, жаловался на скуку и желание прогуляться, но о своей истории не говорил ни слова, будто ее и не существовало. На следующий день повторилось то же самое, а потом и на другой, и на третий. Я не хотел напоминать ему, решив, что если он не хочет, то пусть не пишет, и был уверен, что не узнаю конца этой истории, но через шесть дней, когда я пришел к нему, он протянул мне листки исписанные ровным почерком. Его глаза смотрели безо всякого выражения. Я с трепетом взял листы. Он уже так заинтриговал меня, что я чувствовал настоящее любопытство. Усевшись в кресло, я начал медленно читать. Запись девятая. "Прошлую записку я закончил, упомянув о своих родителях. Ситуация действительно складывалась не очень хорошая - сколько я ни звонил, никто не брал трубку, а съездить домой у меня не было возможности. Хотя нет, возможность была, если бы все мои мысли не были заняты Вивиан. Каждую свободную минуту я думал о ней, каждый свободный час посвящал встрече со своей невестой. Микки и миссис Брайд очень радовались нашей помолвке, но тоже намекали, что хорошо было бы мне помириться с родителями. А я отмалчивался. Я не мог сказать им, что понятия не имею где они и что с ними, и это мучило меня гораздо больше, чем думали мои друзья. После помолвки, я предпринял несколько попыток найти родителей. Я несколько раз звонил домой, потом начал звонить знакомым. На третьем звонке мне повезло, трубку взяла женщина, наша соседка, которая хорошо знала меня и нашу семью. Она очень обрадовалась, узнав меня, и сказала, что она, все соседи и знакомые недоумевали по поводу того, куда я пропал. Я уверил ее, что со мной все хорошо, что я просто уехал учиться в другой город, а затем спросил о родителях. Она искренне удивилась моему неведению: оказалось, мама и папа съехали из нашего домика около полутора лет назад по причине аварийного состояния здания. Куда они уехали, соседка не знала, так как мои родители были не из тех, кто любит посвящать в свою жизнь посторонних людей. Рассказав мне это, женщина начала расспрашивать о моей жизни, но я быстро свернул разговор, попрощался и повесил трубку. На душе было гадко. Было такое чувство, будто меня бросили, но по здравом размышлении я понял, что это не они, а я бросил их. Может быть, отец первое время специально не брал трубку, так как был на меня слишком зол, но потом-то я сам перестал искать общения с ними! Я не дал знать о том где живу, и они просто не могли связаться со мной, даже если хотели. Бедная мама, она, наверное, очень переживала. За отца я был спокоен - уверен, в душе он был рад, что меня выкинуло в жизнь. Он всегда мечтал сделать из меня мужчину, и мой поступок, хоть и разозлил его, не мог не вызвать уважения. Со временем он обязательно в этом признается, если мы еще увидимся... Так что счастье довольно сильно омрачалось неприятностями с собственной семьей. Заметив мрачность, которая владела мной несколько дней, Вивиан принялась расспрашивать о ее причинах, и я ей все рассказал о родителях, о том, как покинул дом, поругавшись с отцом, искал жилье, нашел миссис Брайд и подружился с Микки. Она слушала с интересом, а потом сказала, что, оказывается, совсем меня не знала, ведь я ей никогда не рассказывал о себе. Она искренне мне посочувствовала и попыталась ободрить, сказав, что они обязательно найдутся сами, или можно попробовать поискать их. Например, дать объявление в газету. Я лишь рассмеялся на такое предложение, представив, как меня поднимет на смех отец, если я стану искать родителей через газету. Приходилось с этим жить, и я быстро смирился с мыслью об исчезновении родителей, ведь началось второе полугодие третьего курса, и голова опять была занята учебой. Стало просто не до этого. Мы решили сыграть свадьбу летом, а точнее в июне. Вивиан мечтала о том, что будет прохладная мокрая погода, как год назад, когда мы были в поместье Шелдонов. Она не хотела пышную свадьбу - только семья и несколько близких друзей, после чего мы должны были уехать путешествовать. На эту поездку Шелдоны уже начали откладывать деньги, им очень хотелось порадовать дочь, а что с меня взять нечего, они прекрасно знали. Надо сказать, что с родителями Вивиан я подружился быстро. Уже через пару недель нашей помолвки прошла всякая скованность и стеснение в моем отношении к полковнику и матери Вивиан. Полковник оказался очень интересным собеседником, и мы прониклись друг к другу взаимным уважением. Мать Вивиан с самого начала питала ко мне симпатию, поэтому с ней наладить хорошие отношения оказалось не сложно. Я стал частым гостем в их доме, теперь не надо было встречаться тайком и гулять по холоду, и даже заниматься математикой теперь можно было у нее в комнате. В Академии слухи разносятся быстро и о том, что мы помолвлены, все узнали еще в первый день после окончания каникул. Я подозреваю, что тут не обошлось без болтливости Вивиан, моя невеста никогда не умела держать язык за зубами. Первым меня от души поздравил мой товарищ Крис. Потом стали подходить остальные ребята. Даже Шена Флойд, все еще безнадежно влюбленная в меня, нашла в себе силы изобразить добрую улыбку и поздравить с помолвкой, а затем поинтересоваться, будет ли по этому случаю праздник или дискотека. Я ответил, что не любитель празднеств, и что свадьба еще только через пять месяцев. Затем решительно пресек всякие сплетни и разговоры, сказав, что благодарю всех за поздравления, но еще слишком рано. На перемене между лекциями Крис сказал мне, что я в своем репертуаре - даже в такой ситуации умудряюсь замыкаться в себе, не давая другим повода за меня порадоваться. Я с улыбкой возразил ему, что не против, чтобы за меня радовались, но против, чтобы приставали и обсуждали, будто я сделал что-то очень необычное. Мы все люди взрослые, и свадьба между студентами в Академии не такая уж редкость. Вивиан же наслаждалась по полной. Теперь она получила возможность ходить со мной по коридорам, не боясь выговора отца, и почти каждую перемену ловила меня, и вытаскивала во двор. После занятий я каждый день провожал ее до дома, и только после этого шел домой сам, чтобы сделать домашнее задание. По настоянию Микки я больше не работал, из-за чего меня немного мучила совесть. Так прошло почти все полугодие третьего курса. Это было хорошее, спокойное время, наполненное счастьем и легким беспокойством за родителей. Я усердно учился, опять выбился в "почти отличники", с лету понимал математику и физику, и даже на физкультуре стал делать кое-какие успехи. Новый тренер, пришедший на замену Трэвису, оказался хорошим малым. Он не требовал больше того, что может сделать студент, задавал каждому индивидуальное задание и комплекс упражнений. Так сильным студентам он говорил делать упор на поддержание и развитие своей силы, девочек увлекал легкой гимнастикой и самооборонной борьбой, а таким как я советовал больше бегать и учиться драться, чтобы недостаток силы компенсировать выносливостью и ловкостью. Наконец, начались более серьезные тренировки, подводящие нас к нашей профессии. У нас появился такой предмет, как стрельба, изучение оружия и взрывных устройств. Это было так же интересно, как трудно и тяжело. Со стрельбой у меня не клеилось, я попадал в три мишени из десяти, но что касается сборки и разборки оружия, тут я был чемпионом. Даже инструктор меня хвалил. То что навсегда разрушило мою жизнь и привело меня сюда, на больничную койку, произошло в конце апреля. Мне не хотелось бы вспоминать об этом вообще, но ведь только ради этого я затеял всю писанину, поэтому надо все же закончить... Была уже весна, снег растаял, затопив город веселыми ручейками, в небе целыми днями висело теплое солнце. В такие дни учиться совершенно не хотелось, а хотелось гулять с Вивиан по парку, а еще лучше уехать в поместье Шелдонов к Марку и Малышу, по которым я очень скучал. Меня немного коробило то, что я, как какой-то бедный родственник, влился в чужую семью, потеряв связь со своими родными, но Вивиан даже слушать об этом не хотела, говоря, что я дурак, если так думаю, и тем более дурак, если говорю. До свадьбы оставалось всего полтора месяца, и мы уже строили планы о нашем путешествии, о том, как вернемся и обязательно съездим в поместье. Вивиан выбирала себе платье - хотя мы не собирались устраивать пышную свадьбу, моя невеста, конечно же, хотела быть самой красивой. Время проходило в счастливом ожидании. Главное осилить сессию, а потом можно было упиваться своим счастьем все лето. Жить мы собирались пока в съемной квартире. Хотя мне жалко было расставаться с моими милыми Микки и миссис Брайд, но я решил, что нам с Вивиан нужна отдельная квартира. На первое время денег нам собирались дать Шелдоны, но в дальнейшем я твердо решил содержать себя и свою жену сам. С четвертого курса должны были начаться оплачиваемые практики, да и на работу курьера я все еще мог вернуться. В тот жуткий день солнце светило так, что казалось - наступило лето. Было жарко, и мы млели в душных аудиториях, сидя в полной форме полицейских, которую с третьего курса нас уже заставляли носить. Нельзя было даже расстегнуть ворот, не то чтобы снять пиджак, и я чувствовал, как моя рубашка постепенно промокает от пота. Точно помню - была лекция по социологии. Довольно скучный мало что значащий предмет. Я автоматически писал под нудное бормотание профессора, думая, как всегда, о своей невесте, которая находилась в соседнем кабинете на ненавистной ей математике. Внезапно в аудиторию вошел полковник Шелдон. Мы все быстро встали со стульев, вытянувшись по струнке, глядя на нашего декана со смесью любопытства и беспокойства. Шелдон никогда не приходил на лекции. Все объявления он делал через помощников или радио Академии, а уж чтобы прийти в разгаре лекции - такого не было никогда за все мое время обучения. Шелдон выглядел обеспокоенным. Его глаза скользнули по нашим лицам, во взгляде читался вопрос. Он будто искал ответ в глазах студентов, которые молча и с любопытством смотрели на него. Затем он подтянулся и начал решительным тоном. Не помню дословно, но сказал он примерно следующее: - Хотя вы еще студенты, и полноправными полицейскими вас назвать нельзя, все-таки вы уже стражи правопорядка. У вас есть некоторые знания и умения, вам выдали форму младшего полицейского чина, и это налагает на вас обязательства. - Шелдон сделал паузу и опять внимательно нас оглядел. Его серые глаза на несколько секунд замерли на мне. Я ответил ему твердым взглядом, не понимая к чему он клонит, но уже сообразив, что случилось что-то из ряда вон выходящее. И я не ошибся. - Сегодня наш город постигло большое несчастье, - продолжил полковник. - Группа неизвестных ворвалась в торговый центр с целью совершить ограбление. Злоумышленники заблокировали все выходы и входы, и, угрожая посетителям и персоналу оружием, заставили их выложить им все деньги и ценности. Но охрана успела вызвать полицию, и злоумышленники оказались в ловушке. Чтобы избежать наказания и иметь возможность договориться с властями, они объявили всех людей в центре заложниками, загнали их в одно помещение, и обещали расстрелять в случае, если им не дадут оттуда беспрепятственно выйти и убраться подальше от органов правопорядка. Ситуация осложняется тем, что у одного из бандитов есть бомба, которую, в случае каких-то необдуманных действий со стороны полиции, он обещал пустить в ход, уничтожив и себя, и своих подельников, и всех заложников. Полиция города запросила подмогу у столицы, но помощь прибудет только через несколько часов. Сейчас же им не хватает людей. Люди нужны в оцепление и для охраны порядка на улице. - Полковник опять умолк, на этот раз надолго, затем продолжил. Его голос чуть дрогнул, когда он произнес: - Я не имею права вас вести туда. Вы еще совсем юнцы. Но если среди вас окажутся добровольцы... Шелдон не договорил. Он смотрел на нас, а мы на него. Мы вполне понимали серьезность ситуации и ответственность, которая возлагалась на добровольца. Доброволец мог просто постоять в оцеплении, пока другие, более опытные полицейские, будут заниматься делом, а мог и погибнуть, если что-то пойдет не так. Все это понимали, но все-таки из нашей группы набралось целых шесть человек. Я и мой друг Крис были среди этих добровольцев. Нас вывели их аудитории и выстроили на площадке перед Академией. Во дворе стояло человек сорок - все добровольцы из разных групп. Похоже, добровольцем мог стать кто угодно, кроме первачков. Я с трепетом всмотрелся в толпу второкурсником и вдруг увидел там Вивиан. Зачем она пошла, подумал я. С другой стороны, разве я мог сомневаться в том, что она первая из всех захочет стать добровольцем? Рыжие волосы были затянуты в хвост, а форма полицейского слишком женственно облегала ее полные формы. Она улыбнулась мне из своего ряда, но тут же сомкнула губы и сделала серьезное лицо, глядя на отца, который давал нам последние напутствия. После этого во двор въехал большой грузовик. Нас, как солдат, посадили в кузов на деревянные скамейки и повезли к центру города, где находился торговый центр. Торговый центр представлял собой небольшое двухэтажное здание с различными торговыми отделами, продуктовым магазином и отделением сберегательного банка. Это был не огромный центр, как это бывает за городом, а небольшой универмаг, собравший под одной крышей несколько разных фирм. Наверное, грабители позарились на сбербанк, поэтому решили вломиться в центр прямо посреди белого дня. Народу в центре было сравнительно немного - около двадцати человек персонала из разных отделов и около тридцати посетителей, из них пятнадцать находились в момент ограбления в банке. Там было много пенсионеров и женщин с детьми, ведь в такое время остальная часть населения работает. Ситуация была серьезной, если грабители решили бы расстрелять заложников, это стало бы настоящей трагедией. Все это мы узнали по дороге к центру. В кузове вместе с нами сидели двое полицейских, отряженных для того, чтобы задействовать нас на месте. Нашей задачей было встать в оцепление и отгонять любопытных прохожих и обезумевших от страха родственников заложников, чтобы они не мешали работать оперативникам и полицейским. Два наших руководителя, разделив нас пополам, развели в разные стороны и каждому указали место. Меня поставили сбоку здания с другой стороны ограждения, дали в руки электрическую дубинку на случай нападения толпы. Рядом со мной плечом к плечу стояли настоящие полицейские. Нас, студентов, рассеяли по оцеплению, чтобы в случае чего мы не остались без подсказки и подмоги. Людей вокруг было видимо-невидимо. Репортеры, зеваки, врачи скорой помощи, полицейские. Журналисты фотографировали и осаждали полицию, пытаясь что-то выведать, толпа зевак с любопытством совала нос за ограждение и приходилось их отгонять подальше от забора. Кто-то плакал и причитал. Гул стоял, как от пчелиного улья. Солнце пекло и было очень жарко, из-под форменной фуражки по лбу стекал пот. Я покрутил головой и заметил Вивиан. Она стояла на другом углу здания, у самого бокового выхода. Там людей почти не было, а от здания на полицейских падала густая тень. Я порадовался за свою невесту - ей не надо ничего делать, и солнце ее не донимает. Мне же похвастаться было нечем. От гула, гомона и жары ужасно разболелась голова, но я стоял, держа в руках палку-электрошок, радуясь своему первому "делу". Я и не предполагал, что будет легко, и, несмотря на неудобства, был переполнен щенячьим восторгом. Я живо представлял себе, как расскажу обо всем этом вечером миссис Брайд и Микки, но периодически пытался осадить свою радость - ведь могли пострадать люди, и это было бы плохо. Время шло. Из шепота стоящих рядом полицейских я узнал, что оперативники ведут переговоры с бандитами. Я ничего не видел, кроме толпы, а что происходило у главного входа, вообще было для меня полной загадкой. Солнце скрылось за домом, одарив нашу часть цепочки благословенной тенью. От долгого стояния гудели ноги, мой сосед справа сказал, что неплохо было бы выпить бутылочку холодного пива. Вдруг впереди послышался какой-то гул. Мы вытянули шеи, пытаясь разглядеть, что происходило у главного входа, но кроме толпы и синих фуражек полицейских ничего не было видно. По нашей цепочке начала распространяться информация: все хорошо, с грабителями договорились, сейчас будут выводить заложников. По толпе зашелестел вздох облегчения. Мы немного расслабились, зная, что самое интересное теперь будет происходить у главного входа. Зеваки и журналисты хлынули туда, улица перед нами почти опустела. Прошло еще какое-то время. Мы прислушивались к шуму с улицы, на которую выходил фасад, пытаясь угадать, что там происходит, и вдруг ситуация вышла из-под контроля властей. Первым делом я услышал шум и крики сбоку, с противоположной стороны от фасада. Я обернулся и увидел что у бокового хода что-то происходит. Там собирались люди, было много полицейских, цепочка нарушилась, люди сгрудились в полном беспорядке. Кто-то что-то закричал, послышался женский визг, а потом народ побежал в сторону, и я увидел дверь бокового выхода. Там стоял мужчина. Несмотря на жару он был в черных джинсах и водолазке. Его лицо было открыто, и бледно, будто ему было плохо. Одной рукой он тащил за волосы молодую женщину, которая кричала и плакала, умоляя отпустить ее, а во второй руке он держал нечто, что так всех напугало. Это было маленькое, но мощное взрывное устройство. Я видел такие только в учебниках и на схемах, а теперь мог воочию взглянуть на то, что изучал. Мужчина что-то угрожающе кричал, размахивая устройством, люди в спешке покидали улицу, и вдруг я увидел Вивиан. Она стояла слишком близко к грабителю и явно пыталась прийти на выручку женщине. Пока все бежали в сторону, она по стене пробиралась к двери, держа в руках палку-электрошок. Меня накрыл такой ужас, что похолодели ладони. - Он сейчас взорвет тут все к чертовой матери, - крикнул мой сосед справа. – Бежим парень! Мы здесь уже ничем не сможем помочь! Полицейский потянул меня за руках, но, к чего удивлению, я вырвался и побежал в другую сторону – к грабителю со взрывчаткой. - Стой, придурок, ты куда? – заорал кто-то мне в спину, но я ничего не воспринимал вокруг себя. Я видел только Вивиан, которая медленно подкрадывалась к бандиту, размахивающему устройством и обещавшему все взорвать, если ему не дадут беспрепятственно уйти. И тут он тоже заметил Вивиан. Он издал крик ярости, выругался и сжал в руке устройство. Как говорят в книгах – дальше все было, как в замедленной съемке. Все произошло слишком быстро, но я отчетливо помню каждую деталь, будто эти несколько мгновений растянулись на полчаса. Раздался взрыв. Мощный, оглушительный, потрясший землю под ногами. Я увидел удивление и ужас на лице бандита – он явно не собирался претворять свою угрозу в жизнь. Потом увидел, как рот молодой женщины искривился в крике, но не услышал ни звука, настолько я был оглушен. Затем взгляд нашел Вивиан. Она стояла так близко от бандита, в ее глазах отразилось удивление. За секунду, за какое-то крохотное мгновение до того, как взрывная волна подхватила ее, она взглянула на меня. У меня чуть сердце не остановилась от этого взгляда, затем время вдруг лопнуло и побежало в обычном темпе. Все вокруг смешалось и заволокло дымом, пылью, обломками камней. Я, выкрикивая имя своей невесты, рванулся вперед, но меня тут же накрыла взрывная волна, подхватила и понесла, как пушинку сквозь хаос. Легкие обожгло огнем, когда я заглотнул раскаленный воздух, и мне показалось, что я больше никогда не смогу дышать. Я летел в этом облаке, а в голове билась только одна мысль: я должен догнать Вивиан. Догнать, чтобы забрать оттуда, подальше от бандита с его взрывчаткой. А потом была чернота… Когда человек находится в какой-то опасной ситуации, он почти ничего не испытывает именно в тот момент. Это я понял уже много позже. Все эмоции, боль, страдания и мучения приходят уже потом, когда все заканчивается. Так было и со мной. В момент взрыва я почти ничего не ощутил. Было немного больно, но я быстро провалился в темноту, так и не осознав, что произошло. Все самое страшное произошло уже после. Я очнулся в больнице со страшной болью в груди. Я не мог дышать сам, и какие-то аппараты насильно качали воздух в легкие, что было довольно жутковато и неприятно. Я был очень слаб и не помнил, что произошло. Какое-то время я лежал, чувствуя себя беспомощнее младенца, а потом пришли воспоминания. Я тут же вызвал медсестру и попытался объяснить ей свой вопрос, но так как не мог говорить, кое-как накарябал его на листочке. Спрашивал я, конечно же, о Вивиан. Медсестра, поняв о чем я спрашиваю, молча ушла из палаты и через какое-то время вернулась с врачом. Врач очень осторожно, пытаясь щадить мои чувства, рассказал о смерти моей невесты, но это не помогло. Мои расшатанные взрывом нервы не выдержали такой новости, и я впал в буйство. Я пытался кричать, но изо рта вырывались лишь странные хрипы, выдирал трубки из аппаратов, срывал их с себя, и несколько людей не могли уложить меня обратно в постель. Все закончилось само собой: я упал в обморок от нехватки воздуха, ведь дышать сам я не мог. Очнулся привязанный к койке, как какой-то чертов самоубийца, в полной апатии. В меня вкалывали тонну всякой дряни, от которой мне постоянно хотелось спать. Меня лечили, кормили, но мной владело безразличие ко всему. Мне совершенно не хотелось жить, хотя и накладывать на себя руки я не собирался. Я просто чувствовал пустоту в душе, которая ширилась с каждым прожитым мгновением без нее. Без моей Вивиан, которая погибла так нелепо… А потом пришли вы и начали приставать ко мне. Видя мое хорошее поведение, меня уже перестали привязывать к кровати, но продолжали пичкать успокоительным. Когда вы пришли, я сразу понял, что вы психолог, и подумал, что вот вас-то мне как раз и не хватало. Но вы увлекли меня своей игрой, и я действительно чувствую, как жизнь постепенно возвращается ко мне. Но она никогда не станет прежней. Вивиан была для меня всем. Милая моя невеста, погибшая за месяц до свадьбы. Вечная невеста, а я вечный жених... Я больше никогда никого не полюблю, просто не смогу взглянуть на кого-то другого. Она слишком любила играть. Вся жизнь для нее была игрой, и даже последние минуты своей жизни она воспринимала, как игру. Она хотела спасти женщину, оглушив бандита электрошоком, и, знаете док, если бы этот урод не заметил ее, у Вивиан могло бы получиться… У меня просто сердце разрывается от мысли, что все могло бы быть иначе. А вышло именно так, как вышло. Вот, собственно и все». Я закончил читать и чуть дрожащими руками отложил листы в сторону. Я живо вспомнил тот взрыв в торговом центре, газетные заметки, новости по телевидению. Это было почти три месяца назад. Взрыв был настолько мощным, что разрушилось полздания, но погибших было мало. Все заложники и зеваки успели убежать, и лишь немногие пострадали от этого страшного взрыва. Как потом писали в газетах, остальные бандиты были арестованы. Они сдались полиции, напуганные содеянным товарища. Теперь я знал всю историю моего пациента, любопытство, наконец, было удовлетворено, и я в полной мере прочувствовал то, что он пережил и переживает сейчас. Чистая искренняя любовь, которая так редка в наши дни, вдруг погибает из-за нелепой случайности, покалечив целую жизнь, изменив судьбу. Мне казалось, что я знал этого парня и его невесту, как собственных детей, настолько глубоко я погрузился в его жизнь, и такой конец расстроил меня, дал почувствовать несправедливость и горечь его утраты. Мне стало по-настоящему и по-человечески его жаль. Но вряд ли он ждал от меня сочувствия. Я думал, что он будет плакать, слушая все это, ведь даже мои глаза были влажны от слез, но он сидел на кровати, свесив одну ногу, совершенно спокойно. Его взгляд был устремлен куда-то вперед, за окно, а на лице отразилось тяжелое раздумье. Лишь глубокая печаль, затаившаяся в глубине больших голубых глаз, выдавала его горе. Лучше так, чем та пустота, к которой я пришел в первый раз. Я действительно его разбудил, и я мог бы собой гордиться. В тот вечер мы ни о чем не говорили. Мы посидели в палате, каждый думая о своем, потом я встал, намереваясь спросить, не хочет ли он пообщаться со мной, но он, угадав мой вопрос, покачал головой. Я ушел, неся в себе его историю, думая о том, как часто несправедлива бывает жизнь. Идя по коридору больницы, слушая гулкое эхо, разбуженное моими шагами, я считал дни. Взрыв произошел в конце апреля, а я познакомился с моим пациентом в середине мая. Потом мы долго общались, он писал свою историю, а я читал. Так прошло еще почти два месяца. Выходит, бедный парень провел в больнице больше трех месяцев. Неудивительно, что он с такой тоской смотрит на улицу. А если бы не взрыв, он был бы уже два месяца как женат. Я вздохнул и зашагал быстрее, пытаясь отогнать назойливо-грустные мысли. Это еще не конец. История-то продолжается… Эпилог. После этого парня у меня было еще много пациентов. Я стал хорошим психологом, и люди любили меня, тянулись ко мне - я всегда находил, что сказать, чтобы облегчить их горе. Тогда, много лет назад, я был еще довольно молод и циничен, но он помог мне посмотреть на пациентов другими глазами. Раньше это была просто работа, но после него в каждом человеке я увидел личность, индивидуальность, историю и судьбу. Я как будто повзрослел за недели знакомства с ним, и глядя в его серьезные голубые глаза чувствовал, что сам-то еще и не жил. У меня к тому времени уже была жена, работа, дом, но все это досталось довольно легко, и я не знал, что такое горе, хотя искренне сочувствовал парню. Я приходил к нему и после окончания нашей "терапии". Болтая то об одном, то о другом, я отвлекал его от грустных раздумий, за которыми неизменно его заставал. Он часто сидел в постели, либо на стуле перед открытым окном и смотрел на задний двор больницы. Заходящее солнце золотом отсвечивало на его темных волосах, и ложась на лицо выявляло светлые веснушки, которые на бледной коже были почти не заметны. Однажды, где-то через две недели после окончания его писательства, как он сам это называл, я пришел после долгого перерыва. Почти неделю я не мог приходить к нему - так складывались обстоятельства. Он сидел в своей излюбленной позе на стуле, положив руки на подоконник, подперев голову ладонями, и глядел на закат. Было уже довольно поздно, и в больнице стояла мертвая тишина. - Привет, - сказал я, входя. - Извини, что так долго не было, я не мог... Он повернулся ко мне, и я осекся, забыв, что хотел сказать. Наконец-то, с него сняли все эти трубки и капельницы, только тонкий проводок кардио-системы исчезал под белой больничной рубашкой, соединявшей парня с экраном, готовым запищать при первых признаках опасности. - О, поздравляю, - улыбнулся я. Он улыбнулся в ответ, но тут же его лицо приняло серьезное и сосредоточенное выражение лица, и он заговорил. Это было для меня неожиданностью - настолько я привык к тому, что парень не может говорить. Он говорил медленно, старательно выговаривая слова, и было видно, что это дается ему с большим трудом, ведь он очень сильно заикался. Я даже хотел спросить его, было ли это раньше, но он сам все объяснил. - С м-меня с-сняли эти т-трубки еще вч-ч-ч... вчера, - начал он. - И с т-тех п-пор я т-тренируюсь говорить. Эт-то т-так с-сложно... - парень замолчал, переводя дух. Я хотел сказать ему, чтобы он не мучился, но он покачал головой и продолжил: - Это от т-т...травмы. Врач с-сказал, ч-что со временем с-станет луч-чше. Мне п-придется з-з...заниматься... Было ужасно жалко смотреть на эти мучения. С каждой новой запинкой его взгляд становился все печальнее, но в них проскальзывало упрямство. Он говорил, несмотря на то, что ему было трудно. Долго, борясь с каждым словом, мучительно краснея, но делал это, несмотря на трудности. Мы проговорили несколько часов, хотя за это время сказано было не так много. Когда прощались, он попросил меня почаще приходить, чтобы иметь возможность тренироваться, да и скука уже давно донимала его. Я обещал, что если дела будут позволять, я буду приходить к нему каждый день и исполнил свое обещание. Он с удовольствием общался со мной, день ото дня делая успехи, и постепенно обретая уверенность в том, что сможет победить свой недуг. А потом ему разрешили повидать друзей и родных. Я часто задавался вопросом, приходят ли к нему посетители, и даже спрашивал про это у своего друга-врача, но тот отвечал, что в целях безопасности визиты к пациенту были запрещены. Он объяснял это, во-первых, неуравновешенным состоянием самого пациента, а, во-вторых, интересом прессы к такому важному свидетелю и очевидцу. Когда его только привезли, говорил мой друг, больницу осаждали толпы журналистов. Теперь же о теракте забыли, а парень вполне окреп для того, чтобы встретится с теми, кто каждый день приходил в больницу, в надежде его увидеть. Это случилось все в один день, как мне рассказал парень. В тот вечер я пришел к нему раньше, чем обычно, и застал его ходящим по палате в каком-то странном нервно-радостном возбуждении. Его глаза горели, а на губах блуждала улыбка, и, если бы я не знал, что он уже почти здоров, то подумал, что у него съехала крыша, так странно он выглядел. Объяснилось все довольно просто: к нему открыли посещения, и за один день он повидал всех, кого любил и по кому очень скучал, хотя никогда мне об этом не говорил. - П-первой пришла миссис Брайд и Микки, - рассказывал он мне в тот вечер. - Я т-так рад б-был их видеть, вы просто не п-представляете, д-док! Миссис Брайд п-плакала, и мне б-было так ее жалко! Их же ко мне не п-пускали, и, оказывается, она ч-чуть ли не к-каждый день приезжала, чтобы п-повидать меня! А Микки т-тоже был р-рад. Но он с-спешил на р-работу, поэтому недолго со мной п-просидел. П-потом примчался К-крис. Он тоже д-давно осаждал стены больницы. Я и не д-думал, что он за меня так б-беспокоился! А когда ушел Крис, ко мне п-пришли мои родители с п-полковником Шелдоном и миссис Шелдон... Тут парень немного запнулся. Было видно, что эти воспоминания его волнуют, радуют и заставляют переживать одновременно. Глотая слова, он пытался быстро рассказать мне обо всем, что случилось, но заикание мешало ему. Из-за этого его речь была сбивчивой и местами не разборчивой, но я понимал и не перебивал его. По иронии судьбы, родители узнали, где их сын из газет. Прочитав заметку о теракте, где было упомянуто его имя, они примчались в наш город, но в палату их не пустили. Родители парня, конечно, очень переживали, но могли только ждать, как все, и ожидание продлилось долго. В вестибюле больницы родители познакомились с Шелдонами, которые, несмотря на свое собственное горе, приходили к больницу, узнавать о состоянии пострадавшего. Оказалось, что полковник Шелдон и отец парня знакомы, хоть и отдаленно. Общее горе сблизило их, и обе семьи быстро нашли общий язык, а родители парня получили возможность узнать об успехах сына в Академии и о том, как произошло несчастье. Так вместе они и пришли, когда врач разрешил посещения, и мой пациент был удивлен и обескуражен, но очень рад видеть родителей. Опустим слезы радости и горя, которые эти люди пролили, наконец, встретившись. Также не буду рассказывать о том, как Шелдоны долго беседовали с парнем, пытаясь утешить его и утешиться самим. Все эти эмоции немного выбили его из привычного меланхоличного состояния, и он пошел на поправку еще быстрее. Уже через неделю парня выписали, и его забрали родители, но этого я уже не видел. Так закончилась наше общение, и я был рад, что судьба подкинула мне такого пациента. Сейчас, вспоминая все это, я, конечно, немного приукрасил какие-то факты, немного додумал и домыслил свою часть истории, но его записки остались такими же, какими были много лет назад. Передо мной лежит толстая стопка пожелтевших листов, исписанных ровным почерком. Если я и мог немного дополнить свою историю, то его Истории я не касался, потому что просто не имею на это право. Вот, пожалуй, и все. Послесловие, дописанное через несколько дней после окончания данной повести. Удивительно, но факт: мысли иногда бывают очень материальны. Почему я именно сейчас вспомнил о своем пациенте и решил изложить его историю на бумаге, для меня загадка, но то, что произошло вчера, было и вовсе фантастичным. Я шел по улице, направляясь в парк, когда встретил его. Да-да, своего бывшего пациента. Я узнал его сразу, и, едва увидев, окликнул, еще не совсем понимая, что ему скажу, но он, остановился, и подойдя, долго смотрел на меня с вежливой улыбкой, пытаясь вспомнить, где меня видел. В эти мгновения я беззастенчиво его разглядывал, отметив про себя, как он возмужал и изменился за тринадцать лет. Мальчишка превратился в мужчину. Он был так же худ и бледен, как тогда, но это были не признаки болезни, а особенность строения тела. Он выглядел крепким и уверенным в себе человеком, только взгляд был все таким же: серьезным, спокойным, но с выражением легкой грусти. Наконец, в его голубых глазах зажегся огонек узнавания и удивления. Он искренне улыбнулся и протянул мне руку. - Д-док! - сказал он. - Вот уж не ожидал вас увидеть. Т-тем более здесь, в столице! - Говорят, что мир тесен, - улыбнулся я в ответ, с удовольствием пожимая протянутую руку. - Вы на меня смотрите таким оценивающим взглядом, ч-что мне даже неудобно, - проговорил он. - Сразу чувствую себя вашим п-пациентом. Я засмеялся, он тоже. Потом я начал расспрашивать его о жизни, стараясь сделать это осторожно, пытаясь понять, зажила ли давняя рана, или все еще кровоточит. Но я напрасно волновался. Этот парень был крепче, чем я предполагал. Он спокойно воспринял мои расспросы, и даже сам заговорил на интересующую меня тему. Он рассказал, что после того, как его забрали из больницы, он вернулся в Академию, но закончил ее экстерном, чтобы избежать частого контакта с сочувствующими однокурсниками. После этого долго служил в полиции, и, наконец, стал следователем. - Т-теперь я уже ушел из п-полиции и стал работать в бюро расследований, - говорил он. - Р-работа так и кипит, много у меня было д-дел, и без ложной скромности могу сказать, что начальники меня хвалят. К-как-то мне везет всегда. Я засмеялся и сказал ему, что вряд ли его вывозит везение. Скорее его ум, ведь я составил о нем впечатление как об умном и сообразительном молодом человеке. На это он только смутился, покраснел и отмахнулся, затем продолжил. - Вам н-наверное интересно, как я т-тогда пережил все это, - к моему удивлению сказал он со спокойной добродушной улыбкой. - Было сложно, но я нашел утешение в работе. Все силы отдал учебе, а потом службе в полиции. Наверное, поэтому, я д-добился некоторых успехов. Я кивнул и сказал, что он молодец, а потом замялся, задавая очередной вопрос. Мне было интересно, как он живет сейчас. Я почему-то был уверен, что он так и не смог изменить своей Вивиан, и стал вечным холостяком, как это часто бывает у однолюбов. Но он опять меня удивил, сказав, что женат. - П-правда, совсем недавно, - улыбнулся он. - Все-таки мне потребовалось б-больше тринадцати лет, чтобы залечить душевные раны. Но однажды я понял, что мертвых надо оставлять мертвым, а живые нуждаются в живых. Моя жена - замечательная д-девушка. Она почти полная п-противоположность Вивиан, но я люблю ее больше жизни. Он улыбался, думая о своей молодой жене, а у меня потеплело на сердце. Я был рад, что у него все хорошо. Мы расстались через час, наговорившись вдоволь. Он расспрашивал о моей жизни, и я рассказал о практике и пациентах, и о том, что как раз недавно вспоминал о нем и его записках. Я сказал, что решил сделать из этого повесть, и он долго смеялся, вспоминая, как писал все это, сидя в постели и изображая из себя писателя. Я спросил, можно ли мне опубликовать повесть. Он задумался и ответил, что не против, только если там не будет фигурировать его имя. - Все-таки, не хочу афишировать свою жизнь. К-кто меня знает, тот з-знает, а остальным знать не обязательно. Я заверил, что ни разу не упомянул его имя, как он просил в больнице. Он поблагодарил меня за деликатность. - А з-заикание так и не прошло, - сказал он уже в конце нашего разговора. - Этого почти не заметно, - ответил я, и это было правдой. Он заикался совсем несильно, и уж конечно же не так, как в первый день, когда с него сняли трубки. На том мы и разошлись, и каждый пошел в свою сторону. Я был рад, что встретил его и узнал, что у него все хорошо. Я чувствовал некоторую гордость, ведь как-никак я приложил руку к этой истории. Может, мне удалось хоть немного ему помочь и изменить мир к лучшему. По крайней мере, я тешу себя такой надеждой. Конец 11.02.14 - 16.07.14