Богатый бедняк

      Серая темная улица заманивала своим ужасом каждого…       Беспокойное лицо выдавало его с потрохами, не оставляя дальнейшего выбора на право «быть незамеченным этой дверью». В глазах читалось немое беспокойство, которое постепенно перерастало в нечто большее. Каждый шаг отдавал неумолимой болью, расчерчивая границы его возможностей. Потертый жакет немного жал, это создавало дискомфорт. Однако его владелец, к сожалению, судьбу купить не смог.       Немного заплутавши меж однообразных улиц с незамысловатыми оборотами, он все же сделал кроткий шаг к железной двери, которая преследовала его с каждым новым поворотом, явно не желая отпускать. Она намертво въелась в душу, предрешив его планиду. Правильно, а зачем спрашивать какого-то жалкого человека?       Рука потянулась к серой холодной ручке, намереваясь открыть ту дверь, но это делать не пришлось. Дикий, жадный восторг и в тоже время испуг без какой-либо жалости поглотили его всего. Одно прикосновение и перед его ногами предстала картина — мечта. Нет, он не мог и желать об этом, это было слишком нереально, слишком, прямо до безобразия, идеально.       Ядовито зеленые глаза было хорошо видно даже с высокой башни этого города. Она возвышалась вдали и в гуще закрывающих ее домов, явно скрываясь от гнусных людей. Те самые глаза алчно, но с неким испугом блеснули в догорающей тьме. Рядом с бедняком, в одну секунду, оказались тихие существа, явно привыкшие к скупым, невыносимым клиентам. «Похожи на людей», — проскользнула мысль в голове, на что существа горько улыбнулись, жалея то ли себя, то ли очередного посетителя за его глупость и наивность. В любом случае, они спокойно отвели его к «заказанному» столу, а во всех их движениях, взгляде, в их неразборчивом мурчании между собой билась предупредительная истерика, будто кричали: «Беги отсюда!». Но это оставалось незамеченным уже на протяжении многих лет.       Он все еще жадно оглядывался, постигая каждый миллиметр этого здания, уже не надеясь вернуться сюда снова. Глаза впивались в богатые скатерти обшитые золотом, картины, на которых почему-то не было видно лиц:  это никак не смущало его, а даже подливало масло в зеленый язык пламени, разгоревшийся в душе бедняка. Конечно, взгляд зацепился за посетителей, наслаждающихся неимоверно богатыми блюдами, настолько богатыми, что от одного их вида можно было сказать: это божественно! Глаза ловили все, а все, что не успевали, ловили уши. Ах, слышали бы вы этот аристократичный звон соприкасающихся бокалов, их манерные речи, а скрипка… Скрипка мелодично переливалась между всем этим, создавая завершенную картину, ставя точку в этом прелестном предложении.       Случайно щелкнув пальцами, немного присвистнув от восторга, по своей замозоленной до крайностей привычке, картина вмиг изменилась до неузноваемости. Скатерти находились в безобразном, потрепанном состоянии, их стоило постирать или хотя бы подшить эти, будто специально сделанные «раны». Картины заменились половыми тряпками на стенах, что вызывало лишь отчаяние, а посетители из богатых, аристократичных господ, в миг стали похожи на него — ненавидящего весь мир бедняка, что даже босые ноги не знал куда деть. Безобразное поведение и манеры, руки в земле, пьяные до нелепо свинского состояния. Да они почти и были свиньями, вряд ли их можно было отличить от друг от друга.       Навевало угнетения, словно они в последний раз вкушают гнилую, заплесневелую пищу — какая разница что есть, если через день они могут умереть от простого голода?!       Плавная же игра на скрипке сменилась противным, мерзким гулом, который впивался под виски клещем.       Стало противно до изнеможения, настолько, что потянуло к унитазу — или что в этой помойке было? Однако было одно «но»: дискомфорт довольно быстро сменился на его отсутствие. Бедняк даже удивился:  жакет больше не жал, а босые забитые ноги не продувало, как прежде. Окинув себя взглядом, зеленые глаза заблестели и наполнились неким счастьем. Правда, счастье вряд ли можно было таковым назвать, ведь все в этом помещении оставалось с оттенком гнетущего, рагоревшимся по всей жизни, обмана. Кажется, сейчас он не слышал и не видел ничего, кроме своего новенького серого жакета, прекрасно сидящего на нем; кроме черных лакированных туфель; и кроме золотых блестящих часов, не подленность материала которых, подтвержал их вес. Часы чем-то напоминали те самые часы, как у Филеаса Фогга из знаменитого романа «Вокруг света за 80 дней». Мужчина даже улыбнулся, подумав, что Жюль Верн решил и его приодеть. Приятно вспоминать, как матушка долго заставляла читать разные книженции, а он, будучи десятилетним мальчишкой, выбрасывал их, но иногда все-таки приходилось читать. А эта книга была его любимой.       Потихоньку слух начал возвращаться к бедному богачу, а гул снова начал надавливать на уши, явно смеясь над человечишкой. И даже слишком, хотя, может, это лишь слуховая иллюзия после долгого помутнения, но каждый звук отображался в голове очень четко, ясно, понятно, настолько, что хотелось завопить от переизбытка информации. Он слышал все: каждый диалог, каждое слово, сказанное каждым человеком в этом здании.       Между противными, скрипящими словами, словно флейта меж ударов драки, пробился неузнаваемый голос, он намеревался ослабить хватку у горла всех тех звуков, что достигали бедняка. А недостягающих не было… — Чего ты ждешь? — легкая улыбка озарила голосок. Странно, но он как-то понял, что голос не имеет каких-либо физических преград.       Он не видел источник света сквозь кромешную тьму, давящую на мужчину. Лишь слышал и знал. Знал, что сейчас она улыбнулась, немного стервозно,  азартно, но почему-то желанно. И это заставило и его улыбнуться.       Бедняк резко обернулся, разглядывая каждого посетителя, пытаясь найти ту, что имела сладкий голос среди убитых кустарников.       Он мягко щелкнул пальцами — снова не контролируя это движение — мир вокруг снова изменился, только в другую, более прекрасную сторону. Она могла ввести любого в заблуждение о идеальности здешних мест. Он немного вздрогнул от легкой неожиданности, а краем глаза зацепился за аристократичную особу, разглядывающую беглым взглядом каждого посетителя.       Он готов был поклясться, что прелестный голос принадлежит именно ей:  элегантной барышне в черной шляпе, за которой не было видно глаз. Он не ошибся. — Подойди.