рана

Мойра приходит в небольшой лазарет у края базы, всё ещё испытывая максимальное нежелание, но ноющая боль в руке доводит её уже который час после прибытия с очередной миссии. Ирландка заходит в него неспешно, словно в родной дом (хотя, в последнее время его можно было таковым и считать) и, щурясь от яркого света белых ламп, плюхается на жёсткую койку и томно вздыхает, смотря на блондинку, копошащуюся в шкафчиках. — Привет, — неуверенно кидает рыжая, закидывая ногу на ногу. Ангела оборачивается на неё и нервно цыкает, видя эту позу. Как же она раздражает, господи, Циглер душу бы продала, лишь бы не видеть О’Доран, сидящую в таком виде на больничной койке. — Рука? — девушка говорит непривычно холодно и таким же непривычно строгим взглядом прожигает возлюбленную. Последняя вскидывает бровь. — Как ты узнала? — Я знаю тебя, как облупленную. Ты скрещиваешь руки, когда что-то с ногой, а ногу на ногу закидываешь, когда руку не уберегла, — Циглер натянуто улыбается, и, взяв железный поднос с минимумом необходимых медикаментов и инструментов, подходит к Мойре, уже закатившей рукав рубашки. Блондинка осматривает кое-как замотанную руку, неодобрительно кивает головой и быстрыми, но точными и ловкими движениями ладони стягивает окровавленный бинт. Удивительно, рана даже не загноилась. Обычно Мойра приходит тогда, когда всё уже запущено. Ангела делает всё молча, ибо давно привыкла к отсутствию инстинкта самосохранения у ирландки, но вот она ровно сидеть не может. Ёрзает, дергается, шипит, словно избитая подзаборная дворняжка, закрывает глаза. Словом, доводит блондинку до ручки. Циглер достает из места ранения небольшой осколок, на что Мойра не выдерживает и шикает тихое «аккуратнее». Швейцарка не выдерживает тоже. Девушка кидает осколок на кафельный пол и щурится, пытаясь сдержать всё внутреннее недовольство, собственно, внутри, но попросту не может. О’Доран её довела. — Я тоже просила тебя быть аккуратнее, — Циглер берет в трясущуюся от нервов ладонь баночку с перекисью, — И не редко. Итог — я в сотый раз вижу тебя искалеченной у себя на койке. Ангела цыкает и открывает пузырёк, аккуратно начиная выливать жидкость на рану, но из-за подёргиваний своей руки проливает чуть больше. Мойра вновь шипит. — Я не прошу тебя обо мне заботиться. Я прихожу к тебе как раненный к врачу, а не как возлюбленная к возлюбленной. Блондинка удивлённо вздыхает и отставляет перекись в сторону. Слова О’Доран слишком задели девушку. Циглер вздыхает, замахивается и прописывает ирландке хлёсткую пощечину, звук которой пугает саму швейцарку. Мойра хочет возмутиться, но понимает, что заслужила это. — Чтоб ты знала, я люблю тебя, а ты позволяешь себе так наплевательски ко мне относиться. Ты ввязалась в дела Блэквотча, хотя я просила тебя не лезть, в какой раз пренебрегла просьбой быть аккуратнее, забила на… — Но… — Мойра хотела перебить Циглер, но никаких аргументов в ответ на заявления девушки у неё не было. — Что «но»? Ты ещё и перебиваешь меня, отлично. Большое спасибо. Не спишь ночами, переживая за то, как человек себя чувствует на миссии, а он плюет тебе в лицо и топчет об тебя ноги. Глаза Ангелы мокнут с каждой секундой, но сейчас, несмотря на ссору, она придерживается когда-то услышанных слов О’Доран о том, что та считает Циглер сильной девушкой. К сожалению, швейцарка эти слова максимально не оправдывает. Блондинка, сделав вид, что ничего не произошло, берёт в ещё сильнее дрожащие хрупкие ладони моток бинтов, начиная медленно перебинтовывать рану. Она всеми силами пытается сдержать горькие слёзы, но со временем на щеках образуются неприятные влажные дорожки, а тишину в помещении начинают нарушать учащающиеся всхлипы. — Прости меня, — Мойра берет кисть девушки в свою и смотрит в заплаканные голубые глаза, — Ты же знаешь, я порой не контролирую свои действия. Циглер отдёргивает руку и нечаянно сталкивает металлический поднос, с громким грохотом падающий на пол. — Так научись это делать. Девушка спрыгивает с койки и выходит из лазарета, нервно хлопая деревянной дверью. Циглер проводит оставшийся день за отбиваниями от знакомых, докапывающихся с вопросами по типу «что-то случилось?», «всё хорошо?», а О’Доран и дальше неподвижно сидит в лазарете, борясь с желанием воткнуть валяющиеся у ноги медицинские ножницы в себя за своё неуважение к Ангеле и её чувствам. Ранены обе.