Спускаясь и поднимаясь

«Вы абсолютно уверены, что поднимаетесь, когда идёте вверх по лестнице». Мауриц Корнелис Эшер

      Имперская офицерская форма будто нарочно создана для давления на женщин, однако Натаси Даала умудряется носить её безупречно, как набуанские дамы — роскошные шелка и корсеты. В кителе дышать ничуть не проще, поэтому спину приходится держать идеально, как на параде перед императором — хоть сейчас по ней сверяй ровность стен. Пышной груди только в плюс теснота и облегающие изгибы формы. Все взгляды на мостике принадлежат ей — недоумённые, злые, похотливые, — и о большем Даала мечтать не смеет. Пусть смотрят, пусть завидуют стратегическому гению в женском обличии — это её маленькая месть за Имперскую Академию, годы унижений и бессилие перед неравенством в офицерской среде.       Только боятся не её, а того, кто стоит за спиной и мягко подталкивает вперёд, наслаждаясь спектаклем отнюдь не меньше. Холодом от гранд-моффа Таркина веет могильным, равнодушным, и на мостике становится чуть теплее, чем в открытом космосе. Высокий и строгий, поджарый, как гончая — быть ему отныне Даале противоположностью. Нет иллюзий под копной её рыжеватых, как ржавчина, волос, ведь в ёмком слове «протеже» слишком много полутонов. Ехидные взгляды мужчин чётко отпечатываются в памяти, но ей нравится идти наперекор ожиданиям.       — Адмирал Натаси Даала, — чеканят офицеры и моффы, штурмовики на посту, связисты, навигаторы и натёртые до блеска дроиды, а она медной змейкой скользит по мостику, как захватчица, и надеется скрыть предательскую дрожь в руках под пристальным взглядом проницательного Лорда Вейдера.       Боевые вылеты проходят, точно по учебнику, но одно дело — сражения на тренажёре, где нет ничего личного, другое — когда на мостике сам воздух пропитан неприязнью, конкуренцией и мужским потом. Таркину здесь вольготно, словно хищнику; это поле боя — его родные просторы, для неё — пока ещё тёмный лес, полный кровожадных чудовищ в отглаженной форме, головы которых очень хочется посадить на пику.       Поэтому она провоцирует, отращивает густые волосы почти до пояса и заплетает либо в толстую косу, либо позволяет им скрыть уши шапкой, смеётся над уставом и будто говорит своим видом: «Смотрите, я могу себе такое позволить». Пока Даала не чувствует, что незаменимых нет, и сверкает ярко, точно умирающая, агонизирующая звезда.       Она не боится собственного раскатистого смеха, пока таскает под руку зажатого Таркина, говорит, что у него самое скучное лицо во всей галактике, и это «недоразумение» нужно срочно исправить. Ему нравится, когда Даала говорит нарочито фамильярно или откровенно дерзит — в меру, конечно, — это право того, кто бросил вызов и завоевал интерес. Несгибаемый гранд-мофф сдаётся под натиском, улыбается краем тонких губ, и Даала готова разбиться о стену головой, чтобы выжать из него ещё хоть каплю соблазнительной человечности. С ленцой он ловит толстую косу, пропускает пышный кончик-кисточку между пальцами и говорит, что кровь её, должно быть, тоже походит на ржавчину.       Если хорошенько подумать, то у них достаточно общего: аж несколько типов зависимостей, жажда власти, широкое поле для дискуссий и неимоверное количество работы. В остальном — типичные проблемы людей разного роста. Она подгоняет личное расписание и планы полётов, но не в силах сократить пустоту космоса между ними. Пики обожания и пренебрежения с его стороны так же непредсказуемы, как курс в астероидном поле.       Их отношения походят на бесконечную лестницу: сколько ни поднимайся, всё равно останешься на прежнем уровне. Была одна такая — на вершине невозможной башни. Имя автора, конечно, не осело, но картина ярко проступает из глубин памяти назойливой параллелью.       Его раб пялится на Даалу из тёмного угла, почти не моргая, и лишь кажется покорной тенью. «К этому можно привыкнуть», — говорит она себе, однако во снах хотя бы краем да промелькнут выпученные жёлтые глаза-фонари. Она никогда не спрашивает, зачем ему несломленный раб, — гранд-мофф Таркин имеет право на ту игрушку, которую пожелает, — только неизменно закипает, когда они дискутируют об ошибках Каламарианского совета и тактике в битве при Мон-Каламари, будто старые знакомые. Это единственное существо в его кругу, к которому можно по-настоящему ревновать, даже не к законной супруге — вот глупость!       Страх — обязательное условие любой близости, особенно такой тесной, как у них, но Даала призывает на свою сторону всё хладнокровие, какое есть, чтобы размышлять логически: несгибаемый и мудрый гранд-мофф Таркин, что держит в кулаке целую Империю с её великим звёздным флотом и достаточно бдителен, чтобы хранить виброклинок у подушки, никогда бы не проглядел воспрявшего врага под рукой, а значит, в дискуссиях с рабом есть какой-то глубокий смысл.       Однажды, не выдержав, она заказывает по голонету первую попавшуюся картину с бесконечной лестницей и вешает над койкой. Внутренний тактик включает режим дотошности, пока изучает каждую ступеньку — вехи её биографии, — пытается разгадать запрятанный секрет да только возвращается всегда к стартовой точке. Ничего особенного — обычная графика, — но даже Таркина что-то манит поближе и велит коснуться ламинированной поверхности.       — Очень похоже на меня во время совещаний с Вейдером, — он указывает на маленького человечка, застрявшего посреди проклятой лестницы, улыбается, но однозначно темнит. Таркину всё нравится: связи — да такие, что руками можно дотянуться до любой планеты, даже его уютное убежище на звёздном разрушителе и хлёсткая карьеристка Даала, которая в любое дело уходит с головой по его желанию.       — Всё ты врёшь, Уилхафф, — Крифф, как же ей нравится повторять его имя — шептать, выкрикивать, произносить на мостике, выпендриваясь перед высшими чинами. Кажется, ничто не заводит её больше.       Смены длятся чуть ли не веками, тошнит от приторной, ядовитой дружелюбности адмиралов, широкий ремень пережимает диафрагму, и Даала рада от всего этого избавиться в его каюте, когда падает на полуторную койку и хихикает, точно соблазнённая фермерская дочка. Руки у Таркина узкие, но цепкие и совсем не ледяные, когда водят по раскалённой коже. Спина выгибается, подставляя едва прикрытый белоснежной рубашкой живот; ему нравится брать её в одежде, наблюдать, как медленно падает на пол офицерская форма. Даала наконец-то вдыхает полной грудью — и тут же выдыхает ему в рот, повторяя грубое для языка имя.       Нет ни прелюдий, ни ласковых касаний; она бесстыдно разводит длинные ноги и демонстрирует всё то, чего уже не найдётся у проклятой леди Таркин, если когда-то и было в принципе. Даала ещё молода, но этого не стоит стесняться — точно не сейчас. Нет и мыслей, насколько велика между ними пропасть не только рангов, но и возраста.       Они давно переросли похоть, но при этом не наскучили друг другу. Прилежная во всём, Даала выкладывается для лучшего результата — лишь бы гранд-мофф был ею доволен. Крамольные мысли захлёстывают горячей волной, когда он властно велит переворачиваться на живот, но неожиданно вместо рук на спине чувствуется виброклинок, который обычно лежит недалеко.       Таркин на самом деле пускает ей кровь, чтобы проверить… нет, обычная, как у всех смертных. Создатель и правда задумал её железной, но плоть подарил мягкую и покорную, до греха соблазнительную. Тонкие порезы на лопатках и внутренней стороне бёдер, конечно, легко спрятать за глухой формой, но всё же приятно знать, что она будет носить их на глазах всего командного состава. Пальцы уже не гладят — хватают за медную косу и тянут на себя, вынуждая прогнуться, и Даала отвечает криком, цепляясь из последних сил за простыни.       Близость превращает кровь в раскалённую лаву, а мысли — в первичный суп; Таркин ведёт и даже в постели отдаёт приказы, Даала же подчиняется, как положено благодарному протеже. Это его задача — раскрыть весь потенциал, разобрать её по частям — до капли крови, до мозговой ткани — и собрать вновь с авторскими комментариями.       Если есть хоть призрачная возможность пробиться выше, туда, где стоит гранд-мофф, она стерпит что угодно, вгрызётся в него, как голодный ворнскр, но получит своё. Будут способности — будет и власть, а той всегда мало, хочется больше, как спайсовому наркоману, и Даала не желает останавливаться. Впрочем, Таркин не позволит сорваться, ему интересно, что же получится вылепить из дерзкой выскочки с бесконечными амбициями. Секс для них — дополнение, но не самоцель; оба слишком зависимы от работы, чтобы ставить личное на передний план.       Даала карабкается вверх по ступеням, — почти ползком, на коленях, срывая ногти, но не выпуская из виду долгожданную цель, — а затем краем глаза видит жену Таркина на одном из приёмов. Ожившая кукла в пышном платье, похожем на ворох перьев, надменная, специально выращенная в тепличных условиях для выданья родственниками, она являет адмиралам чуть потасканный аристократичный профиль и дарит цепкое, как у мужа, рукопожатие. Тёмный взгляд скользит по Даале, сканирует с медной макушки до начищенных сапог, пытается выяснить, что в ней сокрыто такого особенного, опасного для неё да повзрослевшего ублюдка Гароша — и нарочно выдыхает с облегчением.       Конечно же, как полагается, Таркин рядом и держит свою леди под руку. Взгляд его холоден, и Даалы будто бы не существует — на миг она и сама в это верит, раз щипает себя за бедро через карман форменных брюк. Мостик под ногами едва не качается; вот она и по-настоящему одна — посреди леса, полного цивилизованных чудовищ.       Впервые китель работает против Даалы, срывает женские чары и уравнивает с остальными адмиралами; ворот впивается в горло. У зеркала в уборной она с яростью трёт пальцами побледневшие, но не сошедшие веснушки и растирает кожу до красноты — точно после слёз. К счастью, наваждение длится недолго. Как стратег, Даала в восторге от умения леди Таркин подать себя на публике и тоже включается в игру на подавление.       Не сравнить очарование, пусть и прилежно поддерживаемое, с той властью, что есть у законной супруги, но Даала старается и нарочно оставляет после себя лиловые засосы и царапины, будто подпись, чтобы полюбовалась эта напыщенная холодная курица. Женская гордость отныне впадает в спячку, да и не время отвлекаться, когда Империя стоит на пороге великих событий, а сама Даала — на мостике своего звёздного разрушителя с эскортом ещё из трёх, в дополнение.       Внешнее Кольцо — та ещё помойка, однако патрули не навевают скуку, а позволяют о многом задуматься. Картина с невозможной лестницей находит пристанище в новой каюте. На мостике теперь всё иначе, как она того желает; офицеры глядят опасливо, но без скепсиса. Служба Натаси Даалы отмечена лишь похвалами.       Проклятые миры чередуются под ногами — одна пыльная планета за другой, — и Даала глядит на них свысока, как тюремщица. Это новый подъём и новая вершина, откуда снисходит насыщение — адреналином, вниманием, доверием и ответственностью, — но эйфория в крови горит быстро, оставляя за собой тяжёлую зависимость. Так и ни одна звезда не живёт вечно — быть ей в итоге чёрной дырой. Даала перегорает куда быстрее и уже готова учиться дальше, не успев прожевать то, что уже откусила. Да и как выкинуть из головы холодный, колкий взгляд и строгий голос гранд-моффа?       Это замкнутая интрига — живая и в то же время невозможная ни с точки зрения морали, ни физики, — а Даала застряла в ней, точно в застывшем цементе. Ей хочется совершенства, а то невозможно постичь окончательно, как формулу, вот и путь предстоит бесконечный, с падениями и взлётами.       Таркин максимально холоден для самого счастливого человека, которому выпала честь запустить Звезду Смерти. Впрочем, его расположение всегда следует логике треклятой лестницы, и Даала слегка успокаивается. Работы по горло, но опыт и вовлечение в галактическую историю стоят каждой капли пролитой крови. Только выпученные глаза-фонари по пятам преследуют, неизменно нервируя.       — Кто разрешал тебе смотреть на меня, раб? — наконец, не выдержав, она впервые срывается на игрушку Таркина — без его личного присутствия, естественно.       — Меня зовут Джиал, — поправляет тот нарочито ровно, мстительно, и Даала давится собственным бессилием, как собачонка костью. Огромная голова чуть наклоняется на бок — ну точно карикатурный мудрец джедай. — Скажи, чем ты отличаешься от меня, маленький адмирал, если мы оба вольны лишь наблюдать?       Маленький, слабый, адмирал без постоянного назначения, на побегушках у Таркина — вечный протеже без срока обучения. Раб хочет сказать больше, но она продолжает сама и мысленно проводит пальцем по изображению с лестницей: вот вершина, где мудрость гранд-моффа — что бесконечная чаша, и Даала припадает к ней губами, покорно встав на колени, как делает даже Лорд Вейдер перед императором Палпатином; пальцы скользят вниз, а память чертит виброклинком тонкие порезы на спине и бёдрах — метки принадлежности.       «Чем ты отличаешься от меня?»       Ей противно, что раб считает себя ей равным, но в остальном ничего не меняет: когда-нибудь каждый ученик поравняется с учителем. Вся верхушка имперской власти, взращенная на учении Тёмной стороны, инстинктивно отвечает взаимностью — Даала не исключение. Более того, не быть им и Таркину.       Уж слишком искренне она радуется, когда от рук Вейдера гибнет его сын Гарош — не мятежник, а овца на заклание, — и воображает, как, должно быть, убивается сейчас леди Таркин над разбитым наследием. Наверное, по-настоящему любящие не должны желать разрушений, разбитых сердец и горя, но ей любопытно, как будет выглядеть несгибаемый гранд-мофф сломленным.       Как и Даала, Таркин верен работе, затем — императору; где-то потом в списке идёт семья. Откровенный обман он глотает с радостью, как припарку, бросая гнев на повстанцев да инженеров Звезды Смерти, сокращая срок сдачи станции ещё на пару месяцев. Как не гордиться таким наставником? С обожанием в сердце Даала обращает взгляд вверх с нижней ступени лестницы.       Наивно считать, что то же испытание — проверка на верность и её жертва на алтарь Империи — обойдёт стороной; Даала заранее готова, ведь и терять-то особо нечего. Если Лорд Вейдер потребует уничтожить родной Ботаджеф, она тут же выстрелит с орбиты. На собрании с губ не сползает улыбка, а волосы лежат на плече, касаясь груди, единственным ярким, кричащим пятном на чёрно-сером фоне. Адмиралы и моффы часто прочищают горло, один лишь Таркин, подперев двумя пальцами подбородок, глядит спокойно, к провокациям иммунный.       Их близость после смерти Гароша трепетная и спокойная. Все силы уходят на работу, да и Таркин уже немолод, но только сейчас будто об этом вспомнил. Тишина между ними комфортная, какая-то красноречивая; порой Даале кажется, что они могли бы любить друг друга при других обстоятельствах, но, как ни странно, не находит их.       Она усаживается сверху, отвоёвывая право вести почти без боя и грустно улыбается, понимая, что это только прелюдия настоящей резни. Очевидно, что им понравится. Таркин тянет к ней тонкие паучьи пальцы, бережно убирает медные пряди с глаз, касаясь скул и плавно уходя к уголку полных губ — жест быстрый, даже невинный, но выбивает дух он сильнее силовых захватов Вейдера. Уж лучше бы резал и выворачивал нервы наизнанку, чем проявлял нежность. Даале нечего противопоставить, а потому — капитулирует, ускоряется, впивается пальцами в плечи, вьётся на нём медной змейкой и, сбивая дыхание, шепчет на пике:       — У меня ничего нет, кроме верности тебе.       — Знаю, — ведь он сам позаботился об этом, — а я не доверяю никому так, как тебе.       Доверие у Таркина связано только с работой, и Даала не ошибается, когда получает неофициальное назначение на сверхсекретный объект. Теперь она не тюремщица, а хранительница его главной жемчужины. Необитаемый кластер забит чёрными дырами — лучше места не придумаешь для научного комплекса, где родилась Звезда Смерти и не менее устрашающее вооружение.       Лишь на месте приходит понимание, во что она ввязалась, а следом — леденящий ужас: это и есть её испытание. Информационная блокада похожа на глухое двухстороннее зеркало, где Даала принимает сигналы основного флота, но сама — хоть кричи, хоть руками размахивай — для мира распалась звёздной пылью. Некоторых учёных будто никогда не существовало, кому-то смерть подстроили или из дома выкрали — это точка невозврата до тех пор, пока гранд-мофф Таркин не решит обратное.       Новости летят с опозданием, но даже из обрывков она понимает, что случилось самое страшное: умерли все, кроме Вейдера, который по чистой случайности оказался в истребителе, а не на станции, как весь командный состав. Моффы, адмиралы и сам Таркин — единственный, кто знает, где она, — расщепились на атомы. Мысль настолько абсурдная, что не умещается в голове.       «Ты. Это ты просрал Звезду Смерти. Ты убил его, — Даала не мечется, но очень надеется, что достаточно громко кричит в мыслях, чтобы прожечь насквозь космическую пустоту и достать треклятого Лорда Вейдера — а больше ей обвинить и некого. — Ты не уйдёшь от расплаты и однажды почувствуешь то же, что и я. Это неизбежно».       Железное нутро скрипит протяжно, кровит ржавчиной, но не ломается, держится на свежих скобах. Остановил бы кто-нибудь, остановил бы молчаливую агонию, эту лестницу, ведущую в никуда, но замкнутая интрига не пускает, держит в ловушке — теперь не только ментально, но и физически. Точно пойманный дух из сказки, Даала прикована, как магнитным якорем, клятвой, мертвецу подаренной; никто теперь не в силах освободить её.       Говорят, незаменимых нет. Император быстро найдёт кого-то на место гранд-моффа Таркина, но не Даала. Совершенно не хочется открывать глаза в том мире, где доктрина, которую они поддерживали вместе, рассыпается спустя неделю; где раб сам становится адмиралом и показывает, насколько прилежно выучил уроки. Истеричный смех нарушает траурную тишину, когда она наконец понимает, какой ученик всё-таки превзошёл учителя. Вскоре основной флот замолкает, и пустота окутывает разрушитель саваном. Остаётся только держать слово, оберегать жемчужину и учиться жить самостоятельно.       У неё нет ничего, кроме кластера чёрных дыр, никому неизвестной научной станции, верности и виброклинка, который сжимает крепкая, липкая от крови рука. Порез мерзкий, что шею не повернуть; волосы, срезанные одним движением, рассыпаются медной леской по полу. Ноги слабеют от усталости, а лестница впереди всё не кончается — может, следует остановиться, переждать, а потом начать сначала?